В результате углублялся разрыв между социологами-эмпириками, которые в то время зачастую использовали далекий от марксизма методологический и методический арсенал (от фрейдо-марксизма до энергетизма и рефлексологии), и марксистскими теоретиками, стремившимися <сохранить чистоту марксизма>, вернее, лишь отдельные классово заостренные его положения. Содержащиеся в марксистском подходе плодотворные идеи структурного и деятельностного анализа (ныне активно разрабатываемые в теоретической социологии постмодернизма) игнорировались в качестве исследовательской методологии. По существу, вульгаризация и догматизация марксистской теории блокировали творческий поиск, научная методология замещалась системой идеологем.
Помимо того, не было и заметного прибавления профессиональных социологов. Имевшийся <кадровый потенциал> был распылен по различным областям обществоведения, да он и не обладал подлинной профессиональной подготовкой. Особенно наглядно это сказалось при введении социологического образования в вузах и школах в первые послеоктябрьские годы. Уровень преподавания был настолько неодинаков, а зачастую так низок, что от затеи с преподаванием пришлось отказаться.
И все же в 20-х гг. еще поддерживалась атмосфера дискуссий. В 30-х они прекратились, им на смену пришли догматизм и комментаторский стиль в обществоведческой литературе. На первый план выдвинулась полемика представителей официальной идеологии с группой <механицистов> во главе с Н.И. Бухариным и <меньшевистствующих идеалистов> во главе с А.М. Дебориным. Уже сам характер полемики, связанный с обвинением в антипартийной и раскольнической деятельности, достаточно ясно определил судьбу социологии[2][12].
Дискуссии рубежа 20-30-х гг. нельзя рассматривать иначе, как начало превращения обществоведения в инструмент не только пропаганды, а именно апологетики <генеральной линии>. Эти дискуссии были использованы в политических целях и долгое время в советской литературе оценивались как <борьба за ленинский этап в философии и социологии>. Уроки и результаты этих дискуссий, подчас трагические, - пример попрания не только этики научного спора, но и элементарной человеческой нравственности; теоретические споры нередко сопровождались наклеиванием ярлыков и политическими доносами.
Нравственная атмосфера, сложившаяся после этого, заставила многих исследователей-обществоведов либо отойти от изучения советского общества и переключиться на историю философии, логику, либо занять позицию выжидания, пассивной обороны, либо следовать в фарватере официально провозглашенных догм. Специализированная историко-социологическая проблематика в значительной мере <перекочевала> в историко-философские работы, исследования по истории исторического материализма и критике немарксистской социологии. Причем, если до 1930 г. еще продолжали издаваться работы Н.А.Бердяева, С.Л.Франка, А.С.Лаппо-Данилевского, К.М.Тахтарева, М.И.Туган-Барановского, В.Зомбарта, О.Шпенглера, М.Вебера, то позже практически не вышло ни одной работы. Резко изменились тон и содержание критических публикаций.
В историко-социологических сочинениях декларировалось развитие марксистского обществознания, тогда как в действительности приостановился даже процесс освоения марксизма, его аналитического и познавательного потенциала.
4. Историко-социологическое направление в 50-70-х и 80-90-х годах
В условиях относительного ослабления цензурного гнета после XX съезда КПСС, когда открылась возможность для развития отечественной социологии, на историко-социологических исследованиях все еще продолжал сказываться исторический <перерыв> 30-х гг. С одной стороны, необходимо было рассматривать то, что происходило в западной социологии за последние 30-40 лет, с другой - заниматься более основательным исследованием социологического наследия марксизма. Кроме того, предстояла большая работа по анализу отечественной социологической традиции. Показательна в этом смысле книга Г.Ф. Александрова <История социологии как наука> 1958 г. [1]. Работа выдержана в традиционных идеологических тонах, весьма непритязательна по содержанию, но может быть отмечена только потому, что в ней социология и ее история вполне легально появились в сочетании с понятием науки.
Исследования в области истории марксистской социологии. Всеохватывающее господство марксизма, сложившееся в нем разделение на несколько обособленных областей, как-то: <научный коммунизм>, <исторический материализм>, <диалектический материализм>, <политическая экономия> и др. - и сформировавшиеся на этой базе определенные корпоративные интересы не благоприятствовали становлению социологии в качестве самостоятельной дисциплины. В те годы на страницах периодики развернулась дискуссия о предмете социологии. Однако по своим результатам она была принципиально иной в сравнении с дискуссией 29-30-х гг. Если тогда дискуссия завершилась фактическим запретом в отношении социологии, то теперь привела к своеобразному компромиссу: историческому материализму отводилась роль общей социологической теории; социологии предоставлялось достаточно широкое пространство в области теорий среднего уровня и эмпирических исследований. Решающее значение имела статья Г.Е.Глезермана, В.Ж.Келле и Н.В.Пилипенко, опубликованная в официальном органе ЦК КПСС, журнале <Коммунист>. Помимо общесоциологической теории в структуре социологического знания авторы выделяли средний уровень (то, что Р.Мертон называл теориями среднего ранга), а далее (нижний уровень) обширную область эмпирических исследований [27]. Подразумевалось, что эмпирические исследования дадут пищу и импульс для развития теории, а это, в свою очередь, позволит преодолеть ее абстрактность и умозрительность. Исторический же материализм был призван дать <методологическое обеспечение> эмпирических исследований. Тем не менее, как показала дальнейшая практика, органичного синтеза не произошло.
Упомянутая статья в известной мере была и откликом на последствия дискуссии, а точнее, проработки, устроенной в АОН при ЦК КПСС Ю.А.Леваде за его лекционный курс по социологии, прочитанный в МГУ [83]. Ю.А.Левада предложил определение социологии как <эмпирической социальной дисциплины, изучающей общественные системы в их функционировании и развитии>, что не совмещалось с пониманием социологии как философской теории общества, революционно развивающегося и проходящего последовательно стадии от первобытного коммунизма до развитой мировой коммунистической формации, преодолевающей социально-экономические противоречия капитализма.
Тем не менее, многие ведущие социологи созданного к тому времени Института конкретных социальных исследований публично отстаивали особый статус эмпирической социологии как своего рода <дополнения> исторического материализма, утверждая за социологией право исследовать не только закономерности общественного развития, но и закономерности функционирования, стабилизации общественных систем и социальных институтов. В научный обиход входили идеи структурно-функционального анализа, хотя публикация Т.Парсонса (под ред. А.Здравомыслова) оказалась на полках спецхрана [151].
Критика лекций Ю.А.Левады на весьма представительном и многолюдном заседании в АОН при ЦК КПСС во многом сводилась к обвинениям автора в том, что он заимствовал свои положения у Т.Парсонса. Отвечая оппонентам, ЮАЛеваца призвал их <прекратить заниматься барабанным боем> В этой ситуации было много общего с той, в которой социология начинала делать свои первые шаги в России и была вынуждена бороться с умозрительными, в тот период преимущественно метафизическими, теориями. Новое столкновение позиций в определенном смысле стимулировало развитие обеих сторон: социологи стремились найти в наследии марксизма элементы, отвечавшие их теоретическим и методологическим запросам; истматчики - эмпирические подтверждения методологических принципов исторического материализма. Характерным примером социологических публикаций того времени являются вышедшие в ИКСИ АН СССР сборники <Маркс и социология> [91], <Ленин и социология> [87], доклады второй сессии Международной варненской социологической школы <Социологическое наследие Карла Маркса и исследование социальной структуры и образа жизни> [144], книга Г.В.Осипова <Теория и практика социологических исследований в СССР> [109]. Из работ истматчиков можно отметить книги А.К-.Уледова [163], Л.Ф.Ильичева [51], В.С.Барулина [11], М.Н. Руткевича [124].
Одновременно расширялся диапазон эмпирических исследований, формировалось социологическое сообщество, которое пыталось найти общий язык с идеологическими теоретиками. Упомянутая статья в <Коммунисте>, утверждавшая трехуровневую структуру социологического знания, как бы констатировала некий статус-кво. Позже тезис об историческом материализме в функции общесоциологической теории был принят в качестве преамбулы Устава Советской социологической ассоциации [122]. И как бы мы сегодня, исходя из различных идеологических установок, ни оценивали этот процесс и эту борьбу позиций, они в конечном счете сыграли положительную роль в развитии советской социологической науки.
Интерес к истории марксистской социологии развивался и реализовывался в рамках общей проблематики истории марксистской философии. В этом отношении историки были в весьма привилегированном положении, особенно в публикации источников. Помимо собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, В.И Ленина, Г.В.Плеханова, издавались также труды практически всех предшественников марксизма (Г.Гегеля, И.Фихте, И.Канта, А.Сен-Симона, Ш.Фурье, Р.Оуэна) и его последователей (П.Лафарга, Ф.Меринга, К.Каутского, Р.Люксембург и др.), за исключением, пожалуй, работ Э.Бернштейна, но для историков марксизма эти работы были доступны.