Было бы ошибкой думать, что машинальные люди — это "плохие" люди, а лабиринтные — "хорошие". Каждый сам выбирает свою жизненную стратегию, и каждая имеет право на существование. Условное деление людей на эти два типа — не обвинительное в чей-либо адрес деление. Машинальные люди нужны обществу; без них оно не смогло бы существовать. Они являются консервативным началом; гарантирующим стабильность жизни и преемственность традиций. Мало того, машинальные люди составляют основание общества, если представить его в виде пирамиды.
Лабиринтные же люди обеспечивают динамизм общества, являются двигателем его развития. Если представить себе на минутку фантастическую ситуацию, что остались лишь машинальные люди, то мы получим застой, затухание прогресса. Если же, напротив, общество будет состоять только из лабиринтных людей, то его ждут анархия, непредсказуемость тенденций и всевозможные потрясения. Два типа людей, таким образом, дополняют друг друга, обеспечивая одновременно устойчивость и изменчивость социального процесса.
Разумеется, в жизни каждого человека есть элемент машинальности, монотонности бытия, некоторой повторяемости действий. Мы ходим на работу, выполняем домашние дела, воспитываем детей, смотрим телевизор и.т.д. В связи с этим вспомним известную легенду о Сизифе, которому Зевс за непослушание придумал изощрённое наказание — втаскивать на гору камень, который затем скатывался вниз, и всё надо было повторять сначала. Трагичность Сизифа в том, что; во-первых, его труд очевидно бесполезен; и, во-вторых, наказание вечно. Человека, которого на длительный срок заключили в тюрьму, всё-таки согревает мысль, что когда-то всё это кончится, и он выйдет на свободу (не случайно пожизненно заключёнными смерть зачастую воспринимается как благо, ибо они теряют надежду). Вдумаемся в это полное драматизма слово — вечно.
Спрашивается, когда Сизиф более несчастен — когда, он вкатывает камень, или когда спускается за ним? Надо думать, когда спускается. Пока он вкатывает, его голова занята конкретным делом. Когда же он спускается за скатившимся камнем, его голова свободна для мыслей; и первая же мысль — в чём смысл? И это — вечно?!
Подобно Сизифу люди "вкатывают" свои "камни" изо дня в день, из года в год. Но однажды человек как бы останавливается и ловит себя на чувстве, окрашенном недоумением скуки. У некоторых это чувство однообразия и пресности жизни вызывает духовную "тошноту". Одни начинают убеждать себя высокими словами — долг, труд, общественная необходимость, творчество...; другие — вдруг бросают всё и идут покорять горные вершины, в одиночку плывут через океан, становятся каскадёрами, ловцами змей, испытателями парашютов и т.п. Короче — ищут острых ощущений, чтобы "приперчить" ими пресную монотонность повседневной жизни.
Это своеобразный бунт личности против машинальности бытия. Таким людям претит "жить как все", которые будто бы точно знают, зачем они живут; будто бы каждый их час и каждый день пронизаны смыслом; будто они выполняют кем-то начертанный план. На самом же деле большинство ''делает вид", что знает, как надо жить, и довольно тем, как оно живёт.
Но бунт связан с риском, с возможностью потерять жизнь. Ситуация между жизнью, и смертью, в которую вольно или невольно попадает человек, получила название пограничной. Это может быть риск альпиниста, риск бизнесмена в сомнительных финансовых операциях, риск азартного игрока, поставившего на карту всё своё состояние, или предстоящая хирургическая операция с неясным исходом, когда можно было бы ещё пожить и без неё и т.п. Риск считается оправданным, если приобретения в случае удачи больше, чем потери при возможной неудаче. В противном случае риск не оправдан.
Однако, даже осознавая ничтожность шансов, некоторые всё равно предпочитают рисковать. Чаще всего это лабиринтные люди; машинальные в большинстве случаев предпочитают "синицу в руке", нежели "журавля в небе".
Если человеку удаётся благополучно "выкарабкаться" из пограничной ситуации, то происходит структурное изменение его личности: меняется иерархия (порядок расположения) жизненных ценностей. То, что стояло в шкале жизненных предпочтений на первом-втором месте, переходит в низший разряд; а то, что человек раньше почти не ценил, выходит на первый план. Изменение личности, связанное с переоценкой ценностей, может быть весьма радикальным; перед нами теперь уже как бы другой человек. Нередко люди сознательно, а чаще всего бессознательно, стремятся к пограничным ситуациям. Их толкает на это недовольство собой, недовольство своим образом жизни; они интуитивно чувствуют, что серьёзный риск, которому они подвергают себя, принципиально изменит их жизнь. Не совсем ясно — в какую сторону, но определенно изменит.
Подросток, занимающий в среде своих сверстников, образно говоря, "десятое место", предпринимает отчаянный шаг: едва умея плавать, переплывает серьёзную реку; он чудом не утонул, он страшно рисковал, он "постоял на краю"; но после этого поступка он изменился как личность, и теперь входит в число неформальных лидеров. Вряд ли он сам внятно объяснит, что им двигало. Но мы понимаем: им двигало острое недовольство собой, жажда самоутверждения. И у него нашлось для этого достаточно мужества.
Смерть — сложнейшее философское понятие. Вопрос — почему каждый должен умереть? — мало трогает, пока человек молод и полон сил; но с возрастом он начинает беспокоить всё сильнее. Смерть воспринимается как абсурд: человек полон знаний и жизненного опыта, многое умеет и глубже понимает; казалось бы, наступает время, когда он, наконец, может максимально реализовать свои возможности; ан нет, уже "звучит колокол", напоминая, — пора, брат, пора.
Существование человека, в отличие от других вещей, предшествует его сущности. Когда мастер задумывает изготовить книжный шкаф, то сущность шкафа (как замысел, назначение) предшествует его существованию (материализации замысла). Человек же рождается сначала физически и только потом — духовно. Машинальные люди, как правило, умирают сначала духовно и лишь затем — физически.
Духовная смерть — это утрата интереса к жизни. Почему лабиринтные люди, не находя ответа навопрос "зачем?", всё-таки продолжают жить? Потому что они надеются, что завтра жить будет интереснее, чем сегодня, интерес ко всем сторонам жизни, азарт к жизни — великая двигательная сила человека.
Представим себе фантастическую ситуацию: изобретен "эликсир бессмертия", и нам предлагают маленькую таблеточку, проглотив которую, мы уже никогда не сможем умереть. Поторопимся ли мы глотать её? Вряд ли. Какие непривычные и удивительные мысли начнут возникать в связи с этим в нашей голове! Мы интуитивно почувствуем, что это внесёт радикальные изменения в наше существование, предвидеть все последствия которого сложно. Бессмертие, которое на первый взгляд столь заманчиво, опасно. Мы догадаемся, что утратим в таком случае нечто очень важное, а именно — интерес к жизни. Зачем напрягаться и торопиться жить? Ведь впереди — немерянные века и тысячелетия; успеется.
Мы потеряем некий внутренний стержень, точку опоры, нить Ариадны, волну интереса и азарта, которая несет нас сквозь обстоятельства жизни. Не зря Мефистофель требовал за бессмертие душу. Слишком велика цена.
Получается странный, но единственный вывод: смысл смерти заключается в том, чтобы придавать смысл жизни. Не будь смерти, жизнь утратила бы смысл. Виктор Цой однажды произнёс поразительные по точности и глубине слова: "Смерть стоит того, чтобы жить". Они скорее бы подошли убелённому сединами мудрецу, чем молодому человеку, трагично ушедшему из жизни. Именно смерть приоткрывает человеку абсолютную ценность — счастье быть.
Кажется, что люди, прибегающие к самоубийству, просто не осознают этого момента. Однако всё сложнее. Высшую ценность — быть — иногда перевешивает антиценность — одиночество. Имеется в виду не уединение, не временная отгороженность от людей, а одиночество души. В сущности, ни одно живое существо так не одиноко, как человек. Таким его делает наличие разума, осознающего призрачность и неустойчивость связей с другими людьми. Люди, страшась одиночества, тянутся друг, к другу, но интуитивно чувствуют, что "другой" всегда остаётся загадкой, как и он сам, способной на непредсказуемость. Взаимное доверие редко бывает абсолютным, если вообще таким бывает.
Самый ужасный вид одиночества — это ''одиночество в толпе", когда вокруг — масса людей, но нет ни одной родственной души, с которой можно поделиться тем, что волнует, что наболело, рассчитывая на понимание. Оставшись один на один со всеми проблемами и противоречиями, наиболее тонкие и ранимые натуры не выдерживают их груза и, когда силы иссякают, а равнодушие окружающих потрясает, уходят из жизни. Ужас одиночества оказался сильнее страха смерти и инстинкта самосохранения.
О свободе написано много правильных слов. "Свобода есть осознанная необходимость"; "Жить среди людей и быть свободными от них нельзя"; "Свобода относительна; абстрактной и абсолютной свободы не бывает" и т.п. Но все, эти определения не содержат личностного отношения, то есть чувства свободы. Свобода рассматривается в них преимущественно как отношение к внешнему миру.