Со временем делаются наблюдения за явлениями природы, обнаруживаются закономерности этих явлений, силы природы утрачивают, поэтому свои человеческие черты. Боги сохраняют свою троякую функцию: нейтральный ужас перед природой; примирение с грозным роком (прежде всего образ смерти), и вознаграждение за страдания и лишения.
Но постепенно люди замечают, что природные явления происходят сами собой. И лишь иногда посредством так называемых чудес они вмешиваются, как бы заверяя, что они есть. И чем более самостоятельной становится природа, чем дальше отстраняются от нее боги, тем в большей мере нравственность становится их подлинной сферой. Задача бога теперь – компенсировать дефекты культуры, следить за исполнением предписаний культуры, которым люди так плохо подчиняются. Сами предписания культуры наделяются божественным происхождением.
Общий смысл всего таков: жизнь служит какой-то цели, которая нелегко поддается разгадке, но подразумевает совершенство человеческого существа. Все совершающееся в мире есть исполнение намерений какого-то непостижимого ума. За каждым из нас кто-то присматривает, и оно не позволит нам стать куклой в руках природы. Всякое добро вознаграждается, а зло наказывается, если не в этой форме жизни, то в последующих существованиях, начинающихся после смерти. И мудрость, управляющая этим процессом,- черта божественных существ, создавших нас и мир в целом. Или единого божественного существа, сосредоточив в себе всех богов архаичных эпох.
Люди говорят, что жизнь станет невыносимой, если религиозные представления утратят для них ту ценность, которую они им приписали. И вот вопрос, что являют собой эти представления в свете психологии, какова их действительная ценность.
Религиозные представления произошли из той же самой потребности, что и все другие завоевания культуры, из необходимости защитить себя от природы. К этому присоединяется второй мотив, стремление исправить несовершенство культуры.
Фрейд утверждает, что религиозные представления суть тезисы, высказывания о фактах и обстоятельствах внешней реальности, сообщающие нечто такое, чего мы сами не обнаруживаем и что требует веры. Все подобные тезисы, таким образом, требуют веры в свое содержание, но допускают обоснование своей правоты. Получается, что нам приходится брать «на веру» многие знания, однако, чтобы удостовериться в чем либо надо самим увидеть, высчитать и другое.
Попробуем подойти с той же меркой к религиозным учениям. И можно получить три ответа, почему надо верить: потому что уже наши предки верили; мы обладаем свидетельствами, дошедшими до нас с древности; поднимать вопрос о доказательстве догматов веры вообще запрещено.
То есть если вникнуть в эти пункты, то понимаешь, что это беспочвенные притязания.
Если все доказательства, приводимые в пользу достоверности религиозных догматов, идут из прошлого, то не может ли и современность представить их. Если бы удалось спасти от сомнений хотя бы один момент религиозной системы, то и все целое чрезвычайно бы выиграло.
Следует сказать еще о двух попытках, производящих впечатление судорожных усилий уйти от проблемы. Первая – «верую, ибо абсурдно» отцов церкви. То есть их истину надо чувствовать нутром, ее не надо понимать. Вторая попытка – из области философии «как если бы». Утверждает, что в нашей мыслительной деятельности нет недостатка в таких допущениях, беспочвенность и даже абсурдность которых вполне нами осознается. Их называют фикциями, но по целому ряду практических мотивов нам следует вести себя так, «как если бы» мы верили в эти фикции. Так нам якобы следует вести себя и в отношении религиозных учений ввиду их уникальной важности для поддержания человеческого общества.
Фрейд подчеркивает психический генезис религиозных представлений. Выдав себя за знания, они не являются подытоживанием опыта или конечным результатом мысли, это иллюзии реализация самых древних, самых сильных, самых настойчивых желаний человечества; тайна их силы кроется в силе этих желаний. Мы знаем, что детская беспомощность побудила потребность в защите – отец, но та же беспомощность продолжается в течение всей жизни, вызывая веру в существование могущественного отца. Добрая власть божественного провидения, смягчает страх перед жизненными опасностями. Исходя из этой системы предпосылок, вырабатываются ответы на загадочные вопросы, все вместе сулит гигантское облегчение для индивидуальной психики: никогда до конца не преодоленные конфликты детского возраста, коренящиеся в отцовском комплексе, снимаются с нее и получают свое разрешение в принимаемом всеми смысле.
Когда Фрейд высказывается, что все это иллюзии, то необходимо уточнить значение употребляемого слова. Характерной чертой иллюзии является ее происхождение из человеческого желания, она близка в этом аспекте к бредовым идеям в психиатрии. В бредовой идее можно выделить как существенную черту противоречие реальности, иллюзия не обязательно должна быть ложной. Итак, Фрейд называет веру иллюзией, когда к ее мотивировке примешано исполнение желания, и отвлекается при этом от ее отношения к действительности, точно так же, как и сама иллюзия отказывается от своего подтверждения.
Возвращаясь после этого к религиозным учениям, скажем: они все иллюзии, доказательств им нет, никого нельзя заставить считать их истинными, верить в них.
По мнению австрийского психиатра, будет той же иллюзией, если мы станем ожидать чего-то от интуиции или погружения в себя. Таким путем мы не получим ничего, кроме с трудом поддающейся интерпретации откровений относительно нашей собственной душевной жизни; они никогда не дадут сведений о вопросе, ответ на который так легко дает религиозное учение.
Критики настаивают на том, чтобы считать «глубоко религиозным» человека, исповедующего чувство человеческого ничтожества и бессилия перед мировым целым, хотя основная суть религиозности составляет не это чувство, а лишь следующий шаг, реакция на него, ищущая помощи от этого чувства.
Коль скоро Фрейд опознал в религиозных учениях иллюзии, то сразу же встает дальнейший вопрос, не аналогична ли природа остального достояния культуры, на которую мы смотрим снизу вверх и которой позволено править нашей жизнью. Не следует ли назвать иллюзиями также и предпосылки, на которых построены наши государственные институты. И имеет ли какое-то более надежное обоснование наша убежденность, что применение наблюдений и мышление в научной работе позволяет продвинуться вперед в познании внешней реальности. Мы можем направить луч наблюдения на наше собственное существо, здесь открываются возможности целого ряда исследований, исход которых должен был бы стать решающим для выработки «мировоззрения». Но эта обширная задача не под силу одному человеку, поэтому будем прослеживать одну иллюзию – религиозную.
Но давайте предположим, что «если людей научат, что не существует бога, не существует божественного миропорядка и будущей жизни, то они почувствуют себя избавленными от всяких обязанностей подчиняться культуре. Каждый будет следовать своим влечениям, начнется хаос, который мы сдерживали многотысячелетней работой культуры. Множество людей находит в религиозном учении свое единственное утешение, и лишь благодаря ее помощи они способны перенести тяготы жизни».
Религия, несомненно, оказала человеческой культуре великую услугу, сделала для усмирения асоциальных влечений много, но недостаточно. На протяжении многого времени она правила обществом; но если бы ей удалось утешить, примирить с жизнью большинство людей, то никому не пришло бы в голову стремиться к изменению общества. Но мы видим, что большое количество людей недовольно культурой и несчастно внутри нее. Нам возразят, что эта ситуация обусловлена тем, что на классы воздействовал научный прогресс.
Сомнительно, чтобы люди в эпоху неограниченного господства религиозных учений были в общим и целом счастливее, чем сегодня. Действие божественного правосудия неизбежно пресекалось божьей благостью. Русская душа сделала вывод, что грех – это необходимая ступенька к наслаждению всем блаженством божественной милости, то есть в принципе богоугодное дело. На том и порешили: один бог силен и благ, человек же слаб и грешен. Безнравственность во все времена находила в религии не меньшую опору, чем нравственность.
Очевидно, что религия не имеет того же влияния на людей, как раньше. Дело в том, что в глазах людей ее обещания уже не кажутся заслуживающими прежнего доверия. Причина этой перемены – упрочение духа научности в верхних слоях человеческого общества.
Научный дух вырабатывает определенный род отношений к вещам нашего мира. Этот процесс нельзя прекратить, чем больше людей приобщаются к сокровищам знания, тем шире распространяется отход от религиозной веры.
От образованных и от людей духовного труда для культуры нет большой угрозы. Иначе дело с огромной массой необразованных. Пока они не знают, что не верят в бога, все хорошо. А если и поймут, то сдержать их от их же поступков сможет лишь земная власть.
Следовало бы считать, что в таком случае придется от чего-то отказаться, но приобретений взамен будет возможно больше.
То, что культура выставила требование не убивать соседа, которого мы ненавидим, было в интересах человеческого общежития, на иных условиях невозможного.
Выведем бога из игры и честно признаем чисто человеческим происхождение всех культурных установлений и предписаний. Тогда люди смогли бы понять, что законы созданы не столько для их порабощения, сколько для служения их интересам.
Фрейд неоднократно указывал на то, вплоть до каких подробностей прослеживается сходство между религией и навязчивым неврозом. Но истины, содержащиеся в религиозных учениях, все равно настолько искажены, что масса людей не может принять в них правду.
Не один верующий не позволит этим аргументам поколебать себя в своей вере. Но существуют и другие, которые не являются верующими в том же самом смысле. Они повинуются предписаниям культуры, потому что робеют перед угрозами религии, и они боятся ее. Они перестанут бояться религии, когда увидят, что и другие ее не боятся.