Исследование духов. Поскольку дух не является идеей, то его существование мы познаем не априорно, а по его действиям. Затруднение познания бога заключается в том, что он не дан как вещь среди вещей, т.е. идея, а является лишь в гармонии и связности системы всего сущего. Других духов мы познаем исходя из подобия способов их действий нашему собственному. Но это познание отлично от того, как мы познаем треугольник. Пытаться их совместить все равно, что увидеть звук. Духи познаются по действиям или идеям, которые они вызывают в нас. Бог по устройству сущего в целом. Поэтому знание духов не непосредственно как знание вещей, а опосредованно идеями, вызванными их действием на мой дух. Бог же, объемля все могуществом своего слова, поддерживает общение между духами.
Теодицея - зло перестает казаться злом, если рассмотреть его в более широком горизонте целей, связей и зависимостей вещей, указывающим на справедливость Божию и то, что каждому воздастся по его заслугам. Познание, направленное на выявление этой связи и гармонии, - высшее познание.
В силу того, что духи и идеи полностью отличны - душа бессмертна.
Рассуждение об абсурде.
Посвящено присущему современности абсурдному жизнечувствию, а не собственно философии абсурда, кот. еще по сути нет. Абсурд здесь является не итогом размышлений, а исходной точкой. Это чистое описание болезни духа, в кот. много предварительного.
Абсурд и самоубийство.
Единственный серьезный вопрос - вопрос о самоубийстве, вопрос - стоит или нет прожить жизнь, быть или не быть. Все остальные вопросы вторичны, т.к. решение этого необратимо. Наиболее настоятелен вопрос - тот, кот. побуждает к действию. К этим вопрос есть два пути: Ла Палиса и Дон Кихота, сочетание самоочевидных истин с сердечным горением, здравомыслия и приязни, перед кот. должна в решении этого вопроса классическая диалектика.
Здесь речь идет не самоубийстве не как соц. явлением, а об отношении между индивидуальной мыслью и самоубийством, кот. вызревает в безмолвных недрах сердца.
Самоубийство может иметь множество разный причин, но самые явные из них часто не самые решающие. То, что развязывает кризис, почти никогда контролю не поддается. Но если проследить движение мысли в этот момент практически невозможно, то извлечь из поступка заложенное в нем содержание сравнительно легко. Убить себя означает сделать признание, что жить “не стоит труда”. Умереть по собственной воле означает признать смехотворность привычки жить. Это происходит в силу разлада между человеком и окружающей его жизнью, кот. собственно есть чувство абсурда. Т.о. предметом настоящего эссе является связь между абсурдом и самоубийством, вопрос о том, в какой мере самоубийство - решение задачи, задаваемой абсурдом.
Предпосылка: действия человека мотивируются той истиной, в кот. он верит. Вера в абсурдность существования должна т.о. определять его поведение. Вопрос: обязывает ли это умозаключение об абсурде расстаться как можно быстрее с обстоятельствами, не поддающимися объяснению. Но те, кто отвечает “да”, часто не спешит кончать жизнь самоубийством, но и наоборот, часто те, кто считает, что жизнь стоит того, чтобы жить, кончают самоубийством. Этот вопрос предполагает возможность отклонения - надежду, кот. помещает смысл жизнь вне ее самой, коль скоро она выявляет свою абсурдность.
Т.о. надо устранить все подобные неувязки и обратится к сути дела: убивают себя потому, что жизнь не стоит быть прожитой - истина несомненная, хотя и трюизм. Требует ли абсурдность жизни избавлять от нее при помощи надежды или самоубийства, побуждает ли абсурд к смерти - вот вопрос, кот. требует ответа. Логичен ли смертельный исход?
Стены абсурда.
Каждое чувство стоит свой мир - есть вселенные ревности, честолюбия, эгоизма или великодушия. Есть миры абсурда. Эти миры и реалии не поддаются полному рассудочному прояснению, но их можно практически определить, практически оценить, очертить их вселенную. Для этого необходимо рассмотреть различные проявления абсурда, т.к. человек раскрывает себя не только в том, в чем он искренен, но и там, где он лицедействует. Как все великое, так и абсурд начинается с малого, с вопроса о той рутине жизни, кот. приходится изо дня в день повторять. Однажды возникает вопросительное “зачем?” и все начинается с усталости, подсвеченной удивлением. Усталость - последнее проявление жизни машинальной и первый признак пробуждения сознания. Последующее может быть или возвращением к бессознательности, или полным пробуждением. В исходе пробуждения стоит или самоубийство или восстановленное равновесие. Усталость выявляет происхождение абсурда - “озабоченность”, кот. всему придает его ценность. Абсурд обнаруживает в стремлении человека к тому будущему, где его в конце концов ждет смерть, обнаруживающимся в сознании времени (20, 30 лет). Еще ступенью ниже мир обнаруживает свою чужеродную плотность и в этой плотности и чужеродности он раскрывается как абсурд. Другие столь же обнаруживают в себе нечто бесчеловечное, лишенное смысла, тот абсурд, кот. переживается как “тошнота”.
“Ужас” - вызывает изумление, что все живут так как будто о смерти знать не знают. Никто действительно не имеет опыта смерти, в той мере, в какой опыт означает лично испытанное и осознанное. В случае со смертью можно говорить лишь об опыте другого. Но он не может убедить. Подлинным источником ужаса является математическая непреложность события смерти. Непреложность смерти, отрицающей всю предшествующую жизнь, дает содержание данного чувства абсурда, в кот. проступает конечная бесполезность судьбы.
“Тоска” разума, не способного конституировать собственное единство, он пребывает в центре антиномий, решить кот. не способен, лишая оснований надежду на абсолютное знание, кот. преодолело бы его раскол в высшем единстве. Между сущим и мыслимым пролегает пропасть. При помощи науки можно опознать и перечислить явления, но никак не освоить мир, т.к. человеческий мир не есть мир науки. Интеллект по-своему говорит, что мир абсурден. Эта абсурдность однако не принадлежит миру, она принадлежит столкновению в нем с его лишенным разумности бытием и стремлением человека к абсолютной ясности. Абсурд - то, что связывает человека с миром. С этого момента, как абсурдность получает признание, она становится мучительнейшей из страстей, выражающихся в утверждении иррационализма. В историческом плане соперничество иррационального и рационального подходов свидетельствует об одной из ведущих страстей человека, раздираемого между тягой к единству и ясным видением своих границ. Их расцвет в современности указывает лишь насколько еще сильны упования на разум. Необходимо рассмотреть их следствия.
Хайдеггер. Человек влачит унизительное существование, единственная действительность кот. - “забота”. Она - мимолетная и ускользающая боязнь. Но стоит ей осознать себя, и она становится страхом, в кот. существование обретает себя. Мир ничего не может предложить человеку, находящемуся во власти страха. Забота реализуется в множестве модусов: досада, как результат попытки заглушить ее в себе; ужас перед смертью. Сознание смерти - зов заботы, призывающий существование вернуться к самому себе после утраты себя в Безымянном. По Хайдеггеру, тоже не следует погружаться в сон, а надо бодрствовать вплоть до израсходования себя.
Ясперс отчаивается в какой-либо онтологии, т.к. хочет, чтобы мы утратили “наивность”. Он знает, что разум в итоге терпит поражение. В этом опустошенным мире, где невозможность знания доказана и небытие выглядит единственной действительностью, а беспросветное отчаяние - единственно оправданной позицией, он ищет Ариаднину нить, кот. вела бы к божественным тайнам.
Шестов. Доказывает, что любое рациональное стремление в итоге упирается в иррациональность человеческой мысли. Его занимают исключения из правил, в кот. возвеличивается человеческий бунт против непоправимого.
Кьеркегор. Он не только открывает абсурд, но и живет им. Духовное приключение, подводящее Кьеркегора к столь дорогим ему скандалам бытия, тоже берет свое начало в хаосе опыта, лишенного всяких прикрас, взятого в его первозданной бессвязности.
Совсем в другом плане - плане метода - миру возвращают его разнообразие Гуссерль и феноменологи. Благодаря им духовный мир человека обогащается т.к. все в нем имеет привилегированное положение. Хотя сам ход поиска более позитивен чем у предыдущих, Гуссерль также отвергает классический рационализм, подрывает надежду, открывает сердцу и интуиции доступ к разрастающемуся обилию вещей, в кот. есть что-то бесчеловечное. Оправданием для мысли служит ее предельное осознанность. Но речь идет о познавательной установке, а не о душевном утешении.
Все эти опыта развиваются на почве, где нет места надежде. Здесь дух сталкивается с вопросом и ответом о самоубийстве и вынужден вынести приговор. Но порядок исканий нужно опрокинуть и идти от приключений интеллекта к повседневным поступкам.