Фр. Ницше писал: “старый Ричль… отметил меня своим вниманием”. Сказано более чем скромно. Вот отрывок из письма Ричля, рекомендовавшего на должность профессора… еще студента: “Среди стольких молодых дарований, развившихся на моих глазах в течении 39 лет, я не знал никого, кто в столь раннем возрасте обладал бы такой зрелостью, как этот Ницше. Если ему суждено долго прожить – дай ему Бог этого! – я предсказываю, что однажды он займет ведущее место в немецкой философии. Сейчас ему 24 года: он крепок, энергичен, здоров, силен телом и духом… Здесь, в Лейпциге, он стал идолом всего молодого философского мира. Вы скажете, я описываю Вам феномен; что ж, он и есть феномен, и притом нисколько не в ущерб своей любезности и скромности” И еще: “он может все, чего он захочет”.
Хотения на этом – начальном отрезке жизненного пути вполне совпадали с еще академическими представлениями о карьере. Зимой 1868/69 г. Базельский университет предложил ему профессуру, когда он не был еще и доктором. Вслед за этим, 23 марта 1868 г. Лейпцигский университет присудил Фр. Ницше степень доктора весьма почетным образом: без кокой либо защиты, даже без диссертации.
Все должно было зависеть от сроков появления на сцене “искусителя”; в этом случае их оказалось двое; все предсказания и надежды старого Ричля обернулись химерами в момент когда юный студиозус впервые раскрыл том мало известного еще и не пользующегося решительно никаким доверием в университетских кругах философа Шопенгауэра. “Я принадлежу к тем читателям Шопенгауэра, которые, прочитав первую его страницу, вполне уверены, что они прочитают все страницы и вслушаются в каждое сказанное им слово… Я понял его как если бы он писал для меня”.
Одно оказалось усвоенным сразу и бесповоротно: вкус к маргинальности, исключительности уникальности. Едва ли в прочем, дело ограничивалось здесь чтением в обычном смысле слова; Шопенгауэр был не столько прочитан, сколько вчитан в жизнь и судьбу. Его поразило презрение философа к людям, с их мелочными заботами и своекорыстными интересами. Бессмысленность этого существования, так ярко обрисованная Шопенгауэром, привела Ницше к мысли о том, что искать смысл жизни человека в исполнении им своего долга - напрасная трата сил и времени. Человек исполняет свой долг под давлением внешних условий существования, и этим ничем не отличается от животного, также действующего исключительно по обстоятельствам.
Страстные выпады Шопенгауэра против философов на университетских кафедрах отвратили Ницше от официальных преподавателей этой дисциплины. С тем большей жадностью набросился он на оригинальную философскую литературу. И, кроме любимых им Канта и Шопенгауэра он внимательно изучил вышедшую в 1866 г. книгу Ф.А. Ланге “История материализма”. Прочитав ее, он пришел в восторг от этого, по его словам, “самого значительного философского произведения последних лет”.
В философии Ланге выступил как один из ранних представителей неокантианства, наметивший главные принципы этого направления и его социально-политические основы. Из его книги Ницше впервые получил представление о социальном дарвинизме, о политических и экономических тенденциях современного развития, столкнулся с оригинальной интерпретацией взглядов греческого материалиста Демокрита и великого немецкого мыслителя Канта подробно познакомился с представителями английского позитивизма и утилитаризма.
У Ланге Ницше нашел и подтверждение собственным, еще смутным философским представлениям. Согласно Ланге, окружающий нас мир - это представление, обусловленное физической структурой человеческого организма. Но человек не может удовлетвориться только ограниченным чувственным материалом, открываемым в опыте. Человек - духовное, нравственное существо, он нуждается и в идеальном мире, который сам же и создает. Человек - творец поэтических образов, религиозных представлений, дающих ему возможность построить в своем сознании более совершенный мир, чем тот, который его окружает. Такой идеальный мир возвышает человека над миром обыденности, вооружает его этической идеей, а ею для Ланге была идея социализма. Представление о реальном мире как алогичном, иррациональном явлении Ницше почерпнул уже у Шопенгауэра, а Ланге лишь укрепил в нем это убеждение.
Встреча в ноябре 1868 г. с Рихардом Вагнером, который жил тогда в поместье Трибшен, возле Люцерна, оказалась решающей; маргинальности, исключительность и уникальность предстали здесь воочию. Потрясение, несмотря на разницу в возрасте, было обоюдным: 56-летний композитор едва ли не сразу с первой встречи расслышал в своем 25-летнем друге героические лейтмотивы еще не написанного “Зигфрида”: “Глубокоуважаемый друг!.. Дайте же поглядеть на Вас. До сих пор немецкие земляки доставляли мне не так уж много приятных мгновений. Спасите мою пошатнувшуюся веру в то, что я вместе с Гете и некоторыми другими, называю немецкой свободой”. Попадание было безупречным во всех смыслах: спасти веру в “немецкую свободу”, и не чью-либо, а веру творца “Тристана” и “Мейстерзингеров”, и не просто творца, а творца непризнанного, гонимого, третируемого, все еще божественного маргинала и отщепенца.
Кроме музыки, они сразу нашли еще одну, глубоко волновавшую их тему - философию Шопенгауэра. После знакомства Ницше погрузился в чтение эстетических произведений Вагнера “Искусство и революция” и “Опера и драма”. Вновь его начали одолевать сомнения в правильности того, что он избрал своей профессией филологию.
Преподавание в университете довольно скоро начали тяготить Ницше. Его все чаще охватывали периоды меланхолической депрессии, спасение от которой он находил в дружбе с Вагнером. Погружение в возвышенный мир искусства разительно контрастировали с размеренным и скучным существованием Ницше в Базеле. Это вызывало у Ницше отвращение к филологии и науке вообще. В набросках того периода сомнения в науке выражены достаточно определенно:
“Цель науки - уничтожение мира... Доказано, что этот процесс происходил уже в Греции: хотя сама греческая наука значит весьма мало. Задача искусства - уничтожить государство. И это также случилось в Греции. После этого наука разложила искусство”.
В августе 1870 г. Ницше подал прошение об отпуске, чтобы принять участие в, начавшихся тогда, военных действиях. Но нейтральные швейцарские власти запретили ему непосредственное участие в боях, разрешив лишь службу в госпитале. Проработав в госпитале всего неделю, он заразился острым инфекционным заболеванием и был на волосок от смерти. Одной недели оказалось достаточно, чтобы усеянные трупами поля сражений и опустошенная войной местность произвели на чувствительную эстетическую натуру Ницше неизгладимое впечатление. Он увидел не героический пафос и сияние побед, а кровь, грязь, хрупкость человеческого существа, ставшего легкой добычей бога войны. Вопрос о смысле человеческого бытия встал перед Ницше уже не в фантастических образах искусства, а в жестокой реальности.
После болезни и возвращения в Базель Ницше начал посещать лекции выдающегося историка Якоба Буркхардта (1818-1897), полные скепсиса и пессимизма в отношении грядущего. Ницше освободился от угара патриотизма. Теперь и он стал рассматривать Пруссию как в высшей степени опасную для культуры милитаристскую силу. Не без влияния Буркхардта Ницше начал разрабатывать трагическое содержание истории в набросках к драме “Эмпедокл”, посвященной легендарному сицилийскому философу, врачу и поэту V в. до н.э. В них уже заметны явные элементы философии позднего Ницше. В эмпедокловском учении о переселении душ он нашел один из постулатов собственной теории вечного возвращения.
Во многом размышления Ницше отталкивались от идей Буркхардта. Во многом, но не во всем. Последний считал, что в истории существуют две статичные потенции - религия и государство - и одна динамичная - культура. Ницше же находил статичной только религию, а культуру разделял на два динамичных элемента: искусство, основанное на мире видимости и фантазии, и науку, уничтожающую все иллюзии и образы. Государство он вообще не считал созидающей силой истории, оно лишь результат действительных потенций культуры.
В начале 1871 г. Ницше предпринял попытку занять свободное место профессора философии. Попытка не удалась из-за противодействия руководителя основной кафедры философии К. Стеффенсена, с подозрением относившегося к вольнодумству Ницше, к его дружбе с язычником Вагнером и увлечению философией Шопенгауэра. Поскольку Стеффенсен частично оплачивал содержание второй философской кафедры, то его мнение оказалось решающим.
Хотя Ницше сам понимал, что не имеет в философии никакого имени и поэтому его шансы весьма призрачны, тем не менее отказ его явно разочаровал. И вновь возобновилось мучительное для него раздвоение между профессией и призванием, между миром Базеля и миром Трибшена. Такое раздвоение и отразила его первая большая культурологическая работа, знаменовавшая его уход из филологической науки.
2 января 1872 г. выходит книга Ницше “Рождение трагедии из духа музыки”. Задумывалась она еще до франко-германской войны, а схематически очерчена в докладе “Греческая музыкальная драма”, прочитанном в университете в январе 1870 г.
“Невозможная книга” – такой она покажется самому автору через 15 лет; такой она показалась большинству коллег уже по ее появлении. Виламовиц-Меллендорф, тогда еще тоже один из претендентов на первое место, удосужился написать специальное опровержение; Герман Узенер счел уместным назвать книгу “совершенной чушью” и позволить себе такой резолютивный пассаж перед своими бонскими студентами: “Каждый, кто написал нечто подобное, научно мертв”; даже “старый Ричль” не удержался от по-отцовски мягкой журьбы в адрес своего любимца: “остроумное похмелье”. Можно догадаться, чем шокировала эта дважды в столь различных смыслах “невозможная книга”.