Южно-Уральский Государственный Университет
Кафедра философии
Анализ книги Мишель Монтень
"Опыты. Книга 1"
Выполнила ст. гр. А-333 Рамазанова Дина
Проверил преподаватель Усов В.Н.
Челябинск 2009
В Первой книге есть обращение к читателю, где Монтень заявляет, что не искал славы и не стремился принести пользу, - это прежде всего искренняя книга, а предназначена она родным и друзьям, чтобы они смогли оживить в памяти его облик и характер, когда придет пора разлуки - уже очень близкой.
Глава 1. Различными способами можно достичь одного и того же. "Изумительно суетное, поистине непостоянное и вечно колеблющееся существо - человек".
Монтень считает, что сердце властителя можно смягчить покорностью. Но мне известны примеры, когда прямо противоположные качества - отвага и твердость - приводили к такому же результату. О себе Монтень говорит, что на него могли бы воздействовать оба способа, - однако по природе своей он так склонен к милосердию, что его скорее обезоружила бы жалость, хотя стоики считают это чувство достойным осуждения.
Глава 2. О скорби.
Моё отношение к скорби стандартное. Это как традиция или обычай. Если ты его не испытываешь, то должен делать вид, что испытываешь. Иначе будешь показателем дурного тона и невоспитанности. Монтень принадлежит к числу тех, кто наименее подвержен этому чувству. Он не любит и не уважает его, хотя весь мир, словно по уговору, окружает его исключительным почитанием. В его одеяние обряжают мудрость, добродетель, совесть - чудовищный и нелепый наряд! Итальянцы гораздо удачнее окрестили этим же словом коварство и злобу. Ведь это - чувство, всегда приносящее вред, всегда безрассудное, а также всегда малодушное и низменное. Стоики воспрещают мудрецу предаваться ему.
Глава 3. Наши чувства устремляются за пределы нашего я.
Люди, которые вменяют в вину их всегдашнее влечение к будущему и учат хвататься за блага, даруемые нам настоящим, и ни о чем больше не думать, - так как будущее еще менее в нашей власти, чем даже прошлое, - затрагивают одно из наиболее распространенных человеческих заблуждений, если только можно назвать заблуждением то, к чему толкает нас, дабы мы продолжали творить ее дело, сама природа; озабоченная в большей мере тем, чтобы мы были деятельны, чем чтобы владели истиной, она внушает нам среди многих других и эту обманчивую мечту. Мы никогда не бываем у себя дома, мы всегда пребываем где-то вовне. Опасения, желания, надежды влекут к будущему; они лишают нас способности воспринимать и понимать то, что есть, поглощая нас тем, что будет хотя бы даже тогда, когда нас самих больше не будет. "Calamitosus est animus futuri anxius." {Несчастна душа, исполненная забот о будущем.
Глава 4. О том, что страсти души изливаются на воображаемые предметы, когда ей не достаёт настоящих.
Каких только причин ни придумываем мы для объяснения тех несчастий, которые с нами случаются! За что ни хватаемся мы, с основанием или без всякого основания, лишь бы было к чему придраться!"Не эти светлые кудри, которые ты рвешь на себе, и не белизна этой груди, которую ты, во власти отчаянья, бьешь так беспощадно, наслали смертоносный свинец на твоего любимого брата: ищи виновных не здесь".
И так в большинстве случаев: мы бьём по столу, так как ударились об него, вымещаем злобу на неодушевленных предметах когда они ничего не сделали. Это явный показатель человеческой несдержанности.
Глава 7. О том, что наши намерения являются судьями наших поступков.
Монтень видел на своем веку немало таких людей, которые, хотя совесть и уличала их в том, что они утаивают чужое имущество, тем не менее легко мирились с этим, рассчитывая удовлетворить законных владельцев после своей кончины, путем завещания. Такой образ действий ни в коем случае нельзя оправдать: плохо и то, что они откладывают столь срочное дело, и то, что желают возместить причиненный ими убыток ценою столь малых усилий и столь мало поступаясь своей выгодой. Право, им надлежало бы поделиться тем, что им взаправду принадлежит. Чем тяжелее им было бы заплатить, чем больше трудностей пришлось бы в связи с этим преодолеть, тем справедливее было бы такое возмещение и тем больше было бы им заслуги. Раскаяние требует жертв.
Еще хуже поступают те, которые в течение всей своей жизни таят злобу к кому-нибудь из своих ближних, выражая ее лишь в последнем изъявлении своей воли. Возбуждая в обиженном неприязнь к их памяти, они показывают тем самым, что мало пекутся о своей чести и еще меньше о совести, ибо не хотят угасить в себе злобного чувства хотя бы из уважения к смерти и оставляют его жить после себя. Они подобны тем неправедным судьям, которые без конца откладывают свой приговор и выносят его лишь тогда, когда ими уже утрачено всякое представление о сути самого дела.
Глава эта призывает нас сделать так, чтобы смерть наша не сказала ничего такого, чего ранее не сказала наша жизнь.
Глава 8. О праздности.
Если не занять наш ум определенным предметом, который держал бы его в узде, он начинает метаться из стороны в сторону, то туда, то сюда, по бескрайним полям воображения. Автор, анализируемой мною книги, провел опыт над самим собой, уединившись у себя же дома. Он оставил себя без всяких дел. К нему приходили разного рода мысли, идеи, они путались, забывались, не состыковывались. Монтень сам себе поразился что, желая рассмотреть на досуге, насколько они причудливы и нелепы, он начал переносить их на бумагу, надеясь, что со временем, быть может, он сам себя устыдится.
Глава 9. О лжецах
Монтень оценивает свою память немощной. Люди не видят различия между памятью и способностью мыслить, и это значительно ухудшает его положение. Но они несправедливы к нему, так как на опыте установлено, что превосходная память весьма часто уживается с сомнительными умственными способностями.
Кое в чем он все же видит для себя утешение. Во-первых, в этом своем недостатке он находит существенную опору, если бы память была у него хорошая, он оглушал бы своей болтовнею друзей, так как припоминаемые им предметы пробуждали бы заложенную способность, худо ли хорошо ли, владеть и распоряжаться ими, поощряя, тем самым, и воспламеняя его разглагольствования. А это - сущее бедствие. Он испытал его лично на деле, в общении с иными из числа близких друзей; по мере того, как память воскрешает перед ними события или вещи со всеми подробностями и во всей их наглядности, они до такой степени замедляют ход своего рассказа, настолько загромождают его никому не нужными мелочами, что, если рассказ сам по себе хорош, они обязательно убьют его прелесть, если же плох, то вам только и остается, что проклинать либо выпавшее на их долю счастье, то есть хорошую память, либо, напротив, несчастье, то есть неумение мыслить. Но даже среди дельных людей мне известны такие, которые хотят, да не могут остановить свой разгон. И, силясь отыскать точку, где бы задержать, наконец, свой шаг, они продолжают тащиться, болтая и ковыляя, точно люди, изнемогающие от усталости. Особенно опасны тут старики, которые сохраняют память о былых делах, но не помнят о том, что уже много раз повторяли свои повествования. И я не раз наблюдала, как весьма занимательные рассказы становились в устах какого-нибудь почтенного старца на редкость скучными; ведь каждый из слушателей насладился ими, по крайней мере, добрую сотню раз.
Во-вторых, Монтень находит для себя утешение также и в том, что его скверная память хранит в себе меньше воспоминаний об испытанных обидах; как говаривал один древний писатель, мне нужно было бы составить их список и хранить его при себе, следуя в этом примеру Дария, который, дабы не забывать оскорблений, нанесенных ему афинянами, велел своему слуге трижды возглашать всякий раз, как он будет садиться за стол: "Царь, помни об афинянах".
Не без основания говорят, что кто не очень-то полагается на свою память, тому нелегко складно лгать.
И, действительно, лживость - гнуснейший порок. Только слово делает нас людьми, только слово дает нам возможность общаться между собой. И если бы мы сознавали всю мерзость и тяжесть упомянутого порока, то карали бы его сожжением на костре с большим основанием, чем иное преступление. Автор думает, что детей очень часто наказывают за сущие пустяки, можно сказать, ни за что; что их карают за проступки, совершенные по неведению и неразумию и не влекущие за собой никаких последствий. Одна только лживость и, пожалуй, в несколько меньшей мере, упрямство кажутся мне теми из детских пороков, с зарождением и укоренением которых следует неуклонно и беспощадно бороться. Они возрастают вместе с людьми. И как только язык свернул на путь лжи, прямо удивительно, до чего трудно возвратить его к правде! От этого и проистекает, что мы встречаем людей, в других отношениях вполне честных и добропорядочных, но покоренных и порабощенных этим пороком.
Если бы ложь, подобно истине, была одноликою, наше положение было бы значительно легче. Мы считали бы в таком случае достоверным противоположное тому, что говорит лжец. Но противоположность истине обладает сотней тысяч обличий и не имеет пределов.
Глава 10. О речи живой и о речи медлительной.
Одним свойственна легкость и живость в речах, и они, как говорится, за словом в карман не полезут, во всеоружии всегда и везде, тогда как другие, более тяжелые на подъем, напротив, не вымолвит ни единого слова, не обдумав предварительно своей речи и основательно не поработав над нею.
Нашему остроумию, как кажется, свойственны быстрота и внезапность, тогда как уму - основательность и медлительность. Но как тот, кто, не располагая досугом для подготовки, остается немым, так и тот, кто говорит одинаково хорошо, независимо от того, располагал ли он перед этим досугом, представляют собою крайности.
Я знаю людей с таким складом характера, с которым несовместима кропотливая и напряженная подготовка. Если у таких людей мысль в том или ином случае не течет легко и свободно, она становится не способною к чему-либо путному. Cтремление сделать как можно лучше и напряженность души, чрезмерно скованной и поглощенной делом, искажают творение, калечат, душат его, вроде того, как это происходит иногда с водой, которая будучи сжата и стеснена своим собственным напором и изобилием, не находит для себя выхода из открытого, но слишком узкого для нее отверстия.