Техника перестраивает и создает новый мир. “Создание орудий труда подчинено идее некоторого единства, а именно единства в рамках постоянно расширяющегося при своей замкнутости преобразования человеком окружающей его среды”. И эта черта функционирования техники находит себе параллель в “Геометрии” Декарта. Общая тенденция технической цивилизации, проявляющаяся в приспособлении окружающей среды (и даже человека) к способу функционирования машины - прокладка автомобильных и железных дорог, экспансия формальных языков во все сферы культуры, формализация искусства, приспособление человека к ритму работы машины и т.д., - находит полную аналогию и в декартовской “революции в геометрии”. Понятным, рациональным, научным становится только то, что доступно обработке с помощью априорного метода. Все иное выталкивается за границы науки, объявляется иррациональным, а то и бессмысленным, а то и - при некотором навыке... несуществующим.
С механическим, отчужденным характером деятельности человека, воплощенной в технике, связаны и возникающие на почве технизации серьезные проблемы. “Там, где методы, допускающие практическое усвоение и входящие в самую сущность технической деятельности, превращаются в самоудовлетворяющуюся рутину, это усвоение способствует не обогащению жизни... а ее обеднению”. То же можно повторить и в отношении алгебраизации в “Геометрии”. Решение задач, сведенное к механическому вычислению, обессмысливает геометрию как таковую. Чисто алгебраические вычисления требуют лишь определенного типа внимания, как бы не нуждаются уже в “целом человеке”. Лишенная творческого усилия, эта деятельность сама по себе утомительна, скучна и антигуманна по своей сути. Человек здесь воистину оказывается лишь придатком - придатком машины алгебраического метода.
Этот бросающийся в глаза параллелизм между характеристиками материальной техникой и алгеброй не случаен. Алгебра, как мы уже подчеркивали, исходно есть наука операций, техника манипулирования числами и геометрическими величинами. Будучи по сути своей техникой, она порождала (и порождает) все основные проблемы, сопутствующие технике.
Смысл сближения алгебры и техники можно понять из следующего сопоставления. Высшей, предельной задачей техники является создание универсального механизма - универсального робота. В настоящее время, время мощного технологического взрыва, тотальной автоматизации на основе современных компьютерных средств, регулятивный характер этой идеи проявляется все более очевидно. Интересно, что и на заре новоевропейской цивилизации в XV-XVI веках идеи гомункулуса, “голема”, человекообразного автомата были очень популярны (и имели следствием даже попытки их технического воплощения). С другой стороны, “идеальной” целью алгебры - и одновременно, как мы уже отмечали, ее истоком- служит идея универсального алгоритма. Пышно разросшееся “древо” абстрактной алгебры выделило уже из себя к XX веку специальную дисциплину- математическую логику. На базе последней создаются различные искусственные языки, позволяющие в той или иной степени “формализовать” некоторые человеческие действия, т.е. представить и как совокупность операций, доступных машинному моделированию. Это две идеи- идея машины, автомата и идея алгоритма, - продолженные до своего логического предела, взятые в своей полноте, в пределе “пересекаются”. Этим пересечением служит идея искусственно созданного существа, по своим физическим возможностям превосходящего, а по интеллектуальным, как минимум, равного человеку. Причем универсальный алгоритм представлял бы собой как бы “душу” этого существа.
Декарт при определении простого и сложного построения идет от своего метода, от рациональной конструкции. Но так как метод есть геометрическое выражение законов всеобщей человеческой “мудрости”, лежащей в основании всех наук, то простое, в смысле метода, есть оптимальное, истинное. Простое решение, в смысле простоты геометрического построения задачи, есть для Декарта лишь “эпифеномен”, дурная привычка принимать случайное за основное, за истинное. И эту привычку должно преодолеть. В этом смысле мы отмечали выше, что метод Декарта, внедрение алгебры есть не просто новый технический прием. Он есть новая культура, культивирование новых ценностей, в частности нового критерия простоты и сложности. Он есть создание нового мира, в борьбе со старым, традиционным утверждающего новые ценности. Именно от лица этого “старого мира”, старого порядка ценностей - впрочем, не просто “естественного”, но и освященного двухтысячилетней математической традицией - и выступает Ньютон.
Новая геометрия была неотделима от новой культуры, новой, становящейся формации, нового человека. И “Новый органон” Ф. Бэкона, и экспериментальный метод Г. Галилея, социальная “инженерия” Т. Кампанеллы, и неукротимая воля драматических героев П. Корнеля - все свидетельствовало о рождении нового человека, активного, деятельного, перестраивающего мир.
Декартовский философ, погружающийся в “бездну” сомнения, довольно быстро нащупывает в этой “бездне” дно, точку опоры, и на ней, как на фундаменте, начинает строить Вавилонскую башню своей универсальной науки. Движение научного знания после этого уже исключительно экстенсивное- сложное складывается из известных простых элементов- и в принципе может быть механизировано. “Жизнь”, конечно, сопротивлялась этой программе знания, “не работали” некоторые алгоритмы, да и сами элементы знания отнюдь не были так бесспорно понятны, как требовала этого сама же декартовская программа. Нужно было или отказываться от предвзятых эпистемологических схем, или ... перестраивать саму действительность, подгоняя ее под выбранную заранее модель (мы видели, как это делал Декарт в геометрии). Примеров последнего пышное дерево механицистких конструкций XVII-XVIII веков дает немало. “Дух деятельности” сплошь и рядом оттеснял “дух мудрости”. Это стремление прекрасно выражено у Гете в заключительной части “Фауста”. Фауст раздражен бесплодной и бессмысленной, по его мнению, катрино чередования приливов и отливов моря. Должно упорядочить все это случайное - по мнению Фауста! - “коловращение” стихий, обуздать их- построить плотину. На ироническое замечание Мефистофеля, что Фауст ищет славы, последний отвечает:
Не в славе суть. Мои желанья-
Власть, собственность, преобладанье.
Мое стремленье - дело, труд.
Пафос дела, труда, власти нем свою славу в самом себе. Техника же как бы служила главным символом, воплощения этого пафоса. К концу нашего столетия мы уже начали немного осознавать, что титаническое желание части перестроить целое согласно своей воле может привести к катастрофе и что сплошь и рядом смиренное следование природе, согласно максиме “не повреди”, оказывается гораздо мудрее. Тогда же, когда все это начиналось, в XVII веке, духовная ситуация была иной. “Фаустовский” дух деятельности становился всепронизывающим. Он проникал даже в теоретические дисциплины, перестраивал их, ориентировал их развитие в новом направлении.