В этом дискурсе центральным для нашего рассмотрения может стать понятие евхаристического общения. Проанализировав неизбежную догматическую трансформацию этого понятия в богословской системе Филарета, можно обнажить не одну только прискорбную богословскую нечуткость к центральному для всего христианского вероучения догмату о Троице, но и показать, что проводимая им линия церковного строительства вообще никак не может быть согласована с троичным богословием, а является скорее линией церковного "разрушения".
Поставив вопрос о первообразе всякого общения, в том числе и евхаристического общения между Поместными Церквями, необходимо указать на божественный перихорезис -общение Лиц Пресвятой Троицы, Которые, согласно Св. Иоанну Дамаскину, "соединяются не сливаясь, но совокупно друг с другом сопребывая и друг друга проникая без всякого смешения и слития".
"Евхаристия, - пишет прот. Георгий Флоровский, - есть кафолическое таинство, таинство мира и любви, и потому единства. Таинство мира и нашего единства, по выражению блаж. Августина. Это - вечеря любви. Как воистину Вечерею любви была Тайная Вечеря, когда Господь открыл и показал ученикам "превосходнейший путь" любви совершенной, - по образу Его любви: "как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга" (Ин. 13,34). Заповедь любви Господь возводит к тайне Троического единства, - ибо эта тайна есть любовь "и это имя угодно Богу паче всякого другого имени", замечает св. Григорий Богослов. Заключая Свою прощальную беседу в Первосвященнической молитве, Спаситель молится о соединении и единстве верующих в Него: "да будут все едины, как Ты, Отче, во Мне и Я в Тебе, да будут и они в Нас едино..." (Ин. 17, 21, 23). Для нас, разделенных и обособленных, это соединение по образу Троицы, Единосущной и Нераздельной, возможно только во Христе, в Его любви, в единстве Его Тела, в общении Его чаши. В единстве кафолической Церкви таинственно отображается Троическое единосущие; по образу Троического единосущия и круговращения Божественной жизни у множества верующих оказывается одна душа и одно сердце (срв. Деян. 4,32). И это единство свое и соборность Церковь узнает и осуществляет прежде всего в Евхаристическом тайнодействии. Можно сказать, Церковь есть в твари образ Пресвятой Троицы, - потому и связано откровение Троичности с основанием Церкви. И Евхаристическое общение есть исполнение и вершина Церковного единства".
Внимательно перечитав эти богословские размышления, мы видим, что здесь не только указан первообраз евхаристического общения, но приоткрыта сама тайна Божественной любви - ее удивительное свойство соединять в самом бытии. Явлен бытийственньш первообраз любого истинного общения и любви, но это не некий "идеальный тип, которому мы должны быть подражателями" в смысле внешнего уподоблении, а сообщенный нам Богочеловеком изнутри горний образ бытийствования. Вместо категории "подражания" здесь более уместна категория "бытийственного смирения". Восполнив Тело Христово своим телом и открывшись полноте Духа Святого, мы совершаем акт бытийственного смирения и разделяем во Христе троичный образ бытия. Причастие единству Кафолической , Церкви делает нас причастными единству Троичному.
Жить единой жизнью со Христом или жить в онтологическом самочинии - именно этот реальный выбор надлежит сделать сегодня украинскому церковному сознанию в связи с новой инициативой Филарета. И критерием здесь являются не те или иные теоретические построения, а Сам Христос: живем ли мы Им и в Нем или чужды Ему в своем образе бытия и парадоксальным образом вне Того, "Имже вся быша". Стоит только выверить идею двух "самодостаточных" в Христовой Церкви "семей" догматом Троичности, как очевидным станет, что "у дверей лежит" (ср. Быт. 4,7) не очередной "извинительный" в силу своей мнимой исторической неизбежности грех, а онтологическая измена: бунт против церковно-тринитарного модуса бытия. Раскол в этой новой церковной ситуации, когда явственно не одно только мистическое оскудение, но и ересь как его неизбежный плод, - это уже не далекое от моей личной религиозной жизни понятие из канонического права, а событие прежде всего экзистенциальное, событие, происходящее не вне моей личности, но во мне самом...
В традиции восточного богословствования, как мы знаем, "обожение" суть синоним "личностного становления". Человек открывается благодати только тогда, когда его жизнь сообразна Богу и есть актом личностного уничижения: он обожен и свят постольку, поскольку является личностью, и наоборот, личностей только в силу обожения и святости. Церковь же Христова, по слову Флоровского, является единственным организмом состоящим из личностей, связанных с Личностью, а, следовательно, Ее бытие не может иметь иного модуса кроме личностного. Если мы исповедуем в Символе веры, что Церковь Свята (т.е. Ей совершенно чужд модус бытия мира сего и свойственен модус бытия тринитарный), значит, эта святость сообразности должна распространяться на все Ее существование: ничто в Ней уже не может быть иным, ничто не может противоречить в своем бытийственном модусе Богу-Троице.
Обращаясь же к тому типу общения, которое существует между двумя первыми соучредителями объявленной Филаретом альтернативной "семьи" - Киевским Патриархатом и юрисдикцией болгарского лжепатриарха Пимена, - мы видим, что это общение никак не может считаться образом ("икон") общения Троичного. Используя радикальное выражение архим. Софрония Сахарова, это скорее не "образ и подобие", а "искажение и карикатура"...
Божественный перихорезис или общение между собой Лиц Пресвятой Троицы открывает твари тайну Ипостасного Бытия - существования в абсолютном онтологическом смирении друг пред другом, когда полное самоуничижение Божественных Ипостасей ведет не к природному оскудению, а, напротив, к природной полноте: каждое из Лиц Троицы содержит в Себе не определенную часть, но всю полноту Божественной природы. Бог есть любовь не только по отношению к твари, но и Сам в Себе. В кенозисе Сына Божия было явлено "не определение или действие, но как бы само бытие Лиц Святой Троицы, имеющих одну волю, присущую общей природе"15. Существует таинственная параллель между самоуничижением Сына в домостроительстве нашего спасения - вплоть до крестной смерти и снисхождения в меоническую бездну ада - и Его внутрибожественным бытием как одного из лиц Пресвятой Троицы. Соделавшись человеком, Слово не только не перестало быть Богом, но и не изменяет Своего образа существования: Его жизнь по-прежнему осуществляется в отказе от Себя и предельном ипостасном уничижении, и в этом Он полностью подобен Двум другим Лицам Троицы. "Каждое из Лиц Троицы, - пишет Христос Яннарас, - живет не для Себя самого, но отдает Себя другим Ипостасям, так что все Три сопребывают в любви с друг другом. Жизнь Божественных Лиц есть взаимопроникновение (репспоге515), так что жизнь одного становится жизнью другого. Таким образом, бытие Бога осуществляется как событие, как любовь, в которой собственное существование личности отождествляется с самоотдачей". Нам приоткрывается неизреченная тайна Божественного Смирения - тайна Бога, Который не только всецело личностей, но и всецело чужд какому-либо "личностному становлению" или "троичному развитию", ибо Он есть Троица, а не делается Ею в силу некой внутренней или внешней необходимости. По сравнению с афинским богословом язык В.Н. Лосского менее свободен и художественно выразителен, но знаменательно, что его богословский голос звучит еще более дерзновенно - "превосхождение Монады: Отец есть всецелый дар Своего Божества Сыну и Духу, если бы Он был только монадой, если бы Он отождествлялся со Своей сущностью, а не отдавал ее. Он не был бы вполне личностью" . Или уже в ином месте: "Отец не был бы истинным Отцом, если бы не был полностью обращен "к", другим Лицам, полностью сообщен Тем, Которых Он соделывает Лицами, а значит в полноте Своей - Себе равными".
... Что же касается евхаристического общения между членами задекларированного Филаретом и уже частично организованного им альтернативного Вселенскому Православию церковного сообщества, - то здесь мы видим нечто онтологически противоположное: не самоумаление, а самоутверждение, ибо это общение продиктовано не экклезиологическим, а сугубо политическим императивом - желанием противопоставить себя всей остальной части Православия и навязать "диалог любви" с позиции силы. Грех тут как бы догматизирован: он перестает быть в Церкви исключением и становится созидающим нормы церковной жизни фактором, а Телу Христову довлеет уже не образ бытия Его Главы, а "те же законы, которые господствуют в греховной безблагодатной эмпирической жизни", как мог бы выразится прот. Николай Афанасьев.
Соответственно подменяется и понятие евхаристического общения. В этой новой экклезиологической схеме это уже не осуществление кафоличности, не таинство единения, а средство церковно-политического самоутверждения и канонического шантажа. "На передовые позиции в Православии, - пишет один из авторов "Православного Вестника", -Киевский Патриархат может выйти, сыграв собственную игру по своим правилам. Дело в том, что за время, пока не собирались Вселенские Соборы, в православии накопилось много проблем. Главная из них - процесс создания новых поместных Церквей. Поскольку церковные каноны не успевают за политической ситуацией и появлением на карте мира новых государств (а именно по этому принципу должно совершаться разделение на Церкви), в мире возникло много новых национальных Православных Церквей, которые еще не признаны официальной общностью и ожидают своего времени. Они составляют уже почти половину всего православия. Именно их борьбу за признание мог бы возглавить и скоординировать Киевский Патриархат. И рано или поздно она завершиться победой. Кстати, о "самодостаточности" непризнанного православного мира уже как-то говорил Святейший Патриарх Киевский и всея Руси-Украины Филарет".