Четвертую группу защитных рефлексий общества можно характеризовать как культурное отторжение на иррациональном уровне: через слухи, сплетни - с конечным разрешающим результатом: объявлением опасного чудака сумасшедшим. Таким сумасшедшим фамусовское общество с облегчением объявило Чацкого - его судьбу почти в точности повторил Чаадаев.
Вариант сумасшедшего чудака - легенда о "жертве общественных условий" Пушкине в последний год его жизни. В системе ценностей как современников, так и нескольких последующих поколений раздражающая неуступчивость поэта в деле о дуэли получила объяснение в виде происков "света" (первая легенда была почти немедленно создана М. Лермонтовым: "Восстал он против мнений света - ...и убит", последняя по времени - в советском литературоведении). Предположение, что человек был просто храбр и сам решал, что дуэль непременно будет и условия навязывал смертельные и, раненый, нашел силы приподняться и сделать свой выстрел... - это предположение выглядит как-то "неисторически", непонятно и не вписывается в общепринятый образ "великого русского поэта". Точно так же для общественной психологии предпочтительно умолчание о личной мотивации самоубийства А. Радищева.
Очевидно, мы имеем дело с радикальным изменением функции Слова в русской духовности. Отрекаясь от культа Слова, на котором стоит классическая русская литература, современное общество выставило против него защитный заслон в виде "репрессивной терпимости". Убийственный для традиции русской литературы плюрализм -обязательный спутник так долго желаемой свободы слова. Такой репрессивный плюрализм - традиционный принцип либерального общества: можно говорить все, что хочешь, но и слушать тебя будет только тот, кто захочет. Писатель более не учитель ;i судья, не преобразователь мира. Он поставлен в общий ряд поставщиков товара на штеллектуальный рынок.
Традиционная роль русской интеллигенции - говорить от имени общества перед лицом недемократического государства - стала бессмысленной. Это можно видеть в тремительном сужении читательского круга "толстых" журналов - специфической , формы общения с "читающей публикой", изобретенной интеллигенцией в прошлом веке. Отказ от специфической "учительной" роли литературы оказался и прощанием с гуманизмом, отказом от исторической нравственной миссии интеллигенции. Общество защитилось от еще одной возможности раздражающей "инаковости".
"Белые вороны" и научное знание
Не стоит видеть в воздвижении этих защитных барьеров влияние неких "темных сил" это нормальная общественная реакция самосохранения. Дистанцирование или репрессивная реакция общества по отношению к "инаковости" возникает инстинктивно,-на психологическом уровне.
Но как быть с наукой? Если общество в стремлении к интеллектуально-психологической устойчивости защищается от "белых ворон" путем вывода их за пределы своей ценностной иерархии, то историческая наука старается этого эффекта духовной жизни просто не замечать. Для такой "страусиной" позиции есть весомая причина: практическая научная "нечитаемость" внеисторических явлений.
Научными методами, при помощи источников можно восстановить подлинный каркас внешних событий биографии "белой вороны". Можно шаг за шагом терпеливо распутывать плотный кокон общественных предубеждений, стереотипов и слухов, окружающих имя "чудака" или "пророка". Можно даже попытаться восстановить ценностную иерархию его духовного мира. Но в этом случае исследователь оказывается в положении Адама и Евы, вынужденных придумывать названия для заново открываемого мира по принципу "это так выглядит". Образно-чувственный внутренний мир "белой вороны", ускользая от логического анализа, сводит эти усилия почти на нет.
А уж снять сатирическую маску, прилипчивую насмешку, прозвище с "белой вороны" науке и вовсе не под силу. Маска, как короста, отпадает сама собой, только тогда, когда прежнее "чудачество", непохожесть станут общественной нормой, когда странность группы превратится в классику, а картины "хулиганствующих" К. Малевича и М. Шагала станут дорогими "лотами" на престижных аукционах. Но это уже не имеет отношения к науке, эти процессы целиком относятся к области истории массового сознания. Сделать бывших "белых ворон" кумирами новых поколений научными методами невозможно.
Но еще более недоступны для научных методов те "белые вороны", которые не имеют шансов стать "пророками", а просто прожили жизнь по внутренней мотивации, и согласии и гармонии с самими собой. Их жизнь прекрасна сама по себе, но она -внеисторична, почти не отражена в исторических текстах и редко интересует исследователей истории. Эти люди умели слушать и понимать не "дух эпохи", а собственную душу и жить в согласии с ней. У людей этого типа их слова, поступки, события жизни - единый и собственный исторический текст и только в таком единстве он может быть научно доступен.
С точки зрения включения таких "неисторических" явлений в историческое знание возможен нетрадиционный шаг: отказ от принципа историзма и привязка к вечному. общечеловеческому - через чувственный мир культуры. Понять и оценить этих людей в категориях исторического "развития" нельзя - они жили не для "эпохи", были нейтральны к историческим тенденциям. Реконструкция уникальных, единичных. исторически безразличных судеб всего лишь помогает сохранять общечеловеческую вечную мотивацию индивидуального бытия, что составляет один из мощных истоков культурного движения. Это момент соединения "личностного" и "роевого" начал на вечном, внеисторическом уровне. Сам факт существования "внеисторических" личностей как в прошлом, так и в настоящем может подтвердить только одно: самобытность "белых ворон" - это духовная гарантия присутствия личностного начала в коллективной истории.
Чаадаев появился потому, что Радищев не мог выдержать нового унижения. Лиха чев стал возможен потому, что полтора века назад устоял Чаадаев. Это - вне истории, но внутри человеческой природы. Эффект "белой вороны" -движущий механизм формирования личности в национальном "рое". Появление личности вводит нацию в русло цивилизованных наций, способных к самостоятельному развитию. А "личность. сознающая сама по себе свое бесконечное, безусловное достоинство, есть необходимое условие всякого духовного развития народа" [8, стлб. 18].
Только искусство, умеющее размышлять чувственными образами, может балансировать на этой зыбкой грани типичного и единичного, соотношения могучего "духа времени" истории и хрупкой единственности неукротимого человеческого духа. Культурная история может обрести более основательное значение, нежели только изучение результатов творческой деятельности, расширяя свое поле за счет исследования самого человека-творца.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
L Герцен А.И. Концы и начала. Письмо первое // Интеллигенция. Власть. Народ: Антология. М„ 1993.
2. Шпет Г.Г. Эстетические фрагменты. Вып. 1. Пб.. 1922. С. 34.
3. Леонтьев К.Н. Средний европеец как идеал //Леошпьен К.Н. Избранное. М., 1993.
4. Плеханов Г.В. Избранные философские произведения. Т. II. М., 1958.
5. Бессмертный ЮЛ. Что за "казус"? // Казус 1996: Индивидуальное и уникальное в истории. М., 1997.
6. Достоевский Ф.М. Записки из подполья //Достоевский Ф.М. Собр. соч. В 12 т. Т. 2. М., 1982. С. 426.
7. Уваров П.Ю. Два брата-адвоката // Казус 1996: Индивидуальное и уникальное в истории. М., 1997. С. 222.
8. Кавелин К.Д. Собр. соч. В 4 т. Т. I. СПб., 1887-1900.
9. Онсянико-Куликовский Д.Н. История русской интеллигенции. Итоги русской художественной литературы