Уровень политических ресурсов на середину 1998 г. можно представить по показателям распределения “партийных” симпатий (табл. 1).
Таблица 1
Какой партии, политической силе
Вы сейчас симпатизируете?
(По данным опросов 1998 г.; в % к числу опрошенных)
| Варианты ответов | Январь | Февраль | Март | Май | Июнь |
| Коммунистам | 23 | 22 | 23 | 24 | 25 |
| Демократам | 14 | 16 | 16 | 13 | 10 |
| Патриотам | 6 | 3 | 4 | 5 | 4 |
| Партии власти | 2 | 1 | 3 | 3 | 3 |
| Другим центристским силам | 2 | 2 | 2 | 2 | 2 |
| Другим | 3 | 3 | 4 | 4 | 4 |
| Никому | 40 | 41 | 36 | 41 | 41 |
| Затруднились с ответом | 10 | 12 | 12 | 8 | 11 |
Как видно, распределение ресурсов симпатий почти стабильно в соответствии со “старыми” рамками структуризации (коммунисты/некоммунисты). Половина потенциальных избирателей пока свой выбор не сделала, а остальные разделили свои симпатии примерно поровну между компартией и “всеми прочими”. Причем из голосовавших за Б. Ельцина во втором туре выборов 1996 г. -41% , а из избирателей Г.Зюганова - 20% сейчас не симпатизируют никакой политической силе. Получается, что потенциал поддержки "некоммунистической" части избирателей структурирован очень слабо.
При этом наиболее привычный для нашего общества и электората механизм персонализации политических симпатий пока не раскручен. Так, в мае 1998 г. только 1/2 (51%) голосовавших за Г. Зюганова считают его деятелем, вызывающим наибольшее доверие, и немногим больше 1/2 (58%) намерены вновь голосовать за него.
Общий ресурс доверия у Б. Ельцина в марте 1998 г. был примерно таким же или даже выше, чем в начале 1996 г.: деятельность президента оценивали позитивно около 40% населения.
Политический кризис марта-мая 1998 г. привел к резкому падению всех показателей его поддержки: если в марте деятельность президента одобряли 24% против 76% (без учета затруднившихся с ответом), то в мае уже 16% против 84%, а в июне - 13% против 87%. Колебания показателей доверия у других лидеров, происходившие в этот период, объясняются в основном конъюнктурными факторами. Возникает предположение о том, что показатели, относящиеся к расплывчатым, в значительной мере эмоциональным категориям типа “доверие”, “одобрение” по отношению к разным лицам, имеют разные значения. В одном случае (Б. Ельцин как действующий Президент) это выражение привычности и надежды на возможную стабильность, в другом (А. Лебедь) - реакция на локальный успех, в третьем (С. Кириенко) - отношение к новому деятелю и т.д. При этом то, что кажется привычным, может оказаться и самым непрочным: “традиционный” уровень и характер показателей доверия Б. Ельцину в момент политического кризиса оказывается крайне неустойчивым.
Другой весьма интересный симптом - расхождение показателей “партийной” и “лидерской” поддержки. Как отмечено выше, уровень доверия к партии коммунистов заметно выше доверия к ее лидеру и тем более готовности голосовать за него.
Но такая же примерно картина наблюдается и среди сторонников “Яблока” и его лидера. Скорее всего это свидетельствует не столько о стабильности идейно-политических (партийных) пристрастий по сравнению с личностными, сколько о кризисе самих отношений личного политического лидерства в нынешнем обществе - об исчерпанности личных ресурсов и средств достижения массовой поддержки деятелями самых различных направлений. Возможно, это свидетельствует о том, что политический “вождизм” разлагается, не достигнув на данном витке социально-политических трансформаций своих целей в общенациональном масштабе. Локальные эффекты популистских, национал-популистских, бизнес-популистских и т.п. лидеров никак не противоречат такому предположению.
Одним из показателей состояния “личных” ресурсов лидеров иногда служат сопоставления уровней их поддержки в условном втором туре будущих президентских выборов. В ситуации, приближенной к реальному предельному выбору (как это было в 1996 г.), такой прием позволяет довольно точно определить такие уровни. Но, судя по прошлому опыту, если потенциальные избиратели не видят ситуации предельного напряжения, показатели парного выбора скорее показывают лишь возможное распределение текущих симпатий. Например, в мае 1997 г. Г. Зюганов мог мобилизовать против А. Лебедя голоса избирателей в соотношении 27:35, в мае 1998 г. – 28:30, против Ю. Лужкова соответственно 25:36 и 27:33, А Лебедь против Ю Лужкова – 29:31 и 30:33, против В. Черномырдина 40:55 и 32:17 и т.д.
Переход от массовых настроений, деклараций, вербальных оценок к реальным массовым действиям какого бы то ни было типа, включая и электоральные, видимо, самый сложный из возможных путей реализации политического потенциала. Обозначенные выше уровни являются лишь крайними точками этого процесса. Промежуточные стадии мобилизации, структуризации и т.д. ценностно-политических симпатий или склонностей требуют, наверное, специфического рассмотрения применительно к разным ситуациям. (На деле, как уже отмечалось, “промежуточная” позиция может стать конечной (политическая активность может свестись к выражению интереса, настроения, к самоутверждению и пр.) практически без результативного действия).
Движущие силы такого перехода, в предельном упрощении, сводятся к двум: страх и надежда, - первый подталкивает, а вторая влечет к более оформленным акциям. Но это лишь в предельном упрощении, которое иногда происходит не только в воображении (страх перед возвращением партийно-советского режима в 1996 г. или страх финансово-экономического коллапса в 1998 г. - силы вполне реальные). На деле в процессах участвуют групповые и личные интересы, частные факторы влияния и пр.
2.2. Ресурсы и акции социального протеста.
“Протестные” акции и движения - специфический вид общественной активности, характерный для нашей жизни в последние годы. Массовое недовольство принимает формы такого протеста ввиду неразвитости политических институтов, слабости правовых механизмов и практического отсутствия ситуации общественного договора в профессионально-трудовой сфере. В результате претензии к предпринимателю неизбежно обращаются на государство, трудовой спор превращается в уличную акцию, локальный конфликт - в блокаду магистральных путей сообщения и т.д.В итого блокируются пути выхода из конфликта.
Исследование специфичности протестных акций российского образца приводит к следующему.
Стабильное общество задает некоторые привычные и правовые рамки для выяснения отношений между социальными группами, работниками и работодателями и т.д. Не все ситуации и “там” в эти рамки полностью укладываются, например забастовки на транспорте или в социальных службах, которые фактически нарушают права множества непричастных к данному конфликту людей и делают их его заложниками.
Но все же если рамки имеются, то существует и законный нормальный путь разрешения конфликта: переговорные и судебные механизмы, арбитраж государственной власти. В нашей ситуации таких рамок и таких путей фактически не существует, каждый раз при обострении особо крупных конфликтов применяются экстраординарные и временные меры успокоения - личное вмешательство высших чиновников, заведомо нереальные обещания и неэффективные разовые вливания финансовых ресурсов.
Кроме того, если трудовые конфликты, возникающие в западных странах, чаще всего связаны с требованиями об улучшении условий трудового договора, то у нас в последнее время речь идет “всего лишь” об исполнении основных условии старых, формально давно действующих договоров (своевременная оплата…). Неисполнение этих элементарнейших условий отношений между работниками и работодателями при государственно-правовом контроле реально и психологически выводит конфликт не только за рамки трудовых отношений, но и за пределы не писанного, но предполагаемого в правовой системе общественного договора. В итоге возникает тенденция превращения “нормального”, чисто теоретически конечно, конфликта в современную разновидность “русского бунта”, пока бескровного. Это важно иметь в виду при оценке потенциала нынешнего протеста и его возможных результатов.
Имеющиеся данные позволяют представить довольно сложную - многовариантную и многоступенчатую схему реализации такого потенциала.
Исходным “материалом”, естественно, является широчайшее массовое недовольство падением уровня жизни, безработицей, экономической политикой властей, неспособностью государственных институтов контролировать ситуацию в стране, к которому добавляется недоверие к правящей элите. Материала этого, как известно, в обществе в избытке. Но сами по себе цифровые показатели мало что значат без учета тенденций и их восприятия. (Одна из самых серьезных опасностей для общества состоит сейчас в том, что бедственная ситуация может стать не просто терпимой, но привычной и чуть ли не “нормальной”.) Однако лишь часть широкого недовольства служит ресурсом для массовых протестов (табл. 2).
Таблица 2
Заявленным потенциал экономического протеста
(в %, май; N=2400 человек)
| Суждения | Доля в общем числе опрошенных | Доля в числе, определявших свое положение термином "терпеть больше невозможно" | ||
| 1997 г | 1998 г | 1997 г | 1998г | |
| Считали, что выступления с экономическими протестами вполне возможны | 39 | 43 | 49 | 53 |
| Заявляли о своей готовности в них участвовать | 24 | 27 | 41 | 43 |
Изменения тенденции политического протеста приведены в табл. 3