Вместо заключения
Все сказанное о филологии и философии вовсе не означает, что философия - та литературная, "филологическая философия", о которой идет речь, не имеет отношения к собственно познавательным, исследовательским задачам. Безусловно, имеет, хотя путь этот непрямой. Весь тот художественный опыт, который философия пропускает через себя, не только расширяет опыт постижения современного искусства, мало кому в России по-настоящему доступный, но и позволяет иначе складываться новым базовым структурам восприятия пространства и времени, который лежит в основе любого опыта вообще, в том числе познавательного. Нынешний переизбыток риторики, равно как и внешне противоположный ему (декларативный) выход из сферы языка - порождены одной общей конъюнктурой. Помнить о том, что художественный опыт в конечном счете переводим в категориальные формы, позволяющие расширять сферу "объективного описания", нам стоит для более правильной ориентировки в налично переживаемом.
Таким образом, вопрос о соотношении философии и филологии мы ставим не для того, чтобы сравнивать предустановленные роли или социальные престижи этих дисциплин. Ни филолог, ни философ не обладают привилегией на "всю истину", на полную объективность, на позицию "ниоткуда" или "отовсюду". Скорее это вопрос о взаимодополнительности в культуре, если взглянуть на нее как бы извне, тех тенденций, тех форм работы, которые кажутся современникам взаимоисключающими. Те, кто лучше нас знает историю культуры, напоминают нам, что все процессы в культуре имеют маятникообразный характер и потому центральным вскоре станет что-то совсем другое. Если сейчас в центре мыслей и чувств опыт лежит опыт нетождественности себе и всему, то, значит, новыми вскоре могут стать неведомые нам формы собранности, которые уже не смогут более опираться на бегство от языка, но будут учитывать и другие формы объективного. В культуре сейчас действительно расширилась область творчества, хотя совсем не ясно, всякое ли творчество достойно своего названия.
К тому же оказывается, что рациональный интерес достаточно редок - похоже, он гораздо более редок, чем стремление к творческому самоутверждению. Как редок и язык, внятный по отношению к опыту. А нам стал нужен язык, зрячий по отношению к реальности. Ибо иначе мы никак не можем удержаться в пространстве мысли, все время уходим от нее - в миф, в теософию, в якобы традицию, в пародии, в дихотомии (советский - постсоветский). В советской философии было обычным уходить от этого мира, чтобы за него не отвечать, быть в другом месте (тут можно видеть разные формы платонизма как отлета в другие миры). Язык - один из факторов и проявлений человеческой конечности, и потому сейчас выработка концептуального языка становится вопросом экзистенциальным: прятаться в другие миры больше невозможно и нужно отвечать за тот, где мы находимся. Отвечать можно по-разному, и тут каждый выбирает свое. Двигаясь из разных концов познавательного пространства, мы приобретаем тот опыт, в силу которого светская и рациональная мысль становится императивом и должна быть обозначена как значимая позиция в культуре.
Хотелось бы, чтобы по этому вопросу у филологии и философии не было разногласий.
Н. С. Автономова
Список литературы
1. Пятигорский А. Краткие заметки о философском в его отношении к филологическому. В: Philologica, 1995, 3-4, с. 127-130.
2.Ямпольский М. Философия по краям. Интервью А.Иванова с В.Подорогой и М. Ямпольским. В: Ad Marginem 93. Ежегодник. Москва, Ad Marginem, 1994. С. 9-20.
3. Шапир М.И. Эстетический опыт ХХ века: авангард и постмодернизм. В: Philologica, 1995, 3-4, с. 135 - 143.
4. Философия филологии. Круглый стол. Новое литературное обозрение. 1996, № 17, с.45-93.
5. Гаспаров М.Л. Критика как самоцель. Новое литературное обозрение. 1994, № 6, с. 6-9.
[1] Эта тема мне особенно интересна, так как по образованию я филолог и философ. Филологи мне ближе по подходу (уважение к слову), а философы - по материалу (например, современная французская философия). В самый разгар этих дискуссий меня не было в России, но мне хотелось принять в них участие, пусть запоздалое. Владея хотя бы некоторыми элементами языка как филологов, так и философов, я надеюсь здесь сформулировать соображения, имеющие отношение к позициям обеих сторон.
[2] Говорят, что в Индии философские диспуты и даже судебные споры не начинались, покуда каждая из сторон не могла сформулировать позицию противоположной стороны, а та, в свою очередь, не соглашалась на чужую формулировку собственной позиции. Наверное, такое прояснение своей позиции, а затем и уяснение чужой могло бы помочь нам говорить о чем-то действительно общем.
[3] Философия филологии. Круглый стол. Новое литературное обозрение. 1996, № 17, с.45-93. В дискуссии приняли участие постоянные авторы и сотрудники журнала НЛО, а также группа философов, связанных с издательствам Ad Marginem. Среди выступавших были С.Зенкин, М.Гаспаров, В.Мильчина, С.Козлов, В.Курицын, В.Подорога, И.Прохорова, М.Рыклин, О.Аронсон, Е.Деготь, Б.Дубин, М.Безродный, А.Зорин, В.Бибихин, А.Иванов.
[4] А. Пятигорский. Краткие заметки о философском в его отношении к филологическому. В: Philologica, 1995, 3-4, с. 127-130.
[5] Любопытна этимологическая игра терминов "философия" и "филология". С точки зрения того "логоса", который прежде всего есть "разум" и лишь потом - "слово", западную философию следовало бы скорее называть "филологией", то есть любовью к разуму. А слово "философия" тогда лучше подошло бы русской философии с ее опорой на софийность, мудрость, а не "логийность" в западном понимании.
[6] Так, например, в своей книге "О грамматологии" Деррида называет свой метод - "чрезвычайным" (exhorbitant), "из круга вон выходящим": этот неметодологический метод опирается больше на чутье (собачье или охотничье - flair), чем на последовательность выверенных процедур. "Деррида - не хуже филолог, чем Лотман" - заявляет один из участников дискуссии, проведенной НЛО. Наверное, незримо присутствующий здесь Пятигорский сбивает всех с толку своей "филологической философией", однако "филология" при такой философии может быть только метафорической. Деррида чужд систематической филологии (одна деталь, одна фраза могут быть у него укрупнены до того, чтобы стать основанием общей трактовки текста в целом), да и зачем это ему нужно - быть филологом?
[7] Философия по краям. Интервью А.Иванова с В.Подорогой и М. Ямпольским. В: Ad Marginem 93. Ежегодник. Москва, Ad Marginem, 1994. С. 9-20. С.19.
[8] Этот же вопрос о власти и знании был заострен (уже во время дискуссии в НЛО) трактовкой философами концепции Лотмана как "советско-корпоративного типа знания". Общая схема рассуждения при вынесении таких суждений напоминает упрощенно-фукольдианскую: все духовные продукты данной эпохи пронизаны господствующими в этот период механизмами власти и в силу этого заслуживает дискредитации. Что на это скажешь? Да, Лотман был порождением своей эпохи, когда люди выбирали: некоторые - вообще не писать, другие - смотря что и как писать. Но аргумент от имени "власти-знания" рикошетом ударяет и по критикам Лотмана. Власть у Фуко - это всегда позитивный, а не репрессивный механизм, и к тому же он покрывает все социальное пространство, так что в упреки в принадлежности эпохе относятся и к самим критикам. В этом смысле, например, выйти из сферы действия механизма "надзора и наказания" можно - но не теоретизированием, а практической работой сопротивления (скажем, стоянием у ворот тюрьмы и сбором информации о заключенных, что сам Фуко и делал в период работы Группы информации о тюрьмах).
[9] Строго говоря, образ нарциссизма как прежде всего визуального отношения применительно к философам неточен: для них визуальное отношение, на котором строится вся западная культура и вся классическая философия, слишком интеллектуально, отстраненно. На первый план выдвигаются другие сенсорные источники ощущения. Прежде всего это речь идет о "слепых" пластических формах - осязании, разнообразных кожных реакциях. Это приводит к сдвигу от философии усмотрения (сущностей, видов, идей) к проблематике непосредственных телесных проявлений, к рассмотрению различных форм внешнего, поверхностного, наружного, которые кладутся в основу общей антропологической картины. По-видимому, неразрешимым остается тут вопрос о том, как формулируется, сообщается и передается опыт такого уровня, равно как и вопрос о соотношении вербальных и невербальных, дискурсивных и недискурсивных приемов работы.
[10] С филологической точки зрения, о языке того или иного произведения Достоевского, например, нельзя было бы судить без учета словарных данных по Достоевскому в целом и по языку его эпохи. Там, где философ видит "тавтологичность" мышления, выраженную бедным спотыкающимся языком, филолог замечает бездну тонко различенных значений.
[11] М.И.Шапир. Эстетический опыт ХХ века: авангард и постмодернизм. В: Philologica, 1995, 3-4, с. 135 - 143.
[12] Если классическая феноменологическая эстетика Ингардена исключала непосредственную интуицию и предполагала несколько стадий рационально-интуитивного построения "эстетических предметностей", то для философов-читателей, о которых идет речь, главное - акцент на "миге" "подлинного существования произведения".
[13] Мамардашвили боролся с текстовой поверхностью философии в другую эпоху, когда на обычные русские философские ограничения наложились советские ограничения языка, ставшего имперским языком огромной страны. Если мы хотим преодолеть и литературцентристскую отсталость, и ту ситуацию с русским языком ( "великим, могучим и свободным"), на котором хотелось скорее молчать или думать про себя, на котором невозможно было вырабатывать свой собственный философский стиль, на что неоднократно сетовал Мамардашвили, то нам следует прежде всего осознанно разрабатывать концептуальный язык. Что же касается самого Мамардашвили - нашего замечательного "значимого другого" - то его важно сейчас правильно прочитать и еще много раз перечитать. Сам он читал многих, но встречал чаще всего то, что было жизненно и интеллектуально важно ему самому, - начальный акт свободной и суверенной мысли, cogito.