Четвертую, и последнюю, причину Аристотель определяет как движущую. Он говорит, что «всякий раз изменяется что-нибудь действием чего-нибудь и во что-нибудь». Говоря об источнике движения как движущей причине, Аристотель исходит при этом из догмы, согласно которой «движущееся вообще должно приводиться в движение чем-нибудь». Материя у Аристотеля пассивна. С другой стороны, философ допускает, что «сущность и форма, это – деятельность». Однако эта деятельность не самодовлеющая. Она имеет источник в высшей сущности и форме. Это некий перводвигатель: «Чем вызывается изменение? Первым двигателем. Что ему подвергается? Материя. К чему приводит изменение? К форме».
ЧЕТЫРЕ ПЕРВЫХ НАЧАЛА, ИЛИ ПРИЧИНЫ
Свое рассуждение о причинах, которые в качестве первоначальных являются предметом первой философии, Аристотель резюмирует так: «О причинах речь может идти в четырех смыслах: одной такой причиной мы признаем сущность и суть бытия… другой причиной мы считаем материю и лежащий в основе субстрат; третьей – то, откуда идет начало движения; четвертой – причину, противолежащую только что названной, а именно «то, ради чего» существует вещь, и благо (ибо благо есть цель всего возникновения и движения)».
Подытоживая учение Аристотеля о четырех причинах, скажем, что таковыми являются:
1. материальная причина;
2. формальная причина;
3. движущая причина;
4. целевая причина.
Первая отвечает на вопрос «из чего?», вторая – «что это есть?», третья – «откуда начало движения?», четвертая – «ради чего?». При этом три последние причины Аристотель сводит в одну: ««что именно есть» и «ради чего» - одно и то же, а «откуда первое движение» – по виду одинаково с ними».
Такой единичной первопричиной в трех смыслах у Аристотеля оказывается Бог. Так «первая философия» Аристотеля оборачивается теологией. Этот термин известен Аристотелю, более того, он, по-видимому, и ввел его в философский словарь. Именно Бог – вместилище сверхприродных, обособленных от материи и неподвижных, то есть метафизических, сущностей. И сам Бог есть «некоторая сущность вечная, неподвижная и отделенная от чувственных вещей». В Боге, таким образом, сходятся формальная, целевая и движущая причины. Нет в нем только материи. поскольку материя – это возможность, то лишенный материи Бог – чистая действительность и осуществленность, энтелехия. Вместе с тем Аристотель говорит, что «Бог есть живое существо», что «жизнь, без сомнения, присуща ему». Но под жизнью Бога Аристотель понимает деятельность разума Бога. Это разум, который «мыслит сам себя… и мысль его есть мышление о мышлении». Бог Аристотеля отделен от чувственного мира, ибо это для него предмет недостойный: «Лучше не видеть иные вещи, нежели видеть их». Бог Аристотеля – идеальный философ. Он мыслит самое божественное и самое ценное. Бог мыслит формы бытия, и формы мысли. Он и онтолог и логик. Бог не подвергается изменению, ибо всякое изменение для Бога – к худшему. Божественное самомышление является также перводвигателем, который сам неподвижен. Бог также и высшая цель: «А что цель имеет место и в области неподвижного – это видно из анализа: цель бывает для кого-нибудь и состоит в чем-нибудь, и в последнем случае она находится в этой области, а в первом – нет. Так вот, движет она, как предмет любви, между тем все остальное движет, находясь в движении само». Таким образом, Бог побуждает все к движению как цель стремления и предмет мысли.
Аристотель об онтологии предшественников
В своих сочинениях Стагирит рассматривает онтологические представления предшествующих ему античных философов. Труды Аристотеля – важнейший источник наших знаний в области доаристотелевской философии. Однако к анализу систем ранних философов он подходит предвзято – с точки зрения своего учения о четырех причинах. Собственная философия представляется Аристотелю как бы энтелехией всей существовавшей до него философией Эллады. Он считает, что история философии полезна скорее в негативном, чем в позитивном аспекте, она нужна, чтобы… «не впасть в те же самые ошибки». Давая общую характеристику предшествующей философии, Аристотель подчеркивает ее случайное приобщение к истине и устарелую форму. Ранние философы сравниваются Аристотелем с неискусными в битвах людьми: «Ведь и те, оборачиваясь во все стороны, наносят иногда прекрасные удары, но не потому, что знают; и точно так же указанные философы не производят впечатление людей, знающих что они говорят». Что касается причин, то, утверждает Аристотель, никто из предшественников «не вышел за пределы» указанных им самим четырех причин, «но все явным образом так или иначе касаются, хотя и неясно, а все же именно этих начал». Все они говорят о материальной причине, а самые первые философы, начиная с Фалеса, никакой другой причины и не знали: «Из тех, кто первые занялись философией, большинство считало началом всех вещей лишь одни начала в виде материи: то, из чего состоят все вещи, из чего первого они возникают и во что, в конечном счете, они разрушаются, причем основное существо пребывает, а по свойствам своим меняется, - это они считают элементом и это – началом вещей». Но лишь некоторые философы коснулись движущей причины, например те, «кто делает началом дружбу и вражду, или ум, или любовь». Еще меньше говорилось о целевой и формальной причинах: «Суть бытия и сущность отчетливо никто не указал, скорее же всего говорят о них те, кто вводит идеи».
«…Хотя Платон и истина мне дороги, однако священный долг велит отдать предпочтение истине», - говорит Аристотель. Аристотель показывает, что платоновское учение об идеях вырастает из некоторых предшествующих ему философских взглядов как бы естественным образом. В большинстве вопросов Платон примыкал к пифагорейцам. Для возникновения платонизма имел большое значение и сократовский поиск «общих определений». Однако решающий шаг был сделан самим Платоном: он и его последователи и ученики – это «те, кто делает число самостоятельным», «если взять пифагорейцев, то в этом вопросе на них никакой вины нет». Также и Сократ «во всяком случае это общее не отделил от единичных вещей», за что Аристотель его одобряет. Решающим для возникновения объективного идеализма Платона было противоречие между двумя его учителями – гераклитовцем Кратилом и Сократом. Первый учил, что «нельзя дать общего определения для какой-нибудь из чувственных вещей, поскольку вещи эти постоянно изменяются», второй же считал, что именно на достижение общих определений должно быть направлено внимание философов. Приняв положение Кратила и усвоив также взгляд Сократа на предмет философии, Платон пришел к мысли, что общие «определения имеют своим предметом нечто другое, а не чувственные вещи», и, «идя указанным путем, он подобные реальности назвал идеями».
Аристотель, прежде всего, критикует платоновское понимание отношения между идеями и вещами. У Платона «все множество вещей существует в силу приобщения к одноименным сущностям», но «самое это приобщение или подражание идеям, что оно такое, - исследование этого вопроса было… оставлено в стороне». Аристотель разбирает аргументы «академиков» в пользу существования идей и находит их несостоятельными и противоречащими друг другу. Согласно «доказательствам от наук», идеи будут существовать для всего, что является предметом науки. Аристотель указывает и на противоречивость самой теории идей: согласно духу платонизма, должны быть только идеи сущностей, но на самом деле у Платона получаются и идеи многого другого, например идеи качеств. Но приобщение к таким идеям было бы случайным, ведь качество изменчиво. Таким образом, идеи должны выражать только сущность. Но «у сущности одно и то же значение и в здешнем мире, и в тамошнем». Поэтому платоновские идеи ничего не объясняют, в учении Платона происходит лишь удвоение мира. Но «ведь покажется, пожалуй, невозможным, чтобы врозь находились сущность и то, чего она есть сущность; поэтому как могут идеи, будучи сущностями вещей, существовать отдельно от них?»,- задает Аристотель риторический вопрос. Аристотель показывает, что ошибка Платона в том, что он придает самостоятельное существование тому, что самостоятельно не существует; позже это стали называть гипостазированием. Стагирит подверг платонизм критике в основном уже после смерти Платона, когда действовали другие «академики»: Спевсипп, Ксенократ и др. Это был поздний платонизм, он сильно отличается от того, что мы находим в известных нам диалогах Платона: в конце жизни автор учения склонился от теории идей к теории чисел. Изложению этого близкого пифагорейскому учения Платона и других «академиков» Аристотель уделяет много места. Мы узнаем, что Платон ввел единое как сущность и двоицу (большое и малое) как некое подобие материи, из которой рождаются через приобщение их к единому числа и идеи, которые, в свою очередь, выступают как причины чувственных вещей. «Большое и малое» Аристотель сравнивает с «апейроном» пифагорейцев. При этом единое и идеи, поскольку идеи приобщены к этому единому и участвуют в них, - причина добра, а «материя» (двоица) и идеи, поскольку они приобщены к вещам и участвуют в них, - причина зла. «Все это неразумно и находится в конфликте и само с собой, и с естественным вероятием, и как будто мы здесь имеем ту «словесную канитель», о которой говорит Симонид; получается словесная канитель, как она бывает у рабов, когда в их словах нет ничего дельного. И кажется, что самые элементы – большое и малое – кричат громким голосом, словно их тащат насильно: они не могут ведь никоим образом породить числа». Аристотель решителен в своей критике. «С эйдосами можно распроститься: ведь они только пустые звуки», - сказано у него во «Второй аналитике». Он говорит, что «предполагать, что общее есть нечто существующее помимо частного, потому что оно означает нечто единое, нет никакой необходимости».