Право, руководящее государственной жизнью, является внешнею силою, но его собственною творческою энергией, сосредоточенною мощью целого. Оно правит целым не потому, что оно само совпадает с этим целым: оно само есть “живая”, “органическая тотальность”; или, если угодно, система энергий, “имманентно” и “длительно созидающая” жизнь государства.
Истинный гражданин- это добродетельный гражданин; его обязанности совпадают сего действительным, добровольно осуществляемыми и необходимыми состояниями и в то же время с его правами. Истинный гражданин не просто “любит” сове отечество , но живет в нем и ради него. Поэтому патриотизм есть не случайное настроение его, но существенная сила его души, руководящая его делами и мотивирующая его решения. Цель государства есть его собственная конечная цель; назначение гражданина в том , чтобы добровольно и радостно погружать свою жизнь в жизнь своей государственной субстанции; он знает это и в душе его живет сверхличное мужество, этот венец всех добродетелей.
Жизнь государства протекает на уровне конкретной нравственности и личной добродетели, так, что само государство может быть определено как органическая тотальность добродетельных духов. А так как природа добродетели состоит в “творческом восприятии имманентного миру вездесущее Божие”, то можно сказать, что последняя основа государства- религия: “государство покоится , согласно этому отношению на нравственном настроении, а это последнее на религиозном”Не следует толковать это в том смысле, что государство должно быть подчинено религии или тем более в церкви. Правда религия и государство одно и тоже, именно высшее, что человек имеет и реализует; и можно сказать, что религия просто совпадает с “основою государства”. Гегель признает неверным такое понимание государства, при котором оно существует независимо от религии, само по себе, на основании какой-нибудь самостоятельной власти и силы, а религия остается субъективным настроением индивидуумов.
Государственный способ жизни не может быть вытеснен или заменен религиозным: те, кто пытаются это сделать, делают ту же ошибку, как мыслители, останавливающиеся в познании на „сущности" и не переходящие далее к „быванию" и „существованию ". „Церковь" и „государство" различны и не заменяют друг друга, но различие это не в существе, а только в форме существования: дело церкви - веровать в Сущность', дело государства - мыслить Сущность в ее земном существовании и через это творить ее осуществление. Вот почему „государство" стоит ближе к „науке", чем к „религии".
Государство божественно, как зрелый образ нравственности, ибо нравственность и есть „Божественный дух, живущий" в действительной наличности самосознания - в „народе и его индивидуумах.
Гегель говорит, что Государство „есть божественная воля, как Дух, присутствующий и раскрывающий себя в действительный образ и организованный мир".9 Государство есть „мир, который Дух создал себе", и потому его следует чтить, как „божественное на земле",10 а историю его постигать, как „путь Божий в мире"." А так как в целостном „образе" каждая часть и каждая деталь проникнута Духом целого и от него получает свое содержание и значение, то „спекулятивная политика" слагается в учение о божественности всех учреждений, необходимых в совершенном государстве. Вот откуда у Гегеля возникает возможность рассматривать „высшее правительство как „явление Бога , государственное устройство-как „Божественное и пребывающее", право монарха-как „основанное на божественном авторитете" 1 и т. д. Истинная философия, по его убеждению, не только не уводит от Бога и государства,2 но приводит к признанию того, что божественный дух есть субстанция государства, а государство есть действительность духа Божия на земле.
Оно задумано как зрелый и совершенный мировой образ и согласно этому должно быть начертано, силою спекулятивно-мыслящего воображения, на уровне „конкретной нравственности" и „личной добродетели". Однако это начертание естественно приводит к ряду серьезных затруднений. Спекулятивный философ, утверждающий, что государство есть образ „свободной нравственности", „органического сращения" индивидуальных душ, всеобщего „бескорыстия", „доверия" и патриотизма, не может закрывать себе глаза на то, что история слишком часто рисует государство прямо противоположными чертами: сколько раз политическая совместность людей вырождалась во всеобщее распыление и деморализацию, в торжество своекорыстия и систему взаимного подозрения...
В идее „совершенного" или „абсолютного" государства эмпирическая стихия преодолевается до конца как по объему человеческого состава, так и по ритму спекулятивной жизни, так, наконец, и по уровню духовного развития. Необходимо прямо установить, что государство, в котором одно из этих условий отсутствует, есть, так или иначе, несовершенное государство, т. е. не „абсолютное", а относительное, не „бесконечное", а „мирское и конечное": не „осуществленный образ", а „существующее явление".
И вот, если обратиться с этим критерием к тому „государству", черты которого Гегель не раз пытался изобразить конкретно, то обнаружится, что оно скрывает в себе целый ряд „противоположностей" и „неудовлетворительных" сторон, и притом таких, которые не случайны для него, но вытекают из самой его природы. Оказывается, что сущность государства состоит в том, чтобы быть ограниченным во всех трех отношениях: и по объему человеческого состава, и по ритму спекулятивной жизни, и по уровню духовного развития. „Абсолютное" государство остается в этих ограничениях, несмотря на то что оно „абсолютное", но именно потому что оно „государство". И если это так, то „идея" государства явится знаком, отмечающим не „победу" Духа в человеке, а предел человеческого духа.}
В пределах одной и той же государственной общины нравственность одновременно пребывает в трех различных состояниях: семьи, гражданского общества и политического единения (собственно государства). Эти три состояния присущи каждому гражданину, создавая вокруг него как бы концентрические социальные круги людей и необходимых отношений-обязанностей, так, что участие в большем по объему и высшем по спекулятивному развитию круге предполагает участие в меньшем и низшем: только родившись и став членом семьи, человек может оказаться членом сословия и корпорации; только в качестве члена сословия и корпорации человек становится гражданином и участвует в государственной жизни. Сами же по себе эти круги относятся друг к другу как единичное (семья) к особенному (гражданское общество) и ко Всеобщему (государство), так что дух Всеобщего составляет живую сущность особенного и единичного; дух Всеобщего и особенного составляет живую сущность единичного; а единичное и особенное входят во Всеобщее как его живые части. Так семья есть живое видоизменение сословие- корпоративного и государственного духа, и в то же время - живая ячейка государственной ткани.
Жизнь гражданского общества есть прежде всего „система потребностей". Эта живая система развивается, индивидуализируется и утончается, заполняя горизонт души и превращая человека в „совокупность потребностей". Это заставляет его совершить освобождающую „рефлексию" в себя, отделить себя от своих нужд и противопоставить им начало внутреннего произволения и организующего труда.
Жизнь гражданского общества как система хозяйственного труда посвящена не только „формированию" естественного „материала", но и подготовке человеческих умений и способностей, т. е. практическому и теоретическому образованию. Появляются машины, специализация и разделение труда, завершающее взаимную зависимость и связанность людей друг с другом: создается система хозяйственного взаимопитания и заинтересованность каждого в труде и о имуществе всех остальных.
Жизнь гражданского общества как система имущественных состояний приводит к созданию „всеобщего имущества" (национального богатства), слагающегося из „особенных„ состояний т е принадлежащих отдельным людям капиталов и умении. Эти личные „состояния", различные от природы, рождения и развития, и подверженные влиянию случая, делают людей по необходимости неравными, а это неравенство делит все гражданское общество на „системы" или „массы", получающие постепенно характер различных сословии.
Принадлежность к тому или другому сословию определяется не только рождением и обстоятельствами, но в конечном счете субъективным мнением и произволом, скрывающим однако, за собою внутреннюю жизненную необходимость. Индивидууму необходимо принадлежать к известному сословию потому, что только через это он получает свою „особенную действительность и нравственную объективность: сюда ведет его не только удовлетворение потребностей, но и необходимость приобщиться организму целого", „сословной чести" и „добропорядочности необходимость получить какое-нибудь значение в „признании других и в политической жизни государства.
Таких сословий три. Субстанциальное или непосредственное сословие живет землевладением и земледелием, оно причастно непосредственной нравственности, покоящейся на семейных отношениях и на доверии, и слагающей поэтому в его пределах покойный и уравновешенный дух „конкретной всеобщности".