В этом, что бы ни говорил и оппоненты марксизма, была доля правды, хотя и выраженная художественно. Она состояла в том, что знание и мораль в человеке не выводились исторически одно из другого. Лишь значительно позднее пришли к мысли укрепить мораль авторитетом истины, а от истины потребовать также соблюдение морали. Ибо в целостном человеке и целостном обществе все переплетено. Но в этом коротком «все», кроме морали и знания таилось столь многое, чего ни один, даже самый гениальный ум соединить бы не смог: множество затаенных потребностей, эмоций, «ненаучных» мыслей, врожденных задатков и пр.
Нет, стало быть, возражений против того, что знание служит опорой морали, цементируя нравственность своим рационализированным авторитетом. Вопрос в том, каково это знание, как и чем оно наполнено на том или ином историческом этапе. Выражает ли сама истина полноту реальной человеческой жизни. Можно определенно признать, что эта полнота знаний о человеке далеко не достигнута даже сейчас. Не говоря уже о времени зарождения марксизма.
Кроме того, следует как можно больше знать и о том, какое воздействие оказывала всегда и оказывает до сих пор сама «нравственная составляющая» на все сферы жизни человека.
2 Эстетические формы духовной жизни
Не меньшей значимостью для общества обладают эстетические формы духовной жизни, выражающие, с одной стороны, восприятие человеком красоты окружающего мира, а с другой — стремление к прекрасному, заложенное в нем историей всего человечества. Естественно поэтому, что понять природу столь сложного феномена, как искусство, можно лишь, выявляя множество противоречий в отношении человека к действительности и к самому себе.
Красота окружает нас. Мы видим ее в восходах и закатах солнца, бушующих морских волнах, в первой весенней зелени лесов, по видим также и то прекрасное, что создает человек, в нем самом, во взгляде любимой женщины, в изяществе ее движений. Словом, красота есть во всем. Казалось бы, все, что требуется от человека,— наслаждаться ею, беречь и умножать ее. Но почему ощущение красоты всегда вызывает одновременно чувство тревоги и почему философы, поэты и даже математики так настойчиво стремятся к ней, добиваются ее взаимности, мечтают остановить мгновение прекрасного? Почему они видят в ней проблему для постоянных размышлений, дискуссий? Почему так важно знать каждому, что такое красота, приобщаться к ней, причем даже иногда не имея возможности обладать ею? Почему она так антагонистична обладанию? Ведь человек, получивший в собственность предмет своего эстетического наслаждения, как правило, быстро утрачивает чувство прекрасного, освобождая место для чувства собственности. Почему первое возвышается над вторым?
Вопросам нет числа, ибо тема эта так же неисчерпаема, как сама красота, с одной стороны, всепроникающая и всесильная, с другой, ускользающая, неуловимая. Возможно, потому, что красота одновременно и материальна, и нематериальна. Вполне материален восход солнца, вполне материальны холст и краски, с помощью которых изображена «Мадонна Литта». Но стоит только разделить материальное и духовное — красота исчезнет. Есть холст, есть краски, но нет красоты. Есть слова, есть буквы, есть чернила, но нет поэмы. Что же такое красота — в своем парадоксальном единстве материального и духовного?
Прежде всего мы видим в красоте печать вечности, ибо проходят века, а человек продолжает восхищаться, например, совершенством скульптуры Венеры Милосской. Время обезобразило ее мраморное изваяние, изменились и представления о красоте у современных людей, чьи вкусы формируются сейчас не просто массовой культурой, но и компьютерной графикой и тиражируемой эротикой, СМИ, рекламой, помешавшейся на секс-символах. И все же до сих пор жива, нетленна красота Венеры, олицетворяющей не те или иные меняющиеся стандарты вкусов, а идеал эстетического восприятия мира человеком.
Понятие красоты сугубо человечно. Если мы и говорим о красоте, растворенной в мире природы, людей и вещей, то только в силу того, что человек воспринимает ее и творит ее, пройдя у самой жизни школу мастерства живописи, музыки и танца. Не будем думать о худшем, когда исчезнет паша цивилизация,— подумаем о том, что было, когда человек еще не появился. Были, разумеется, рассветы и закаты, волны Мирового океана, были небесные светила. И все же красота появляется лишь с человеком. Значит ли это, что красота, прекрасное (так же, как безобразное и отталкивающее) сугубо субъективные понятия?
Думая прежде всего о справедливом переустройстве мира, классики ставили на первый план более приземленные задачи: научное освоение мира, в котором человек делает свою жизнедеятельность предметом своей воли и своего сознания, своего творчества. Однако для осуществления этих целей он нуждается прежде всего в объективном отражении действительности, не только научными, но и художественными средствами. В искусстве этим целям мог служить реализм, который «...предполагает, помимо правдивости деталей, правдивое воспроизведение типичных характеров в типичных обстоятельствах».
Стоит поразмышлять над тем, почему революционеры в политике оказывались тем не менее глухими к революционным течениям в искусстве. Почему, проповедуя идеи уничтожения старого общества и построения нового, они видели в импрессионизме, экспрессионизме, кубизме и т.п. лишь признаки разложения буржуазного общества и потому считали их никчемными для пролетариата как строителя нового общества? Ответ на эти вопросы Ленин дает с предельной простотой — потому что это «отрыжки» буржуазного искусства, назначение их, как и назначение религии, — отвлекать народные массы от противоречий капиталистического общества, уводить их сознание в мир абстрактных образов и бредовых фантазий вместо того, чтобы мобилизовать рабочий класс на борьбу с социальным злом. «Почему нам нужно отворачиваться от истинно прекрасного, отказываться от него, как от исходного пункта для дальнейшего развития, только на том основании, что оно "старо"? Почему надо преклоняться перед новым, как перед богом, которому надо покориться только потому, что "это ново"? — спрашивал Ленин и сам давал весьма эмоциональные ответы:— Бессмыслица, сплошная бессмыслица! Здесь много лицемерия и, конечно, бессознательного почтения к художественной моде, господствующей на Западе». И далее без всякой тени лицемерия признавался: «Я не в силах считать произведения экспрессионизма, футуризма, кубизма и прочих "измов" высшим проявлением художественного гения. Я их не понимаю. Я не испытываю от них никакой радости».
Здесь диалектика оказывалась уже бесполезной, поскольку сама она, так же, как и понимание красоты, подчинялась изначально одной сверхзадаче — ниспровержению капиталистического строя и воспитанию нового человека — строителя коммунистического общества. Знамя социалистического реализма последователи марксизма, нужно сказать упорно несли вплоть до конца XX столетия, ни пяди не уступая новым веяниям в искусстве, которое не желало укладываться в нормы, предписываемые принципами «отражения жизни в искусстве», «обличения капиталистической действительности», «служения народу и партии», «выражения идеалов рабочего класса» и т.д. Даже в 80-е гг. в канун перестройки, можно было найти в искусствоведческих трудах рассуждения, выражающие все туже не столько личную, сколько общую, официальную точку зрения: «Искусство — одна из форм общественного сознания. В основе искусства лежит художественно-образное отражение действительности. Искусство помогает познавать мир, формирует облик людей, их чувства и мысли, их мировоззрение, воспитывает человека, расширяет его кругозор, пробуждает творческие способности». И т.д., и т.п.
Не менее определенно и категорически утверждается классовая сущность искусства: «В классовом обществе художник выступает как представитель определенного класса. Отражение реального мира, выбор тех или иных явлений действительности для художественного воспроизведения определяются мировоззрением художника, совершаются под углом зрения определенных классовых идеалов».
Эстетике как «научной теории» прекрасного отводилась соответственно роль средств познания мира, формирования научного мировоззрения, воспитания нового человека, свободного и всесторонне развитого строителя нового справедливого общества. Искусство ни под каким предлогом не должно было вести к «наслаждению предметом самим по себе». Человек обязан жить нуждами своего общества, класса, человечества в целом. Поэтому дальше логику определяет цепь необходимых назиданий: «Наслаждение гармонией — не просто удовольствие от определенного сочетания линий, красок, звуков. Это ощущение целостности мира, а тем самым и ощущение могущества человека, возможностей человеческого познания и деятельности. Ведь целостность, системность предполагает наличие каких-то общих закономерностей. И овладевая ими, человек как бы получает ключи к познанию бесконечного богатства и многообразия природы. Эстетическое отношение чуждо примитивному антропоморфизму мифологического сознания, протягивающему таинственные нити между человеком и предметом, одухотворяющим природу. Но оно не тождественно и утилитарно функциональному отношению к предмету, который поворачивается к человеку какой-то одной стороной». Неутилитарные цели состоят в способности подняться от будней повседневности до исторических проблем, понять и исполнить нужды общества.