Национальное самоопределение для подобного мировоззрения становится идеей сакральной, это не политическая необходимость, не наиболее уместный способ организации человеческого общества, а одно из главных условий единения с горним. “С идеей независимости, - пишет проф. Энтони Д. Смит, - мы вступаем в кантианский мир “самоопределения”. Не то чтобы идеи политической свободы не существовало до времен новейшей европейской философской традиции: еще у Иосифа Флавия, если не у Фукидида, мы обнаруживаем призывы к свободе, дабы сохранить обычаи предков от внешних воздействий. Однако у Канта независимость становится для индивида этическим императивом, принципом его бытия, а не просто политическим идеалом, к которому следует обращаться в минуты опасностей. Примененный Фихте, Шлегелем и остальными немецкими романтиками скорее к группам, чем индивидам, идеал независимости породил философию национального самоопределения и коллективной борьбы за воплощение аутентичной национальной воли в собственном государстве” . Дабы спасти национальную “душу” необходимо творческое своеволие, “спасение” это лишь некий “постфактум” творческого “самоопределения”…
Пройдет время и из этого рассудочного мира выйдет последняя, самая страшная когорта поклонников идеи гуманистического “творчества” и волюнтаризма - когорта, предводителем которой будет безумный Ницше. Осмысленная во внецерковном философском контексте идея “творчества” - окажется для европейской мысли безысходным лабиринтом, в одной из потаенных комнат которого человека подстерегает злобное чудовище нацизма…
Человек желает ваять как Бог, желает спастись через собственное творчество. Но он забыл о грехопадении. Забыл о том, что путь к райскому соработничеству Богу в Его творчестве лежит через покаяние…
И он заплатит за это целостностью своего мира. Очень скоро за крушением единого христианского мира и единой христианской культуры, последует крушение и мира национального. Индивидуализм, который в свое время стал закваской национального мира в его младенческом состоянии и помог ему “стать на ноги” - теперь облюбовал следующего пасынка: индивида. Человек уже тяготится национальной общностью и желает быть единственным насельником мира, в котором он живет. Национальное единство начинает распадаться. Нация разделяет судьбу империй - ее стремительно покидают бывшие насельники. И воссоздать это единство может уже не творчество, а общий враг и противопоставление. Но это будет уже вынужденное единство, обаяние юности, которой когда-то дышала нация, к ней уже не вернется. В мир выбежала уже не одна, а миллионы жаждущих самообожения “марионеток”. И каждая из них - сама за себя. Прошло время “коллективного бродяжничества”. Теперь творческие приключения становятся делом сугубо индивидуальным…
Что же может противопоставить этому распаду Церковь? Каким образом она может привести это распавшееся сегодня целое в былое единство?
Церковь не владеет какой- либо специальной концепцией национального возрождения. Она занимается не собственно “национальным строительством”, а “строит” на земле “дом Слова”: ее делом есть осуществление “домостроительства нашего спасения”. Более того, она не только утверждает, что во Христе нет ни эллина, ни иудея, но и отказывает национальному чувству даже в “самом малом”. В своем локальном, непосредственно связанным с национальной жизнью проявлении - она отказывается именоваться “национальной” и избирает связь с территорией, а не нацией: выбирает себе имя Церкви “Поместной”…
Церковь объединяет в образе бытия. Каждой личности, которая входит в Церковь - она сообщает новый, сообщенный ей Христом образ бытия: самоуничижение, низведенный с неба огонь личностного бытийствования. И лишь это, казалось бы дистанциированное от национальной жизни единение в едином образе существования, способно реально упразднить разделение и привести в единение жизнь того или иного народа. Церковь путеводительствует не нацию, а личность и ведет ее не к национальному, а вселенскому единству. Однако именно этим путем созидается подлинное, а не ситуативное национальное единство. “Народ Божий” становится здесь самим собой и обретает свой неповторимый лик безо всякой борьбы за него, его творческое призвание свершается как бы “случайно”, без каких либо специальных усилий, все его творчество созидается непосредственно, в детской простоте…
Заповедью быть последним, убогим духом, отречься от себя во имя креста - Церковь вводит человека в Христово смирение и внедряет его в Христову любовь. Внезапно, нечаянно для души претерпевающей “духовную смерть” - тьму прозирает свет и человек обнаруживает себя участником удивительного светозарного единства. Это единство наступает после того как он окончательно “исшел из себя” и прошел сквозь соблазн ночи богооставленности.
Жених - отнят. “Огонь жизни” - находится в плену у разбойников. И человек в одиночестве, подобно ап. Петру сидящему инкогнито во дворе первосвященника “греется у костра”: один, окруженный врагами, беспомощно протягивая замерзшие руки к пламени - изживает свое горе в холоде ночи.
Единство наступает внезапно, - победившая любовь единит со всем сущим: взору открываются “земля новая и новое небо”. И в этом “вдруг” и навсегда вспыхнувшем всеединстве человек узнает и преображенное благодатью живое единство национальное. Став самим собой, человек совмещает в себе национальное и вселенское, земное и небесное, божественное и человеческое в едином образ существование. Все, что он полюбил будучи нищим духом - содержится в его личности в едином бытийственном модусе. Человек стоит в свободе. Через свободу от всего кроме Бога - он сделал все своим неотъемлемым личным достоянием. И то, чем он хотел завладеть ранее самостоятельно, без Божия благословение, преподано ему теперь как Божий дар.
Национальное движение и Церковь. Диалог во имя сохранения христианской культуры.
Живя в мире - мы не только живет в определенной культурной “ситуации”, но и в некоторой степени является ее “заложником”. Как бы мы не относились к разворачивающейся на наших глазах культурной революции - в известном смысле мы всегда будет здесь “потерпевшими”: мы можем игнорировать “элитарную” культуру, но от культуры “массовой” в пространстве современного мегаполиса укрыться практически невозможно. Отказавшись от современной западной философии или культурологии, так как в ее основании лежит неприемлемое для нас учение о личности - мы будем уловлены вездесущей в нашем мире рекламой и “перевоплощающиеся” друг в друга лица-маски будут твердить всю ту же уже набившую оскомину проповедь об иллюзорности личностного.
Но и позиция мрачного “аскета”, не принимающего современный мир и удалившегося в свой замкнутый мирок, чтобы исходить из него лишь для того, чтобы время от времени делать миром “инспекторские прогулки” от имени истины - пагубна и не отвечает христианскому духу братолюбия. Отказавшись от того, чтобы наш голос звучал в современном мире - мы лишь увеличим число соблазненных. И напротив, если церковное сознание будет сопереживать глобальной неудаче современной культуры и сделает все от него зависящее, что бы в ней было меньше тьмы и больше света - смерть культуры, полное затмение в ней христианской идеи будут отстрочены. Действительно, если наша история завершится пришествием Антихриста - эпоха целокупного культурного “мрака” неизбежна. Рано или поздно культура станет безысходна - и будет вмещать в себе лишь зло. Но стоит ли нам стоять в стороне и обличать людей за то, что они ходят в “сумерках”, если в наших силах поделиться с дотлевающим днем своим светом и тем самым отдалить приближение “ночи”?…
Не стоит внимать голосу стилизованной “простоты”. Не следует спешить расстаться с национальной культурой во имя “чистоты христианской идеи”, как нас призывает к этому младостарчество. Отречься во имя высшего не значит “упразднить”. Церковь не упраздняет, а преображает. Упраздняется только человеческое самоволие… Если грешить значит совершить “огрех”, попасть волей “мимо цели”, то упразднение греха суть “точность попадания”. Любая ценность, которую мы ставим выше Бога - предательство живого Бога. Однако зла per se, самого по себе - не существует. Следовательно в некотором смысле наша задача не “смена” цели, а “точность попадания”. Придя в Церковь и слагая к ногам Христа все наши человеческие ценности, - мы получаем все то, что, мы хотели заполучить своеволием, - в дар от Божественной любви.
“Много лет назад, - вспоминал 24-го февраля 1972 года о. Георгий Флоровский, - я читал на Монпарнассе доклад, никогда не напечатанный и даже не записанный. (…) Я начал с вопроса: что войдет в “вечность” (т.е. в “рай”) из истории. Я установил принцип: человеческая личность в полноте ее конкретных данных, и стало быть все личные соотношения - дружба, любовь. В этом смысле и культура, так как отпадение культурного облика - его бы обезличила. Личность без конкретного культурного облика была бы только обломком человека. С другой стороны ничто "объективно-историческое" в вечность не войдет - нация, как таковая , демократия, социализм, поскольку все они не-личны или без-личны… У меня из всех "социальных категорий" в вечность входила только Церковь” .