· Синтез же новых методов происходит по уже упоминавшейся “эвристической” модели поиска подходящего метода (или модификации имеющегося) для обработки новой информации. В нем участвуют в основном объекты, находящиеся на средних ступенях иерархии и этот процесс практически не осознается (интуиция). В значительной степени задействована в нем и эмоциональная подсистема.
4. Следствия применяемого подхода
Основной посылкой используемого антропологического подхода является предположение о том, что ценности, модели, законы и вообще, вся человеческая культура является продуктом мыслительной (в самом широком смысле) деятельности человека и является отображением этой деятельности, но не каких-то существующих помимо человека процессов или явлений. Отсюда делается вывод о том, что сам принцип построения любого элемента культуры должен быть адекватен основным принципам устройства мозга, то есть принципам и ограничениям мыслительного процесса[4].
И одним из основных таких принципов является относительность мышления, и, следовательно, относительность ценностей.
“Все, что имеет ценность в нынешнем мире, – пишет Ницше, – имеет ее не само по себе, не по своей природе – в природе нет никаких ценностей, – но оттого, что ему однажды придали ценность, подарили ее, и этими дарителями были мы!” ([4],638).
Представляется, что именно это положение и является основным “зерном” философии Ницше. Причем, хотя сам Ницше выводит его в разных видах в различных областях (например, в этике, морали, онтологии) независимо, но, по сути, оно является непосредственным следствием относительности мышления и, разумеется, автоматически распространяется на все виды человеческой культуры.
Отсюда – смерть Бога, переворачивание с ног на голову традиционных, основанных на предположении о существовании абсолютных критериев, моральных ценностей и большинство других открытий Ницше.
4.1. Онтологические и гносеологические[5]
Необходимо сразу оговориться, что ответ на “главный вопрос философии” не следует из используемой модели (что свидетельствует в пользу ее разумности). Из посылки относительности мышления и отсутствия в мире изначальных, абсолютных ценностей ни коим образом не следуют также ответы на вопросы о возможности объективного существования мира помимо нашего сознания и его познаваемости. Более того, сама исходная посылка делает эти вопросы в какой-то степени бессмысленными (не существенными).
Действительно, если ценности являются продуктами деятельности сознания и связаны с его развитием, то они неизбежно связаны и с познанием мира, независимо от того, объективно он существует или нет. Вопрос же о познаваемости мира вообще представляется странным при любых (кроме божественной) начальных посылках.
Например, если мир познаваем, но бесконечен и, следовательно, познаваем за бесконечное время, то познаваем ли он?
Вопрос о познаваемости содержит в себе скрытый вопрос – приближаемся ли мы к “истинному” пониманию, в какой степени отражает наше понимание эту самую “абсолютную” истину – то есть содержит в себе априорное предположение о существовании “ценности в себе”, не зависящей от нашего мышления и противоречащей утверждению о том, что оценка производится только субъектом[6].
Следовательно, в рамках антропологического подхода, сама постановка вопроса о познаваемости мира может быть признана некорректной и, что самое главное, неактуальной. Любопытно, что к такому же заключению приводят многие современные западные философские направления.
Представляя мир, как процесс непрерывного становления, Ницше, как и задолго до него Гераклит, сталкивается с проблемой субстанциализации движения, которую он решает, вводя (вслед за Шопенгауэром) “волю к власти”, являющуюся сущностью бытия в широком смысле (2.53), что можно рассматривать как некий робкий шаг от “вещи в себе”.
Вообще же, системное мышление представляется не самым сильным местом Ницше, он скорее интуитивно ощущает суть проблемы, исходя из неких эстетических представлений, цельность же и системность дальнейшей проработки вопроса его интересует куда меньше. Особенно это проявляется в “бесполезных” (то есть далеких от истинных, человеческих ценностей) вопросах онтологии.
Ответ же на переформулированный как “Нужно ли познавать мир[7]?" вопрос – безусловно “Да”, поскольку (если) это ведет к созданию новых ценностей, то есть если конкретный субъект этого хочет (то есть считает ценностью для себя)
Можно сказать, что морально-этическая система ценностей является отображением некоторой модели общества (и мира), существующей в мозгу каждого человека и возникшая одновременно с возникновением абстрактного мышления, то есть с осознанием человеком собственного “Я”, или, вернее, общественного “Сверх-Я”.
По Ницше человеческая история делится на три периода – доморальная, когда абстрактное мышление еще не сформировано до конца и человек не осознает себя, руководствуясь в своих действиях лишь инстинктами и эмоциями.
Второй этап – моральный. Осознание себя уже существует, но аппарат и методы абстрактного мышления еще весьма просты, отсутствует представление о моделях, ценностях, относительности мышления, не наработаны методы формальной логики, отсутствует психология и, следовательно, рефлексия. Всякая имеющаяся мысль или модель должна быть, следовательно, абсолютной (правильной или неправильной), откуда, в поисках абсолютных критериев, человечество неизбежно приходит к модели Бога[8]. (“Любить человека ради Бога – это было до сих пор самое благородное и отдаленное чувство из достигнутых людьми.” [5].287) В рамках этой модели закрепляются главенствующие весьма абстрактные моральные критерии, все же многочисленные конкретные “моральные императивы” оказываются на уровне подсознания как блок методов среднего уровня – для выхода на высший (осознаваемый) уровень иерархии информационных объектов они слишком сложны, многочисленны и противоречивы с точки зрения формальной логики.
Такое положение с точки зрения Ницше опасно и тормозит развитие. Действительно, тенденция расширения абстрактного мышления неизбежно выводит на уровень осознания понятие относительности мышления вообще и “моральные императивы” в частности, немедленно вступающие в противоречие с “неприкосновенными” моральными нормами и, следовательно, с абсолютной моделью Бога. Человек при этом становится не хозяином своей жизни, но слугой Бога, которому не дано думать и развиваться, а лишь выполнять имеющиеся, данные свыше, предписания, причем руководствуясь даже не собственно этими предписаниями (законами) в своей практической деятельности, а “подзаконными актами” (“моральными императивами”) – непонятными, неосознанными, но освященными авторитетом Бога.
Ну и, наконец, третий, только начинающийся период человеческой истории Ницше называет внеморальным. Человек должен проснуться, осознать приоритет своего “Я” перед любыми внешними моделями, осознать себя творцом этих моделей, то есть творцом ценностей. Начальным импульсом к этому и должна послужить провозглашенная Ницше “смерть Бога”.
Однако механизм перехода от второй стадии к третей, на которой по Ницше должен появиться сверхчеловек, разработан очень поверхностно. Практическое и буквальное использование его указаний может, скорее, привести к созданию очередного элитарно-авторитарного государства фашистского толка. Действительно, на первый взгляд весь механизм сводится к тому, чтобы следовать своим инстинктам, полагая их высшим критерием и не доверяя разуму, и этим формировать свое “Я”, полагаясь в остальном на естественный отбор. При этом какие-то инстинкты Ницше полагает правильными, какие-то нет, и критерий отбора весьма нечеток. И вообще, не очень понятно, каким образом джин разума, будучи уже выпущенным, может быть загнан обратно в свою бутылку. По степени утопичности такой механизм весьма напоминает призыв “назад к природе”, но при этом намного опасней с точки зрения перспектив существования человеческой цивилизации.
Однако, такой подход к морально-этической системе, построенной Ницше, представляется излишне упрощенным, как убедительно показал С.Л.Франк[6], назвавший систему Ницше “этикой любви к дальнему”. В представлении Франка система Ницше представляется внутренне логичной и обоснованной, причем предпочтительность одной из двух могучих моральных систем, основанных на любви к ближнему и любви к “дальнему” не может, разумеется, быть выведена логически из моральных представлений.
“Выше любви к ближнему стоит любовь к дальнему и будущему; выше еще, чем любовь к человеку, ставлю я любовь к вещам и призракам” (7.43).
Этика любви к ближнему, тесно связанная с христианской моралью, основана непосредственно на чувстве сострадания. Но чувство сострадания есть не что иное, как перенесение на себя эмоций (страдания) другого, приводящее к установке непричинения страдания.
Классическим примером того, как эта внутренне понятная для любого человека установка может приводить к тупиковым и даже негативным результатам, является противопоставление типа медсестра – врач. Медсестра сопереживает больному, старается облегчить его страдания, но не может спасти, врач же, напротив, причиняет больному страдание, но при этом спасает. По мнению Ницше нет ничего опасней активного сострадания (христианство). Представим себе медсестру, которая из сострадания к больному мешает врачу проводить операцию!
Этика любви к “дальнему” основана не на чувстве сострадания, а на некоторых внутренних потребностях человека, называемых Ницше “призраками”. Такими “призраками” являются искусство, наука, творчество, идеалы – иными словами все то, что приводит к развитию, то есть созданию и установлению новых “ценностей”.