И.А. Шмерлина
Разделение наук о природе и наук о культуре и, соответственно, метода понимания и метода объяснения предопределило доминирующую тенденцию в тематическом репертуаре теоретической социологии XX века. Культурный (и лингвистический) поворот диктует образец социального исследования как работы исключительно с ценностными (внеприродными) конструктами. Вероятно, этот поворот в немалой степени повлиял и на отделение социологической теории от эмпирических и экспериментальных исследований. То обстоятельство, что человек имеет телесную природу и отчасти принадлежит виду высших приматов, само по себе не отрицается, но радикальным образом выводится за рамки предмета социологического анализа. Идея "социального конструирования тела", казалось бы, окончательно избавляет социологию от биологических и популяционных пережитков, присущих социальным учениям XIX века. Эта тенденция получает дополнительное и исключительно убедительное обоснование в принятой интеллектуальным сообществом установке на недопустимость биологических, расово-антропологических и евгенических интерпретаций социального поведения, в том числе наследования некоторых личностных качеств. В начале XX века евгенические исследовательские программы получили широкое распространение в науковедении, педагогике, криминологии. Однако в 1930-е годы они исчезают из публичного обсуждения не только в России (где был отвергнут предложенный Г. Меллером проект практической реализации евгенической программы [1]), но и в европейских странах. Когда впоследствии руководитель Британского евгенического общества К. Блэкер попытался вновь привлечь внимание к деятельности общества, ему пришлось сделать все возможное, чтобы отграничить проблемы научного исследования наследственности от вопросов государственного контроля [2, с. 27]. Сегодня пишут, что социобиолог Э. Уилсон находится на вершине славы, но два десятилетия назад коллеги из Гарварда поносили его как расиста, и пятнадцать видных ученых обвинили его в поддержке того генетического детерминизма, который привел к газовым камерам в нацистской Германии [3, p. 50]. Таким образом, проблематика социальной этологии и социобиологии имеет кроме чисто научной и чисто политическую сторону. Тем не менее, биологические и другие "позитивистские" объяснения структуры и динамики человеческих сообществ продолжают развиваться. Разумеется, речь идет не о реабилитации биологического редукционизма и расово-антропологических доктрин, а о проблематизации самой границы между "природой" и "культурой" и обнаружении в образцах культуры (если это возможно) поведенческих универсалий.
Этология человека в отличие от общей и сравнительной этологии изучающих поведение животных, ставит своей задачей исследование природных факторов человеческого поведения, культурно-биологической преемственности и генетических программ, эволюции форм культуры из поведенческих универсалий. Во вступительной речи на симпозиуме, посвященном памяти основателей этологии человека Нико Тинбергена и Конрада Лоренца, П. Смит выделил три этапа развития этологических идей: классическая этология (1930–1950 гг.), современная этология (1960–1970 гг.) и социобиология (с 1980-х годов) [4, p. 190]. Хотя классическая этология интересовалась в первую очередь поведением животных, идея об универсальных биологических механизмах, лежащих в основе поведения, имеет принципиальное значение для всех этапов этологии. Проблематика современных социально-этологических исследований сформировалась в конце 1960-х годов, когда было проведено значительное число экспериментов, направленных на установление поведенческих детерминант. В частности, Н. Джонс, аспирант Тинбергена, описал ряд характерных выражений лица, агрессивных и защитных поз и других поведенческих паттернов детской игры-драки (rough-and-tumble play). Монография "Этологические исследования детского поведения" (1972 г.) оказала значительное влияние на социальные и психологические науки. В 1967 г. ученик К. Лоренца И. Эйбл-Эйбесфельдт опубликовал статью "Этологические концепции и их значение в изучении человеческого поведения". Самостоятельный раздел книги И. Эйбл-Эйбесфельдта "Этология — биология поведения" посвящается анализу человеческого поведения. В этом же году выходит получившая широкую известность книга Д. Морриса "Голая обезьяна".
В 1970-е годы этология человека получает институциональное оформление. В Германии создан Институт этологии человека, с этого времени регулярно проводятся международные конференции, выпускается информационный бюллетень, выходит журнал "Этология и социобиология". Для социальной этологии особенно важное значение имеют опубликованные в 1970-е годы книги К. и С. Дж. Хатт "Прямое наблюдение и измерение поведения" В.С. Макгрю "Этологическое изучение детского поведения". Этологическая проблематика расширяет сферу своего влияния на социологию и психологию. Лекция Н. Тинбергена 1972 г. была посвящена взаимодействию функциональной этологии и наук о человеке [5], а его нобелевская речь озаглавлена "Этология и болезни стресса" (1973 г.). Вклад в социальную этологию К. Лоренца связан с его книгами "Оборотная сторона зеркала" (1973 г.) и "Восемь смертных грехов цивилизованного человечества" (1974 г.), а также с более ранней работой "Так называемое зло. К естественной истории агрессии" (1963 г.).
В монографии Д. Фридмена "Социобиология человека: целостный подход" [6]содержатся описания нескольких десятков социобиологических исследований, проведенных с 1968 по 1977 год. Термины "этологический" и "социобиологический" употребляются Фридменом как синонимы: речь идет о формах поведения, имеющих отчетливую биологическую подоплеку. Среди поведенческих переменных в социоэтологических исследованиях основное внимание уделяется сексуальности, в том числе половым различиям в предпочтениях, установках, способностях и т. д. Так, в исследовании Л. Лоуренса экспериментально проверяются выводы Э. Эриксона о половых различиях в пространственных ментальных образах у детей и подростков [6, p. 170–171].М. Лонгом установлены интеллектуальные и эмоциональные проявления полового диморфизма в познавательных способностях [6, p. 171], Г. Пост продемонстрировал особенности чувства юмора у мужчин и женщин [6, p. 195].
Особенно заметное направление в этологических исследованиях — невербальная коммуникация. Сформулированные И. Эйбл-Эйбесфельдтом идеи получили развитие в исследованиях половой и статусной дифференциации, проведенных М. Бером, К. Вольф, Дж Диксоном, С. Бикман [6, p. 174-180]. Примечательно, что в исследованиях социального доминирования, связанных с контролем гендерных различий, доказывается подчиненное положение женщины. В качестве индикаторов поведения используются такие специфические этологические переменные, как улыбка и визуальный контакт. Например, проект Ш. Роуз "Сексуально-зависимые статусные различия в улыбке" базируется на интерпретации улыбки как "умиротворяющего" поведения [6, p. 177]. Ш. Роуз показала, что "улыбчивое поведение" чаще демонстрируется женщинами, поскольку они воспринимаются окружающими как занимающие более низкое статусное положение, нежели мужчины, и ведут себя соответствующим образом. Исследователь регистрировала поведение 382 мужчин и женщин на улице, в районе Чикагского университета, причем объект наблюдения находился в большой группе людей, но не был вовлечен в беседу. Аналогичные данные были получены Дж Маклином [6, p. 177–178]. Хотя связь между эмпирическими индикаторами "улыбчивости" и статуса вполне убедительна, интерпретация "улыбчивости" как поведения, предупреждающего конфронтацию с высокостатусным индивидом, требует теоретического обоснования, поскольку "улыбчивость" и "подчиненное положение" — не эквивалентные переменные. Несколько иная трактовка зависимости между полом и доминированием представлена в исследовании Р. Паркера "Социальная иерархия в группах ровесников одного пола" [6, p. 195–196]. Сравнивая стратификационные различия в однополых и разнополых группах, автор приходит к выводу о целесообразности раздельного обучения девочек и мальчиков, поскольку "чисто женские, а не смешанные образовательные учреждения воспитывают более уверенных в себе и активных женщин" [6, p. 196]. Паркер интерпретирует эти результаты как подтверждающие вариабельность поведения в различных экологических контекстах [там же].
Другое направление связано с анализом влияния внешнего облика на социальные отношения. В ряде проектов, представленных Фридменом, рассматриваются такие аспекты внешности, как привлекательность лица и тела, рост, цвет волос, характер прически, борода и волосатая грудь мужчины, тон мужского голоса и размер женской груди. В исследовании, посвященном изучению социального эффекта светлых волос [6, p. 207–208], показывается, что светловолосые мужчины чаще воспринимаются более молодыми, положительными (дословно — "обладающими ангельскими качествами" — angelic qualities) и носителями более низкого статуса, чем темноволосые. Объяснение этих эффектов автор видит в том, что по естественно-биологическим причинам светлые волосы более распространены среди женщин и детей (темный цвет, очевидно, связан с более высоким уровнем тестостерона).
Распространенным объектом этологических исследований являются дети. Дети, особенно испытуемые младенческого возраста — исключительно удобный материал для поиска врожденных (докультурных) поведенческих универсалий. Выводы этологов и социобиологов считаются здесь наиболее валидными. Сам Фридмен специализируется именно в социальной этологии детства. Проект, который он подробно описывает в основной части книги, связан с анализом этнических различий в поведении новорожденных. Исследователи наблюдали младенцев разного этнического происхождения с целью зафиксировать докультурные различия в их поведенческих реакциях. Такие различия были действительно обнаружены, при этом особенно ярко они проявлялись у китайцев и европейцев: "Китайские и европейские дети представляют собой как бы две разные породы. Европейские дети быстрее начинают плакать, и если начнут плакать, успокоить их бывает труднее. Китайские дети принимают почти любую позу, в которую их положили; например, когда их укладывали в кроватку лицом вниз, они "зарывались" в простыни, а не пытались повернуться на бок, как делали европейцы. В другом опыте (связанном с контролем "защитной реакции") детям при помощи куска ткани зажимали нос так, что они были вынуждены дышать ртом. Большинство европейских и чернокожих детей сопротивляются этой манипуляции, немедленно отворачиваются или бьют рукой по ткани. В западных учебниках по педиатрии это описывается как нормальная, ожидаемая реакция. Однако китайские дети просто лежат на спине, дышат ртом, "принимая" повязку на рту без борьбы" [6, p. 146].