План
1. Введение
2. Тайна хозяйства
3. Что такое философия хозяйства
4. О философии хозяйства
5. Специфика хозяйства как объекта философского исследования.
6. Литература.
1. Введение
Хозяйство - жизнь, а жизнь - хозяйство! Четкое, но и достаточно неопределенное высказывание. Именно достаточно, а не, скажем, довольно, ибо жизнь безгранично содержательна и фундаментально неуловима — разве можно о ней выразиться сколько-нибудь предельно? Однако высказывание все-таки четкое — если чуть-чуть подумать: от чего же в самом деле отталкиваться в понимании хозяйства, как не от жизни?
Можно, конечно, от мира вообще, как и от бытия вообще, но от жизни, несомненно, лучше: жизнь и жива, и конкретна, и близка, равным образом, глубока, высока, масштабна.
2. Тайна хозяйства.
Все на свете загадка, как говаривал Ф.М. Достоевский, но жизнь явно загадочнее всего, исключая лишь Бога и Абсолют.
И хотим уж коли жизнь, то жизнь непременно кого-то, и уж коли речь о ней ведет человек, то жизнь, конечно же, человека, соответственно и хозяйство человека. Человека! Это означает не просто жизнь человека, как той же стрекозы, но жизнь от человека, т. е. не жизнь вообще живущего человека, а жизнь человека, жизнь дающего—поначалу самому человеку, а затем, что особенно важно, и любому другому, с жизнью человека связанному.
Само слово «жизнь» по самому своему внутреннему звучанию близко слову «исход», как, собственно, и слову «знание», — вот почему жизнь предпочтительнее мира вообще и бытия вообще, хотя здесь нет большого противоречия — можно и о мире говорить, и о бытии... а вот о жизни все-таки предпочтительнее, ибо исход здесь и знание, что как раз, и есть жизнь, одинаково... и хозяйство, т. е. давание и делание жизни, которая - при этом является и сама по себе даванием и деланием, следственно хозяйством, которое есть момент жизни, но такой момент, который и есть, сама жизнь.
Если от человека, то от сознания (вот опять знание, которое в сознании), — и если от сознания, то хозяйство, которое от человека, человеком и для человека, есть поэтому осознавание — как знание и как оплодотворение знанием — всего, что либо есть жизнь, либо с ней связано, т. е. превращение жизни и всего вокруг в некую осознанность. Направил на что-то сознание, уловил, запечатлел, попал, а потом и сделал что-то, что-то дал, что-то сотворил, глядишь, и захозяйствовал, следовательно, зажил, следовательно, даешь и делаешь, жизнь.
Жизнь как обеспечение ее сознанием — осознавание жизни, вот поэтому-то жизнь и есть хозяйство, а хозяйство — жизнь!
Хозяйство — обеспечение жизни, что, конечно же, верно, но через сознание, а сознание — организм и свойство организма, а потому хозяйство — от организма, его нутра, когда принимаются те же решения, и его внешнего действия, когда эти решения выполняются.
Именно поэтому слово «хозяйство» можно вполне сопрягать со словом «хождение», если не прямо от него и выводить, ибо в этом-то хождении — умом, руками и ногами, т. е. в некой специфической целеположенной динамике человеческого организма, исключая, разумеется, чистую внутреннюю физиологию — тот же внутриорганизменный обмен веществ, и сокрыта реализация хозяйства и жизни — попробуй-ка поживи, не думая и не ходя, разве лишь с умом другого и хождением другого, т. е. уже при полном паразитизме, но паразитизм — не хозяйство, а в полном смысле слова антихозяйство. А вот давание и делание — с умом и при хождении, это как раз и есть хозяйство, то самое ведение жизни, или ее изведение, или производство, или даже вождение — хотя бы от любимого всеми, но ограниченного, по сути, домо-водства.
На языке, близком к науке, жизнь как хозяйство можно представить как жизнь в целостности, однако взятую в организационно-производительном аспекте, отчего сразу же являются пред нами решения и действия, давания и делания, изведения и произведения, т. е. в целом производство ... но сначала жизни—как жизни человека, затем самого человека вместе с его сознанием, а затем уже всего необходимого для жизни и ее производства. Хозяйство не ограничить ни вообще расчетом, ни эффектом, ни оптимизмом, ибо хозяйство — жизнь, а жизнь — хозяйство!
Какая же здесь тайна, — спросят нас? О, великая тайна — ответим мы, ибо если, к примеру, производство и потребление благ ради жизни более или менее всем понятно, то сама по себе жизнь как благо, в особенности, неудачная, корявая, искаженная, как-то уже и не совсем понятно, — и уже насколько нелегко признать простое словосочетание: жизнь как хозяйство и хозяйство как жизнь, хотя вроде бы все тут и вполне очевидно. Вот, допустим, если сказать, что хозяйство есть обеспечение жизни, то, пожалуй, это и понятно, а если вдруг заявить, что хозяйство, как и жизнь, имеет какую-то выходящую за пределы простого обеспечения жизни цель, то, без всякого сомнения, это совсем не так уж будет и ясно, ибо какова она, эта самая цель?
Выходит, что в самом феномене человека, немало непонятного, а лучше сказать, трансцендентного, что не означает, что вовсе непонимаемого, даже незнаемого, а как-то и понимаемого, и знаемого, но совсем не так, как это бывает с очевидным знаемым и понимаемым, а уже по-другому — с признанием какой-то фундаментальной незнаем ости и непонимаемости.
Знаю, что жизнь, а вот что это такое, откуда и зачем, да еще и почему при этом непременно смерть, так органично жизни необходимая, не знаю, точнее, что-то и знаю, но как бы обязательно предположительно - и никак иначе!
Человек — существо относительное и имманентное (этому, т. е. ощущаемому миру), оно имеет что-то и от Абсолюта, будучи все-таки по-особому сознательным, как и что-то от трансцендентного, будучи для самого себя тайной, но, имея все это, оно при этом не абсолютно и не полностью трансцендентно, а потому никогда не будет иметь полного знания и понимания, несмотря на всю свою любознательность.
Человек — тайна, жизнь — тайна, хозяйство — тайна!
Что же тогда остается, коли все вокруг тайна? А остается либо дружить с этой тайной, даже ею втайне и гордиться — немного, раз уж человек до такой тайны додумался, либо закрыть на тайну глаза, сделав вид, что ее совсем нет, самодовольно утверждая себя существом нетаинственным, ни с какой внешней тайной не связанным, ей никак не обязанным, а потому и от любой тайны свободным.
В первом случае человек сакрален, ибо признает что-то совсем иное, не «тутошнее», мало того, более высокое, чем он, к тому же начальное — родительское, предтечевское, предчеловеческое, чему незазорно и поклоняться, не говоря уже о том, чтобы прислушиваться, на что и ориентироваться. Тогда и жизнь сакральна, и хозяйство сакрально. Все давания и делания человека сакральны. Я не знаю, что стоит за тайной, но я знаю саму эту тайну, следственно, я ознакомлен с нею, а потому тайна уже и моя, и я ее описываю как тайну и взаимодействую с нею как с тайной, — и мне от этого совсем даже не плохо, ибо я не одинок, я как-то по-таинственному ведом, как по-таинственному и свободен. Я признаю высшее знание и высшую мудрость, равным образом и высший закон, и высшее предустановление, и высший промысел, не говоря уже о высшей воле. Соответственно я признаю высшее слово, мне данное, да и сам мир, в котором нахожусь, рассматриваю как мир данный — для жизни и хозяйства, данный как дар мне и как мне благо, а потому я благо-дар-ен, несмотря на все трудности, в том числе и трудный труд, на все проблемы, траты и жертвы, даже и на саму смерть, ибо за моей жизнью и смертью есть еще что-то другое, высшее. И не унижение за этим всем, а как раз наоборот — возвышение. И тайна для меня тогда — Господь Бог, а я — сын Божий, и жизнь моя и хозяйство мое Божественны, хоть и мои, — и все таинственные вопросы я разрешаю — пусть и не до конца — с Богом, Его Словом, а то, что не до конца, меня особенно и не смущает, ибо так надо по-доброму настроенной ко мне тайне. И еще: я, конечно же, уже не могу быть без-ответ-ственным, не отвечать Богу, а потому я ответствен и серьезен, я понимаю, что хорошо, а что плохо, я строю жизнь по-хорошему, а не по-плохому, я и по-особому хозяйствую в данном мне мире, используя дарованною мне свободу, пользуясь данным мне благом, т. е. благо-датью, но не средствами только потребления, а и самой возможностью жить и хозяйствовать.
Во втором случае, когда никакой высшей и предвечной тайны для человека нет, когда он сам по себе—свободный и без-ответ-ственный, ибо ответствовать тут некому, когда он может делать все, что захочет, не испытывая внутренних — в сознании — ограничений (тех же угрызений совести, которая есть со-весть, т. е. сообразная Богу весть), получается, что и вполне понятно, что-то совсем противоположное сакральному, т. е. уже не полное вовсе таинственными смыслами, а как раз их лишенное, т. е. какое-то... пустое хозяйство, оболочковое, формальное, механизменное, хотя при этом, может быть, и по-своему очень даже умное. Именно так: или сакральное, или пустое, ибо сакральному противостоит только пустота —она же и бездна (без-дна). А коли пустота и бездна, то нет и Бога — в сознании. Отсюда и феномен, как замечал русский философ И. Ильин, без-божиого хозяйства.
Но вот, что примечательно: с точки зрения человека, и для него пустое хозяйство тоже имеет свою тайну, ибо из-за пустоты своей, разумеется, лишь внутренней, оно тоже не слишком знаемо и понимаемо, но это уже какая-то другая тайна, т. е. никак не связанная с тем, что принято называть не просто тайной, но и таинством. Возникает совсем другая тайна — пустая, в которой себя привольно чувствует как раз то, что обычно называется бессмыслицей — не то что бы с отсутствием вообще всякого смысла, а с обильным присутствием каких-то обессмысленных смыслов или антисмыслов. Тут уже какое-то погружение в антимир, в котором свои особые смыслы, становящиеся тайными именно из-за своей бессмыслицы. Речь здесь уже идет не о заложенных в мир, в жизнь, в человека, в его хозяйство глубинных смыслах, составляющих в основе сакральную тайну, а о возникающих в бешеном верчении освобожденного от внутренней тайны мире неясностях, вообще не имеющих возможности быть проясненными вне сакрального уровня, — и только в поле сакрального прояснения они оказываются как раз тем, что они и есть на самом деле — именно антисмыслами, в игривой тесноте наполняющими антимир.