Матвеев П.
В древнерусском языке вместо слова «эконом» употреблялось слово «иконом», которое было заимствовано из греческого языка, где оно означало «хорошего хозяина», «домострой». Вл. Даль в своём «Толковом словаре живого великорусского языка» так передаёт содержание самого слова «эконом». «Эконом - греч . Хороший хозяин, домострой, скопидом, расчётливый, сберегающий что можно».
И вот удивительная судьба слов! Если такие слова как «эконом» или по современному «экономист», уважаемы, ценимы, то слова «домострой», «домостроевщина» воспринимаются как обозначение чего-то чрезвычайно консервативного, ретроградного, отсталого. И не последнюю роль в утверждении подобного значения слова «домострой» сыграло одноимённое произведение русского средневековья «Домострой», датируемое XVI веком, т.е. веком, предшествующему расколу русской православной церкви, когда, можно сказать, все на Руси являлись старообрядцами, когда произошёл Стоглавый Собор, важный для действительного старообрядчества, начавшегося столетие спустя - с реформ Никона 1666-67 гг. Произведение «Домострой» важно как раз для осознания истоков, сущности и специфики этики старообрядцев, в частности, их хозяйственной этики, ибо эта книга и есть доступное, но не элементарное изложение хозяйственной этики православия дониконианского периода.
Что отличает этику старообрядцев, и, в частности, их нравственное отношение к экономике? Трагична для православной русской церкви, как в целом для России, история раскола. Казалось бы, чисто формальные, касающиеся только внешних обрядов, предложенные патриархом Никоном и его сторонниками новшества не должны вызвать таких серьёзных, существенных потрясений в обществе, какие произошли. По разному объясняют учёные этот факт. Так, знаменитый, и по праву, историк С.М. Соловьёв этому вопросу даёт следующее толкование: «Горизонт русского человека был до крайности тесен, жизнь проходила среди немногочисленного ряда неизменных явлений; эта неизменность явлений необходимо приводила к мысли об их вечности, божественном освящении, они получали религиозный характер, религиозную неприкосновенность, изменение их считалось делом греховным... Такова обыкновенно бывает жизнь сельского народонаселения, которое потому так упорно держится старого, так тяжело на подъём...» .
Но, думается, ошибался здесь великий историк, ибо с точки зрения современных знаний о Руси, не столь уж тесен был горизонт русского человека, да и не в сельском образе жизни заключалось дело, ибо многие раскольники жили и сейчас живут в городах.
Сын С.М. Соловьёва, один из наиболее талантливых русских философов, - Вл.С. Соловьёв объяснял причину раскола тем, что раскольники противопоставили « личное мнение против вселенского определения Церкви, частное против целого» .
Но дело в том, что старообрядцы никогда не представляли себя вне Вселенской Небесной Церкви - «Града Божьего», которая не тождественна ни одной земной реальной церкви и тем паче она не тождественна для них русской православной ортодоксальной церкви, допустившей акт грехопадения своей церковной иерархии, когда, как это пишется в одном из старообрядческих сборников, на святом месте воцарилась «мерзость запустения», т.е. пророчески сбылись известные слова из почитаемой среди старообрядцев книги пророка Даниила .
Ближе к истине прот. Г. Флоровский, отметивший, что «тема раскола не «старый обряд», но Царствие»... «И для них «Царствие» осуществлялось скорее в Царстве, чем в Церкви... Это и была тема раскола» . «Раскол не старая Русь, не мечта о старине. Раскол есть погребальная грусть о несбывшейся и уже несбыточной мечте».
Однако историческое старообрядчество «преимущественно» никогда не являлось «социально-апокалиптической утопией», ибо всегда шло от реальной жизни, правда, апокалиптически трактуемой, и направлено было не на какую-то социальную утопию, которую они считали нереализуемой в мире, поколебленном Антихристом, а на жизнь вечную, небесную.
В одной из значительных последних научных монографий, посвящённых старообрядчеству, - в книге известного слависта, эмигранта 1-ой волны, С. Зеньковского «Русское старообрядчество» справедливо сказано, что «как каждое большое историческое явление, будь это протестантская реформация или русская революция, так и русский церковный раскол семнадцатого века не был результатом случайных столкновений, неудачных действий нескольких лиц или одного идеологического конфликта» . И дело не в приверженности старообрядцев «старому обряду»: «Старый обряд в значительной степени часто стал увлекающим и удобным знаменем, за которым отдельным вождям было легко повести церковный народ, недовольный той пищей духовной, которую ему предлагало возглавление церкви и рутинёры из рядового духовенства» .
С. Зеньковский правильно отмечает, что часто огульно обвиняемые в консерватизме, традиционализме « «старообрядцы» в значительной степени иногда изменили более важные черты традиционного русского православия, чем те, которые пострадали от затеек нетерпеливого патриарха. Говоря о старом обряде, вожди сопротивления Никону и епископату, на самом деле вели своих последователей не обратно к древне московской вере, а к вере новой, вере основанной на желании более горячей, более активной и более целостной религиозной жизни, чем та, которую они находили в своих приходах и обителях » [ Выделено мною - М.П. ] .
Надо отметить, что и в «старом обряде» старообрядцы видели нечто новое по сравнению с их противниками, а именно: веру, а в ней обряд, язык, быт они воспринимали как границы духовной, национальной безопасности. Они воспринимали данные феномены в их двоякой реалистичности: как реалии чисто предметные, и как духовные, имеющие религиозный, эстетический, нравственный смысл. Мы сейчас только так, например, начинаем смотреть на православную икону, отмечая особо за выдающиеся ценности иконы, написанные именно до раскола, а ведь старообрядцы так оценивали иконы всегда .
Надо отметить, в связи с этим и то, что для старообрядцев очень важной была ценность истинной духовности, духа, и духа русского, исконно православного. Вот за что они сражались, шли на костёр, покидали родину, Россию, отправляясь на чужбину в полную неизвестность, но унося с собою то, что, определяло с их точки зрения эту истинную духовность . И этот дух старообрядчества ориентировался на « старые », патристические ценности, которые, заметим, в христианстве всегда « юные », новые для новых условий. И следует учитывать также, что с точки зрения патристики, которой старались следовать староверы, не даром в их среде столь почитаем св. Иоанн Златоуст, в христианстве наиболее ценно то, что ближе к Христу, в том числе и по времени. Старообрядцы и выступили, во-первых, за сохранение, возврат к православным истинным ценностям в новых исторических условиях, а, во-вторых, за их творческое развитие, особенно за борьбу против неглубокого, формального, поповского к ним отношения. Но в силу отпадения от земной православной соборной церкви, они и сами утратят многие старые православные ценности, о чём ещё будет сказано ниже.
М. Вебер, исследуя протестантскую этику и её влияние на развитие рыночного капитализма, отмечал, что в этой этике «нажива в такой степени мыслится как самоцель, что становится чем-то трансцендентным и даже просто иррациональным по отношению к «счастью» или «пользе» отдельного человека» . И на этой иррациональной основе и формируется рациональное капиталистическое хозяйство. В этом отношении этика старообрядцев также в своих основах, несомненно, трансцендентна и иррациональна, ибо она признаёт наличие трансцендентных ценностей за повседневными, в том числе экономическими, явлениями, что и придаёт обычной предметной деятельности человека особый духовный, нравственный смысл.
В то же время надо признать, что старообрядческая этика не предстаёт здесь противоположностью православной ортодоксальной этике, она лишь более последовательно развивает одну из антиномичных противоположностей, изначально присущих православной морали. В целом следует отметить, что старообрядческая этика является христианской и православной по своей сущности, она имеет единую природу с ортодоксальной православной моралью и значительно сильнее отличается от католической морали или протестантской этики. В то же время в ней есть свои особенности, определяемые спецификой социальных и духовных условий, в которых оказались старообрядцы после никоновских реформ 1666-67 годов.
Что касается антиномий, то христианство впервые открывает реальную антиномичность бытия, в том числе и нравственного. Так, христианская этика устами Христа утверждает, что «всякому имеющему дастся и приумножится, а у не имеющего отнимется и то, что имеет» (Мф 25, 29). Таков тезис, а антитезис утверждает, что «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф 19, 24). И в православии старались следовать антиномичному противоречию тезиса и антитезиса, потому здесь встречается как аскетическая линия в этике, уводящая человека на «узкий путь спасения» через уход из мира в монастырь, в «мать-пустыню», столь любимую русскими духовными поэтами, так есть здесь и вторая тенденция, утверждающая активный, но по законам Добра, Истины, Красоты образ жизни в миру, в том числе и через продуктивную хозяйственную деятельность. И ни одна из этих противоположностей не может быть абсолютизирована .
И в старообрядчестве также присутствуют обе тенденции, ибо корень его, повторимся, один с ортодоксальным православием. Так, уже в X VII веке выделяется здесь крайне аскетическое направление, проповедующее уход из мира, покорившегося яко бы Антихристу, и доходящее до таких крайних форм изуверства, как самосожжение, само уморение, само заклание, само утопление. Как пишет А.В. Карташев: «В 1672 г . отмечен был первый случай массовой «гари»: сожглось около 2000. В «гарях» Пошехонского уезда Ярославской губернии за 1676-1687 гг. сожглось 1929 человек» .