Оценивая себя и окружающую действительность с эстетических позиций, человек относит себя не только к собственному «Я», с ограниченными повседневными потребностями, желаниями и умением, но к человеку как представителю всего рода человеческого. Именно эстетическое сознание дает ему ощущение живой связи с миром, неисчерпаемые возможности духовного развития и совершенствования. Вот как выразил эту сторону своего литературного творчества Ч. Айтматов, говоря о замысле романа «Буранный полустанок»: «Мне хотелось сквозь неприметную судьбу и скромное миросозерцание героя поведать о масштабах нашей современности, и я стремился написать своего героя в многосторонних связях со всей нашей страной, со всем миром, более того, с космосом». Через понимание красоты человек «очеловечивает» всю Вселенную, одухотворяет всю природу, но и осознает свою сопричастность ко всему человеческому, ко всему земному и космическому.
Каким же способом достигается в искусстве, в самом понимании красоты общечеловеческая или «надчеловеческая» сущность? Если в этом плане оказываются неправомочными понятия науки, выхолащивающие человека до состояния «совокупности общественных отношений или до абстракции родового понятия «человек вообще», то в чем, спрашивается, особая сила искусства?
Эта особая, невообразимая его мощь состоит в том, что оно создает свой особый эстетический мир, не совпадающий ни с объективным материальным, ни с субъективным, чувственным, ни с миром божественных сущностей, ни с «объективным третьим» миром К. Поппера. С участием искусства вселенная человека становится иной. Приходится потесниться миру знаний, религиозному сознанию для того, чтобы освободить место художественным, литературным, архитектурным, скульптурным, музыкальным образам, окружающим человека своей особой атмосферой. «Потесниться», впрочем, не вполне удачный термин, ибо все эти «части» духовного мира человека формировались одновременно, то опережая одна другую, то оттесняя соперницу на обочину, то, наоборот, помогая ей своим престижем и авторитетом и т.д. Ощущение прекрасного, возвышенного в искусстве практически неизменно поднимало человека к Богу. В свою очередь, религиозные сюжеты и мотивы сподвигли искусство на создание шедевров мирового значения. Далеко не всегда можно уловить прямую связь искусства с техническим или научным прогрессом. Зачастую наоборот, в атмосфере отсталости и бесперспективности цивилизации удостаивали мир высочайшими творениями художественных гениев. Поэтому объяснение тех или иных тенденций и явлений в духовной сфере в первую очередь нужно искать в самой духовной сфере и лишь во вторую и третью очередь — в факторах экономической или политической жизни.
Почему, например, Ренессанс нашел для себя наиболее благоприятную почву именно в Италии, когда внутренняя ситуация (раздробленность страны, постоянные междоусобные войны) и слабость небольших государств Апеннинского полуострова, казалось бы, не располагали к мощному культурному подъему? Те, кто искал или ищет ответы на эти вопросы в экономическом базисе или политических факторах общества, как определяющих духовную его жизнь, едва ли найдут правильные решения.
В русском Средневековье, например, которое характеризуется историками не иначе как период междоусобиц отдельных княжеств, упадка и разорения в хозяйственной жизни, именно духовная, религиозная культура несла в себе консолидирующее начало, формировала в древнерусском обществе идеи национального единства, патриотизма, общей судьбы славянских народов. Как отмечал Д.С. Лихачев, «единство государства при недостаточности связей экономических и военных не могло существовать без интенсивного развития личных патриотических качеств. Нужны были произведения, которые ясно свидетельствовали бы об историческом и политическом единстве русского народа. Поражающей особенностью древнерусской литературы этого периода является сознание единства русской земли без каких-либо племенных различий».
Общество последующих веков в России и Германии, где переход к капитализму протекал медленнее, чем в других странах, даже при нестабильности в хозяйственной и политической сферах жизни, как ни странно, породило таких титанов в литературе и искусстве, как И. Шиллер и И. Гёте — в Германии, Л. Толстой, И. Тургенев, И. Левитан, П. Чайковский в России.
Связи и стимулы взаимного оплодотворения следует искать здесь не в простых зависимостях «надстройки» от «базиса» общества, а прежде всего в атмосфере самого духовного бытия. Нет ничего удивительного в том, что упадок в экономической жизни, необходимость преодоления препятствий на пути свободного развития духа действует порой сильнее и плодотворнее, чем экономический взлет и развитие коммерции.
Духовный мир — это такая же мощная реальность, как и мир техники. Каждый технический прорыв — в будущем духовный взлет, но и духовные процессы воздействуют на общество не слабее, хотя их главный генератор и двигатель — сам человек, его духовная, а не «лошадиная» сила. Плох тот политик, который недооценивает ее значимость и упускает из виду процессы ее накапливания, концентрации и разрядки.
Понятие красоты можно определить как гармонию в многообразии, относя это определение и к живописи, и к музыке, и к театру, и к архитектуре, и к любым другим видам искусства. При всей абстрактности оно выражает достаточно емко главный предмет искусства как одной из сфер и форм духовной жизни человека и общества. Очевидно, однако, что без конкретизации это определение не дает полной ясности относительно специфики каждой из этих форм. Гармония как созвучие, соответствие, соединение противоположностей достигается, нужно подчеркнуть, только в восприятии, в чувствах, творческой деятельности человека. Хотя она присуща самой реальной действительности, однако немыслима «сама по себе», в его отсутствие. Человек — главная струна, главная часть этой гармонии.
Строки из «Фауста» Гете как нельзя более точно выражают суть искусства вообще и его собственной поэзии:
«Когда природа крутит жизни пряжу
И вертится времен веретено,
Ей все равно, идет ли нитка глаже
Или с задоринками волокно.
Кто придает, выравнивая прялки,
Тогда разгон и плавность колесу?
Кто вносит в шум разрозненности жалкой
Аккорда благозвучье и красу?
Кто с бурею сближает чувств смятенье?
Кто грусть роднит с закатом у реки?
Чьей волею цветущее растенье
На любящих роняет лепестки?
Кто подвиги венчает? Кто защита?
Богам под сенью олимпийских рощ?
Что это? — Человеческая мощь,
В поэте выступившая открыто».
Само понятие красоты как гармонии многообразия мира подразумевает, что именно человек — главная часть и творец этой гармонии. Многообразие, о котором мы говорим в эстетическом контексте, включает противоположности, взаимоотталкивание, диссонанс, взаимоисключение. Это не просто гегелевская пара взаимоисключающих сторон, а множество полярных свойств, качеств и тенденций, реальное многоцветье мира, включая и внутреннюю противоречивость самого человека как природного и социального, мыслящего и безрассудного, чувственного и рационального, привлекательного и отталкивающего существа. Без отталкивающего, безобразного, уродливого также немыслимо искусство,, поскольку красота и гармония становятся явными лишь на этом мрачном фоне. Гармония противостоит безобразному, узнается, постигается на его фоне и именно потому, что человек заведомо определяет свои пристрастия, не допуская безобразное в многоцветный и гармонический мир. И все же безобразное всегда соседствует с прекрасным, как уродство Квазимодо в «Соборе Парижской богоматери» подчеркивает чистоту его души и любви к Эсмеральде.
Суть этого замечательного образа В. Гюго не в том, отразил ли он реальный персонаж человеческой истории или это всего лишь \вымысел гениального писателя. Мы убеждены, что это чистый вымысел, без всякого «прообраза». И ценим созданный писателем трагический образ вовсе не за «достоверность» и «соответствие исторической правде», а зато, что он увидел сам и убедил всех нас в возможности великой гармонии между безобразным и прекрасным в человеке, который благодаря этому и представляется нам реально жившим на земле. Живым и сейчас именно благодаря тому, что выразил вечную, а не сиюминутную правду жизни.
Именно благодаря таким образам художественного творчества мы понимаем, что художник, также, как и писатель, архитектор, музыкант, драматург, занят тем, что выражает прежде всего самого себя, свои мысли, свои чувства. Одним словом — свою душу. Искусство, собственно, и становится искусством, перестает быть ремеслом, когда оно выражает внутренний мир, душу человека. Кто приходит в искусство? Приходят многие. Кто остается и оставляет свой след в нем? Только те, кому от рождения дан талант сообщить людям то, что открылось самому живописцу, писателю, музыканту. Искусство — это прежде всего выражение души самого художника (в широком смысле слова). Его душа — главная «лаборатория», «кузница» прекрасного. Изучайте душу писателя, музыканта, художника для того, чтобы понять природу прекрасного и сущность искусства. Дело не в том, что изображено или отражено в его произведениях, а в том, как это сделано, какими одному ему присущими умениями и с какими чувствами и мыслями.
Многие скажут, что это бессмысленное занятие — изучать душу художника, ибо невозможно ее постичь. Однако едва ли можно с полным правом судить о ценности и смысле его произведения, обращая внимание лишь на то, что в нем отражено. Кто теперь искренне или отдавая дань моде не называет гением Василия Кандинского (1866—1944), открывшего своими «композициями» в начале XX в. путь искусству, ставшему знаменем творческой свободы для художника XX столетия? Искусство, называемое то «абстракционизмом», то «конструктивизмом», основывалось на энергичном отказе от взаимозависимости с внешним миром, порывало связи даже с предшествовавшим ему импрессионизмом и экспрессионизмом, бросало вызов всем традиционным представлениям о живописи и искусстве вообще. Нет фигур, нет предметов, есть черное — символ смерти, белое — символ рождения, красное — мужество и т.д. Горизонтальная линия — то, что лежит, вертикальная — поза стоящего человека, ходьба, движение и восхождение ввысь. Горизонталь пассивна, женственна, вертикаль активна, мужественна и т.д. Абстрактная живопись самого Кандинского рождается не при виде какого-нибудь случайного уголка природы, но от соприкосновения с природой в целом. Этот синтетический базис ищет для себя соответствующую ему форму выражения — «беспредметную».