А.А. Гусейнов
Нравоучение есть своеобразная форма выражения этического начала в древнерусской культуре в условиях синкретизма христианского сознания. С нормативной стороны нравоучение можно рассматривать как своеобразное этическое предписание, имеющее конкретно-ситуативную и личностную направленность на основе запрещающего или разрешающего образца поведения. Традиционно нравоучение выступало в двух видах: "поучение словом", запечатленное в нравоучительной литературе, и "поучение делом", выступающее в форме непосредственного жизненного подвига, религиозно-нравственного подвижничества, имеющего свое литературное оформление в виде патериков или отечников - сборников нравоучительных рассказов о жизни христианских подвижников.
Нравоучение представляет собой ветвь христианского учительства в целом. Как отмечал А.С. Хомяков, христианское учительство не сводится только к толкованию Писания, к изучению богословия или проповеди, но включает в себя и поучение жизнью, делом. "Поучает не одно слово, но целая жизнь. Не признавать иного поучения, кроме логического поучения словом, - в этом и заключается рационализм" [1]. Христианское учительство исходит из предпосылки равноценности слова и дела, если они осенены Божественной благодатью. "Кто получил от Бога дар слова, тот учит словом; кому Бог не дал дара слова, тот поучает жизнью. Мученики, в минуту смерти возвещавшие, что страдания за истину Христову принимались ими с радостью, были поистине великими наставниками. Кто силою веры и любви приводит к Богу заблудшие души, тот приобретает учеников и становится учителем" [2].
1 Хомяков А.С. Соч.: В 2 т. М., 1994. Т. 2. С. 49.
2 Там же. С. 51.
В условиях синкретизма религиозно-нравственного сознания этическая мысль развивается не в форме рационально-логической рефлексии нравственной жизни, т.е. выступает не только как "логическое поучение словом", но в виде "цельного" поучения, в котором слово и дело оказываются равноценными и неразрывно связанными. Этим и объясняется жанровое своеобразие нравоучительной литературы, в рамках которой слово имеет не понятийно-логическую, а "житийную" функцию, т.е. становится значимым только в контексте определенного поступка. В этом смысле средневековая этика опирается не на "моральный логос", а на "моральный этос" - нравственный опыт, запечатленный во всей полноте его вербальных и невербальных форм (жизненно-поведенческих, эстетических, духовно-религиозных и т.д.).
Этический "номинализм" нравоучительной литературы
Нравоучительная литература - своеобразный вид духовной письменности, имеющей практическое, религиозно-нравственное назначение, связанное с назиданием в полезных правилах, наставлением в житейских делах, поучением в жизненной мудрости, обличением в грехах и пороках и т.н. В соответствие с этим нравоучительная литература максимально приближена к реальным жизненным ситуациям. Это находит свое выражение в таких жанрах нравоучительной литературы, как "Слова", "Поучения", "Послания", "Наставления", "Изречения" и т.п. Типичным примером нравоучительной литературы можно считать "Поучения" преподобного Феодосия Печерского (ок. 1036-1074), одного из основателей русского монашества и одного из первых духовно-нравственных писателей древней Руси. От Феодосия сохранилось несколько поучений к братии и два поучения к народу. Рассмотрим характерное их содержание. Поучения к братии сводятся к следующему: даются 1) увещания к добродетелям и подвигам - самоотверженной и деятельной любви к Богу, терпению и мужеству в перенесении монашеских подвигов, к непрестанному покаянию, изгнанию злых помыслов и достойному провождению поста; 2) дисциплинарные наставления о поведении во время богослужения и 3) обличения братии за недостаток смирения и послушания, за невоздержание и стяжание земных сокровищ и т.п. Поучения к народу носят мирской характер. Они направлены против общественных пороков и недостатков, вследствие чего содержат в себе обличения, вразумления и наставления. В числе пороков особому обличению предаются остатки язычества, пьянство, грабежи, своекорыстие, мздоимство, несоблюдение постов и т.п. [1]
1 См.: Труды отдела древнерусской литературы. Л; СПб., 1934-1994. Т. 1-45. Т. 5 С. 159-194.
Со временем характер нравоучительной литературы меняется: от простых нравственных изречений она эволюционирует к нравоучительным трактатам. К XV-XVI вв. в Словах и Посланиях все больше просматривается авторская позиция, в основе которой лежит определенный философский фундамент. Особенно характерны в этом отношении нравоучительные сочинения Нила Сорского (ок. 1433- 1508) и Максима Грека (ок. 1470-1556).
Нил Сорский, в русле исихастской традиции "внутреннего делания", предпринимает нравственно-психологический анализ зарождения и развития страсти, определяющей смертные грехи человека: чревоугодие, сребролюбие, блуд, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордость. Максим Грек, воспитанный на образцах итальянской учености эпохи Возрождения, в своих обличительных "Словах" и "Посланиях" выступает против упрощенного и грубого благочестия и обрядоверия на Руси. В "Беседах души и ума", написанных в традициях философского диалога, он развивает мысль о нравственном восхождении души к абсолютному добру.
Несмотря на проблески философской рефлексии, характерной чертой нравоучения в целом оставался своеобразный "этический номинализм", выражающийся в избегании общих отвлеченных понятий, стремлении к их нравственной конкретизации. Характерно, что при переводе с греческого языка древнерусские книжники конкретизировали слишком отвлеченные понятия и образы, передавая их яснее и проще. "Так, слишком общее упоминание о зле в переводе "Пчелы" последовательно уточняется привычными для славянина отрицательными персонажами, например таинственным черным эфиопом: "Многоцветные ризы скрывают эфиопа" - в греческом оригинале на месте последнего слова стоит "зло" [1]. Отвлеченное зло, зло вообще мало понятно древнерусскому книжнику, и он при первой возможности соотносит это зло с конкретными его проявлениями, либо просто опускает соответствующий термин. Оценивая эту особенность нравоучительного сознания, В.В. Зеньковский замечает, что живую и даже напряженную работу ума вызывают здесь "не общие принципы христианства, а вопросы конкретного христианства, в личном и историческом его проявлении" [2]. В этом уже можно видеть зародыш идеи "конкретной этики", получившей свое воплощение в период расцвета русской этической мысли в рамках этики русского зарубежья 30-40 гг. XX в.
1 Колесов .В. Афористика Древней Руси // Мудрое слово Древней Руси. М., 1989. С. 18
2 Зеньковский В.В. Указ. соч. Т. 1. Ч. 1. С. 43.
Наряду с предельной конкретностью нравственных предписаний "этический номинализм" нравоучения отличается еще одним своеобразным свойством: "моральным контрапунктом" древнерусского сознания. Это выражается в том, что максимы, сентенции, пословицы, поучения строятся на основе резкого противопоставления противоположных моральных понятий: добра - злу, любви - ненависти, правды - лжи, счастья - несчастья, богатства - бедности и т.п. "Кажется, будто средневековье не знает полутонов и переходов между крайностями или сознательно пренебрегает ими. Оно возвращает нас к тому времени, когда добро и зло, правда или ложь были конкретными данностями существования и представали во всем объеме своих признаков как неделимое целое, как конкретность быта, не имеющая степеней и силы проявления. Правда либо есть, либо ее нет. Добро либо есть, либо его нет. И тогда правда - это Правда, и добро - Добро" [1].
1 Колесов В.В. Указ. соч. С. 12.
Оценивая феномен нравоучения в целом с точки зрения его философско-этического потенциала, следует избегать двух крайностей: восхваления его как оригинальной нравственно-философской литературы, не уступающей по своим достоинствам лучшим образцам мировой этической мысли, и гиперкритической его оценки как крайне поверхностного, наивного и подражательного морализма. Необходимо констатировать, что нравоучительная литература Древней Руси явилась своеобразной формой неотрефлектированного нравственного опыта, вырастающего на почве русского "этоса" с его исканием абсолютного добра.