В Конституции 1791 года указывалось, что "французская нация отказывается от каких-либо завоевательных войн …". 24 апреля 1793 года Робеспьер внес в Конвент проект декларации прав, в которой наряду с другими вопросами шла речь о международно-правовых принципах революционной Франции. Выделим среди них один пункт: "Люди всех стран - братья, и различные народы должны помогать друг другу по мере возможности, как граждане одного государства".
Спустя два года Конвент выделил такие принципы международного права, как независимость и суверенность народов (вне зависимости от количества населения и размеров территорий), невмешательство в дела и правление других государств и народов, право на справедливые войны для защиты суверенитета, свободы и собственности, нерушимость договоров и соглашений.
Французские революционеры думали национальными категориями. Наполеоновская экспансия велась от имени французской нации и ставила целью установление ее гегемонии. Х. Арендт считает, что французы были единственными, кто попытался соединить ius u imperium. По крайней мере, они попытались превратить политический организм национального государства в имперскую политическую структуру, веря в то, что "французская нация шагала вперед… чтобы распространить блага французской цивилизации". Они хотели включить заморские владения в национальное целое, обращаясь с покоренными народами "и как с братьями, и... как с подданными, - братьями в семье единой французской цивилизации и подданными в смысле обучения французскому просвещению и следования французскому руководству". Х. Арендт подчеркивает, что результатом этого "смелого начинания" была особенно жестокая эксплуатация французами заморских владений во имя нации18 . Как это нередко бывает, в последующем развитии и движении идеи, задуманные с одними целями, могут трансформироваться в свою противоположность. Встреченные первоначально на захваченных территориях как освободители и носители передовых идей, французы спровоцировали рост национального самосознания на завоеванных территориях, а затем столкнулись с национальным сопротивлением и движением к государственному суверенитету.
"То, что мы называем фашистским стилем, - подчеркивает Дж. Моссе, - было всего лишь кульминационным моментом "новой политики", основанной на идее народного суверенитета, возникшей в XVIII веке"19 . Муссолини использовал в своих интересах также известную концепцию Руссо "о выражении всеобщей воли" в создании мифа (культа) народа. В XVIII веке получили распространение идеи о том, что нации должны основываться на самом народе, на его всеобщей воле, а не только на вере в утвердившиеся королевские династии. Культ народа, таким образом, преобразовался в культ нации, и "новая политика" искала формы выражения этого единства в создании новой политической практики, новой светской религии.
Многим казалось, что представительное парламентское правительство вступало в противоречие с концепцией всеобщей воли прежде всего потому, что прежде чем создать единство, оно должно было атомизировать толпу и соответственно дифференцировать политику. С самого начала "новая политика" развивалась в антипарламентском направлении, превращаясь в своеобразную светскую религию, цементирующую национальную политику. Так получилось, что в XIX-ХХ веках именно это политическое и идеологическое направление стало определять всю политику массовых национальных движений, а также стало необходимой предпосылкой фашизма и коммунизма.
Фашизм и коммунизм как феномены массовизма. "Наступающая эпоха будет поистине эрой масс", - писал Гюстав Ле Бон в конце XIX века20 . Задолго до Мамардашвили феномен "восстания масс" был проанализирован испанским философом Х. Ортегой-и-Гассетом. В широко известной работе "Восстание масс" Ортега-и-Гассет ставил безапелляционный диагноз происхождению тоталитаризма. "Вся власть в обществе перешла к массам... Европа переживает сейчас самый тяжелый кризис, какой только может постигнуть народ, нацию и культуру. Такие кризисы уже не раз бывали в истории; их признаки и последствия известны. Имя их также известно - это восстание масс"21 .
Современный английский ученый Р. Скидельски предпочитает использовать понятие "коллективизм". На его взгляд, "именно коллективизм определяет уникальность уходящего столетия, если сравнивать его с предшествующими эпохами"22 . "…Коллективистское государство ХХ века отличается от более ранних форм правления именно своими конкретными социальными устремлениями и организационным потенциалом. Среди его социальных целей были и расовая чистота, и равенство, и социальная справедливость, и модернизация. То есть они оправдывались и расовой или классовой теорией, религиозными убеждениями, идеей демократии, а также истинами, открытыми социальной наукой. Тогда как его потенциал, направленный на достижение этих целей, опирался на современные технологии, позволяющие осуществлять тотальный контроль за средствами массовой информации и системой связи в целом. Эти технологии и дали коллективистскому государству ХХ века огромное преимущество над методами, применявшимися автократическими режимами ранее, а также, на какое-то время, над децентрализованными формами экономической и политической деятельности"23 .
Труднопреодолимые идеологические клише, предрассудки, мифологемы, этические и эстетические самоограничения препятствуют стерильному научному анализу коллективистских феноменов ХХ века.
Сошлюсь на типичный пример использования политического клише. Рассказывают, что в период обострения разногласий с коммунистической Югославией Сталин вызвал одного из своих придворных идеологов, который подготовил зубодробительную статью против Тито. В ней были использованы идеологические клише типа "ревизионистская клика". Сталин потребовал усилить оценки. Так появилось выражение "фашистская клика Тито". В этом определении бессмысленно искать социальный или классовый подтекст. Оно всецело обращено к эмоциональной сфере восприятия. Сталин хорошо понимал психологию советского общества, еще не оправившегося от Великой Отечественной войны против фашизма. Действительно, что могло быть хуже фашизма для советского человека?
Сейчас поколение, вынесшее тяготы той войны, с недоумением наблюдает за тем, как разновидности экстремистских идеологий завоевывают все новые слои российского общества. Когда представители РНЕ, например, обиженно заявляют, что они не фашисты, далеко не все понимают, что это соответствует истине. Они - не фашисты, а национал-социалисты. Дифференциация понятий не есть схоластическая забава исследователей, но важный шаг на пути к пониманию сущности явлений.
Парадоксально, но современная Россия, полноправная преемница страны, разгромившей германский национал-социализм, в большей мере предрасположена к новым тоталитарным экспериментам, чем повергнутая в 1945 году Германия.
Может быть, прав Карл Поппер, заявлявший безапелляционно: "...Я утверждаю, что история не имеет смысла"? Чему учит история и учит ли вообще чему-то?
В книге А. И. Борозняка "Искупление", посвященной теме преодоления нацистского прошлого в послевоенной Западной Германии, автор обращает внимание на то, что проблема морального очищения, осмысления правды о нацистском режиме в течение десятилетий являлась центральной в политических и интеллектуальных кругах западногерманского общества. Прежде чем встать в один ряд с западными демократиями, германское общество выстрадало свободу, прошло унизительную и очищающую процедуру покаяния.
Что общего в тоталитарных режимах? Наличие массовой базы у политических режимов, достижение властью массового консенсуса, осуществление властью мобилизации масс для решения задач социально-экономической модернизации. Философ Мераб Мамардашвили, размышляя об истоках сталинских репрессий, поставил точный диагноз: "…никакого сталинизма не существовало. На самом деле Сталин - это продукт миллионов "самовластий", вернее, их сфокусированное отражение. Об этом, кстати, он и сам говорил, признаваясь, что партия создала его по своему образу и подобию. Миллионы "сталиных" - это социальная реальность, в которой живет масса властителей. Это и есть то, что Чаадаев назвал "олицетворением произвола". Мы сейчас пытаемся вычленить из того времени что-то вроде интеллектуальной, партийной и даже "духовной оппозиции". Но в действительности ее не было. Да и не могло быть. Просто тот же Бухарин немножко детонировал с тем образом, который миллионы "самовластий" относили к себе. Адекватным их сознанию оказался Сталин. Поэтому он и стал тем, кем стал"24 . И совсем пророчески звучат слова философа: "Но эта история еще не закончилась. Мы так и не научились пока извлекать смысл из пережитого"25 .
Общество, в котором свобода является маргинальной ценностью, а уважение к другой личности предрассудком, генетически обречено на воспроизводство тоталитарных феноменов. В качестве детонатора может выступить самый неожиданный общественный предрассудок или феномен психологии масс.
Инакость России в эпоху модерна. Вряд ли кто-то будет оспаривать очевидный факт, что России всегда принадлежала роль догоняющей модели. В программном документе В. В. Путина "Россия на рубеже тысячелетий" первостепенной задачей определена модернизация с целью формирования постиндустриального общества . Модернизация, на наш взгляд, означает приближение отсталой или отстающей сущности к некоему опережающему, типологически обобщенному состоянию.
Определение модернизации в качестве стратегической задачи не вызывает дискуссий у большинства политиков и ученых, независимо от того, какие ценности они разделяют: либеральные, традиционалистские или государственнические. Другое дело, что в понятие современное общество вкладывается различный смысл. Создается впечатление, что ряд авторов, рассуждая о постиндустриальном обществе, наполняют оболочку содержанием, не соответствующим типологическим признакам постиндустриального общества.