Изменения в сфере трудовых отношений рассматриваются в контексте процесса, при котором знание и информация становятся, говоря словами Т. Стюарта, «исходным материалом» и «конечным продуктом их деятельности». По данным Дракера, если в 50-е гг. работники физического труда составляли большинство в развитых странах, то к 1990 г. их доля сократилась до 20% от общего числа занятых[12;с.93]. По данным Т. Стюарта (за 90-е гг.) пропорционально каждому году дополнительного обучения производительность труда городской рабочей силы увеличивается на 2,8%[12;с.386].
Кастельс пытается осмыслить концепты капитала и труда на базе трактовки марксистского понятия способа производства как «способа развития». В его попытке определить в рамках каждого способа развития фундаментальный для повышения производительности производственного процесса элемент - отзвук монистической методологии марксизма. В его характеристике исторически известных способов развития проявляется зависимость от технологического детерминизма концепций постиндустриального общества. Однако Кастельс видоизменяет их контуры. Он не разделяет плоский эволюционизм ранних версий теории постиндустриализма с их верой в то, что «настоящие … тенденции будут … эволюционировать в том же направлении, достигая … совершенных форм»[22;с.114]. Введение им термина «информациональный» призван также показать особенность поздней фазы постиндустриального развития. «Термин «информационное общество», – пишет Кастельс, – подчеркивает роль информации в обществе. … Термин “информациональное” указывает на атрибут специфической формы социальной организации, в которой … генерирование, обработка и передача информации стали фундаментальными источниками производительности и власти»[9;с.42]. При этом Кастельс отвергает допущение единой модели информационального общества. В отличие от концепции «сервисного общества» Белла, где фиксируется изменение видов деятельности, концепция информационального общества Кастельса делает акцент на изменении «технологической способности использовать в качестве прямой производительной силы … способность обрабатывать и понимать символы»[9;с.104]. Ключевая черта такого общества – сетевые структуры – сохраняет его буржуазный характер, но отличает от предыдущих форм капитализма глобализмом и накоплением капитала в сфере обращения, т.е. доминированием сети потоков финансового капитала[12;с.497]. С сетевой логикой Кастельс связывает перестройку в сфере управления фирм в направлении отхода от традиционных различий между крупными корпорациями и малым бизнесом. Вывод о смене форм управления поддерживает и Тоффлер, объясняя ее утратой эффективности «вертикальной иерархии». Однако по мнению Фукуямы, «вовсе не очевидно, что информационная революция ведет к отмиранию крупных организаций с иерархической структурой»[12;с.133]. Кастельс полагает, что «командный менеджмент» функционирует в системе управления «горизонтальных корпораций», а не «вертикальных бюрократий». Изменения в управлении корпорациями, по Кастельсу, повлекли за собой трансформацию трудовых отношений. В результате происходит «индивидуализация труда». «Мы являемся, – пишет он, – свидетелями обращения вспять исторической тенденции к наемному труду и социализации производства … индустриальной эры»[9;с.255]. Переход от массового производства к гибкому меняет структуру работы, где превалируют временная работа и работа с неполным рабочим днем. С этими процессами Кастельс связывает эрозию «традиционной формы работы», которая основывалась на занятости в течение полного рабочего дня, очерченности профессиональных позиций, «модели продвижения на протяжении жизненного цикла». Последствия этого явления оцениваются по–разному среди западных исследователей. Р. Клаттербак предвидит резкий рост безработицы из-за снижения доли физического труда и сокращения рабочей недели[23;р.6]. Кастельс, с одной стороны, не соглашается с тем, что мир движется к «безработному обществу», с другой, замечает, что «основная масса родовой рабочей силы не имеет постоянного места работы»[9;с.499]. Тоффлер подчеркивает, что работа как продукт индустриальной эпохи стала «анахронизмом». Оттенки в этих точках зрения объясняются разными уровнями видения данного явления. Одни смотрят на него с позиции эволюции системы наемного труда, другие – с позиции эволюции общества. Еще Л. Мэмфорд писал: «…работа, … отделенная от других биологических и социальных действий, не только занимала полный день, но все больше завладевала всем жизненным временем. Эта была фундаментальная отправная точка, которая … вела к … механизации и автоматизации всего производства»[13;с.233]. На гребне «третьей волны» человечество вновь возвращается к тому времени, когда работа не была отделена от «других биологических и социальных действий». Казалось бы «отделение капитала от труда становится невозможным», однако, это не совсем так, в силу того, что феномен социально-классового расслоения вокруг разных форм капитала. Так, по Эдвинссону и Мэлоуну, из двух составляющих интеллектуального капитала (человеческого и структурного) только человеческий капитал не может быть собственностью компаний. Клаттербак обращает внимание на формирование «нового типа богатства и бедности» на основе отношения к обладанию информацией и информационными технологиями[23;р.6–7]. По мнению Фукуямы, «классовые различия, существующие сегодня в Соединенных Штатах, вызваны прежде всего различиями в образовании»[8;с.39]. Кастельс отмечает «фундаментальный раскол в информациональном капитализме» между родовой рабочей силой, «потенциально заменимой машинами или другими членами родовой рабочей силы» и нуждающейся в «производителях для защиты своих позиций», и информациональными производителями[9;с.500].
В то же время выводы Кастельса противоречивы. С одной стороны, он отрицает тенденцию к поляризации структуры занятости, подчеркивая момент разнообразия профессиональных структур в западном мире[9;с.213-214]. По приведенным им данным, категория менеджеров, профессионалов и техников в США и Канаде составила около 1/3 рабочей силы, в Японии – 14,9%, во Франции и Германии – лишь четверть. Доля квалифицированных рабочих в этих странах сократилась, хотя и в разных пропорциях. С другой, он признает одновременный рост на верхнем и нижнем уровнях профессиональной структуры, дуализацию общества «с увеличивающимися верхним и низшим слоями на обоих полюсах профессиональной структуры, при сжимающейся середине»[9;с.222,268]. Последнее положение больше согласуется с принимаемым Кастельсом выводом о росте социального неравенства по доходу и общественному статусу, «верхушки и дна социальной шкалы». В этом пункте также обнаруживается различие между концепциями «сервисного» или «информационного» и «информационального» общества. В концепциях первого типа предсказывалась тенденция, в соответствии с которой «классовая структура будет сжата, почти каждый станет профессионалом или управляющим в рамках полностью кооперированной структуры»[13;с.254]. Вероятность такого развития стратификационно–классовой структуры оспаривается со ссылкой на кризис государства благосостояния и процесс сокращения среднего класса – этого социального оплота западной демократии. Хотя средний класс все еще составляет большинство населения западных стран – от 50% до 60%, - он также оказался затронутым тенденцией поляризации[18;с.191]. Л. Туроу отмечает, что «все меньше представителей этого класса смогут обзавестись собственными домами» и все больше людей – 80% в начале 90-х гг. против 29% в 1964 г. – считают, что страной управляют в интересах богатых[12;с.206–207]. Упадок среднего класса И. Валлерстайн рассматривает как признак перехода от «стабилизирующего эффекта» «трехуровневой структуры» к «дезинтегрирующей» «двухуровневой»[5;с.83]. Валлерстайн, как и Кастельс, считает «попытки сократить государственные расходы» самой большой угрозой среднему классу.
Другая ключевая парадигма, используемая для описания классовых отношений в концепциях поздней фазы постиндустриального общества, - модель «социального закрытия» или, говоря словами Кастельса, «социального исключения». Эта модель возводится к Веберу, который «под социальным закрытием… понимал процесс ограничения социальными коллективами возможностей доступа к ресурсам для всех, кроме ограниченного круга избранных»[7;с.234]. В этой модели обращается внимание не только на экономическую собственность, но и на государственную власть и «систему свидетельств, подтверждающих получение образования» («речь идет об использовании документов об образовании для доступа к ключевым позициям при разделении труда») как факторов социального закрытия[7;с.236–237]. По мнению Паркина, эта модель связывает «стратификацию коллективов» с классами. Современные версии модели закрытия и дихотомной модели, сохраняя значение понятия класса, размещают на полюсах классово-стратификационной структуры не традиционные буржуазию и пролетариат, а социальные силы, выросшие в недрах глобализации. На одном полюсе остается капитал, но в нем уже нелегко узнать класс буржуазии индустриальной эры. Кастельс пишет: «В Соединенных Штатах сложился причудливый портрет современного капиталиста, у которого одновременно просматриваются черты традиционных банкиров; спекулянтов - нуворишей; гениев, обернувшихся предпринимателями …; магнатов глобального масштаба и менеджеров многонациональных корпораций»[12;с.499]. В качестве другого примера Кастельс приводит государственные корпорации – французские банки и компьютерные фирмы. И тем не менее, с его точки зрения, нет оснований объединять все эти группы в единый класс. Он продолжает: «Ни социологически, ни экономически такой категории, как глобальный класс капиталистов, не существует. Вместо него имеется взаимосвязанная, глобальная система капитала… над многообразием буржуа …, объединенных в группы, восседает безликий обобщенный капиталист, сотканный из финансовых потоков, управляемых электронными сетями»[12;с.500]. На другом полюсе размещают, говоря словами Валлерстайна, «статистически значимую социальную группу из семей иммигрантов». Эта страта описывается как плохо оплачиваемая, социально неинтегрированная и без политических прав[5;с.384]. В определении классовой принадлежности этой группы мнения западных социологов расходятся. Валлерстейн относит ее к «низшему слою рабочего класса». Клаттербак определяет этот слой как «андеркласс», который «состоит из непропорционально большого числа иммигрантов, часто становящихся добычей в руках наркоторговцев»[23;р.184].