Герцен в письмах под названием "Концы и начала" задается вопросом, почему некоторые люди словно не видят очевидного удобства и выгод и готовы по доброй воле "броситься в водоворот". Он не находит никакого логического объяснения:
"Зазноба и помешательство - своего рода таланты и по воле не приходят... иному сон милее отца и матери, а другому сновидение... Что лучше? Я не знаю; в сущности, и то и другое, пожалуй, сведется на один бред" [1, с. 29].
Ф. Достоевского это странное свойство человеческой души не удивляет: в пафосе утверждения иррациональности человеческого выбора состоит его "закон страдания". В "Записках из подполья" он пишет: "И почему вы так твердо, так торжественно уверены, что только одно нормальное и положительное... только одно благоденствие человеку выгодно? Не ошибается ли разум-то в выгодах? Ведь, может быть, человек любит не одно благоденствие?.. Может быть, страдание-то ему ровно настолько же и выгодно, как благоденствие? А человек иногда ужасно любит страдание, до страсти, и это факт" [б].
Выходит, что появление "странных" личностей, не разделяющих общественной шкалы ценностей, неизбежно. Массированный натиск однородной духовной информации (все равно какой: книжное знание или традиционный чувственный и религиозный опыт) не всегда может изменить внутренний каркас такой личности. Усваивая новую информацию, иной человек обладает силой оставаться собой даже в агрессивной культурной среде. А. Солженицын, А. Лосев, Д. Лихачев, А. Сахаров сумели сохранить высокий строй своей души, пройдя даже через воздействие репрессивной культурной среды тюрем, ссылок и лагерей. Сопротивление общепринятому, типическому в данном обществе может стать и источником счастливой судьбы, и источником личной трагедии.
Совсем не обязательно при этом считать их творцами нового, "непонятыми гениями". Хранить строй души, отличный от господствующего в данном времени, — это значит быть "белой вороной" без особой надежды превратиться в пророка. Какое значение имеют их судьбы в истории и для исследователей?
Стереотипное поведение чаще становится предметом социологического и исторического анализа, поскольку через героев и "типичных представителей" проходит доминанта эпохи. Исследование судеб "белых ворон" дает другое - представление о диапазоне выбора в данную эпоху, об ее альтернативных возможностях. Как считает один из сторонников "микроистории" П. Уваров, "...именно исключительные случаи дают очень полную информацию о нормах, существующих в обществе..." [7]. Значительные шаги на пути индивидуализации проделали история ментальностей, социокультурные способы исследования, использование "микроскопа" в истории, различные варианты качественного анализа.
Однако расшифровка поведения личностей "казуального" поведения требует применения в том числе и адекватно иррациональных методов. Необходим такой же "выход за линию", за пределы традиционной научности. Есть область человеческого опыта и знания, которая занимается только особенным и никогда - всеобщим. Это культура, если исключить область "массовой культуры", принадлежащей к индустрии в области духовного потребления. В отличие от науки, которая только начинает разрабатывать концепцию индивидуальности, культура этим всегда и занималась. В поле культуры понятие "белая ворона" обретает солидную традицию.
Попробуем "перевести" чувственные оттенки понятия "белая ворона" на язык логики. По признаку преимущественной ориентации на самобытность, род традиционности или чуткость к неведомому будущему можно считать, что "белые вороны" бывают двух видов:
а) пророки (предвестники, фантазеры);
б) раритеты (самобытники, традиционники, "чудаки").
Первых можно назвать провозвестниками. Судьбы их величественны, прекрасны и всегда трагичны. Трагизм заключается в самой ситуации, образно выраженной А. Пушкиным: "Я вышел рано, до звезды...".
Так, у начала русского самосознания стоят две одинаковые фигуры, вышедшие "до звезды", которые отразили два способа осознания "русской идеи". Это Пушкин и П. Чаадаев.
Духовный тип Пушкина спонтанен, его "философия духа" - гармония. В его вое приятии мира нет дискурсивности. Суть, целое схватывается интуитивно, сразу в полной целостности, озаряется живым и непосредственным чувственным знанием, что и является признаком гения. Уникальность гения Пушкина состояла в том числе и в исключительном чувстве истории, умении схватывать историческое прошлое в цельности, в сложности связей - через конкретные образы. В его трагедии "Борис Годунов" - вся формула допетровской Руси. Выбор жанра трагедии сродни греческой интуитивно точен. Высокая поэзия, блеск мысли - и почти никакого действия, одни разговоры. Ведь действие - это драма, а драма - борьба личностей. А до Петра I в России преобладало начало семейственное, родовое, но не личностное. Поэтому и у Пушкина в XVII веке не драма - трагедия. Чувственное восприятие исторического времени оказалось точнее исторических знаний. Только десятилетия спустя прозвучала оценка историка К. Кавелина: "У нас не было начала личности... с XVIII века оно стало действовать и развиваться" [8, стлб. 65]. Только вместе с личностью в XIX веке появилась на сцене драма.
Выделение индивидуального фактора в русской истории шло рядом с осознанием личности в русской культуре. Если Петр I научил русских читать, Пушкин -чувствовать, то иной тип духовного пророка-одиночки Чаадаева научил русских думать. По прошествии поколений становится понятно, что он совершил интеллектуальный подвиг, соизмеримый по последствиям с петровским. Он взорвал русскую культуру мыслью - и она впервые внятно заговорила собственным голосом. С Чаадаева нача-тась русская философия и самостоятельная русская мысль.
Следующий по соразмерности шаг в XIX веке сделал император Александр П, когда :ктом 17 апреля 1863 года отменил в России телесные наказания. Тем самым он создал словия для превращения подданных в граждан, в личностей. Благодаря всему этому русская культура, русская нация осознала себя, заговорила. Возникло ее лицо и .ыделилось понятие "личность" с ее возможностью внутренней свободы.
Те, кого мы называем "пророками", открывают важную составляющую личности -юзможность ее внеисторичности (или всеисторичности). В России с ее литературо-ентрической культурой внеисторический облик личности полнее всего был понят и выражен в литературе. При равновеликости гения типы Н. Гоголя историчны, а герои Достоевского - вне времени. На этой зыбкой грани вечного и конкретного осуществилось литературное познание мира и человека - удивительный результат русcкой культуры XIX века. В начале XX века Д. Овсянико-Куликовский написал трехтомную "Историю русской интеллигенции". В этой исторической работе серьез-ный научный анализ ведется исключительно на "образах" интеллигенции от Онегина до Штольца [9].
Философская и социологическая мысль в России лишь в конце XIX - начале XX века подошла к анализу "внеисторического" (вечного) аспекта уникальных явлений русской жизни, например интеллигенции. Только авторы сборника "Вехи" решились открыто предложить принципиально иную меру истории человека - его духовную идентичность.
"Белые вороны", которые оказываются в положении "пророков", реализуют свою внутреннюю духовную идентичность; их поступки мотивированы собственными ценностями и не всегда совпадают с общепринятым мнением о необходимом и полезном. Такими пророками были Ф. Тютчев, Ф. Достоевский, В. Соловьев, авторы "Вех". Г. Шпет говорил о "разумной непонятности лирики Тютчева и непонятной разумности трагики Достоевского" [2, с. 33].
"Пророки" всегда одиноки среди современников и редко оцениваются ими по истинной своей значимости. Но при этом они - активные творцы, их духовная сущность с иной системой ценностей активно направлена в мир, их деятельность самоосуществления ориентирована вовне, к людям.
Социокультурное место личностей "пророков" - конфликт, конфронтация с типичным, с "духом времени", с общепринятым. Их шансы на признание современниками и согражданами почти равны нулю - процесс общественной духовной адаптации редко оказывается короче человеческой жизни. Это о них сказано: "Нет пророка в своем Отечестве". Высокая общественная оценка таких людей возникает лишь с изменением общепринятой системы ценностей. Признание последующими поколениями превращает "пророческое" бунтарство в очередное типическое явление, принимаемое новой эпохой за обязательное, общепринятое, и это их вторая смерть.
Самый частный мотив самооценки "белых ворон", которые получили функцию провозвестников, - трагизм несвоевременности, выполнение некоего предназначения, отрешенность от собственной судьбы. Пушкинский "Пророк", написанный двадцатисемилетним поэтом, - образное выражение этой трагической самооценки: "Духовной жаждою томим...". Пророк видит, слышит, говорит не от себя, а по воле "Божьего гласа", исполнившись Его мудрости и всеведения.
Второй тип "белых ворон" - это "чудаки". Людей, которые молчаливо храпят свой внутренний духовный мир, общество снисходительно-презрительно именует чудаками, "окаменелостями", раритетами и т.п. Это люди, которые находятся в своего рода "внутренней эмиграции", им достает душевных сил лишь на сохранение своей самобытности. Живя по непонятным другим "законам души", они иногда изумляют общество радикализмом и нелогичностью поступков - с точки зрения общепринятых норм.