Специфика исторического развития России была в значительной степени обусловлена своеобразием сложившегося в ней "вотчинного государства". Московские князья, русские цари, а затем и советские правители, обладавшие огромной властью и престижем, были убеждены, что страна является их "собственностью", ибо строится она и создается по их повелению. Такое убеждение предполагало также, что все живущие в России - подданные, слуги, находящиеся в прямой и безусловной зависимости от государства, и поэтому не имеющие права претендовать ни на собственность в европейском смысле слова, ни на какие-либо неотъемлемые личные "права".
Так в Московском царстве сложился особый взгляд на отношение власти и собственности, который, пронизав все институты политической власти, придал им характер "вотчинного государства", подобия которого было не сыскать в Европе, но которое белее чем какое бы то ни было подходило для реализации коммунистического проекта, основанного на тотальном отрицании частной собственности и экономических классов.
Для России характерен был мобилизационный путь развития, который осуществляется за счет сознательного и "насильственного" вмешательства государства в механизмы функционирования общества и систематического обращения к чрезвычайным мерам для достижения экстраординарных целей, представляющих собой выраженные в крайних формах условия выживания общества и его институтов.
Поэтому одной из особенностей мобилизационного развития России было доминирование политических факторов и, как следствие, гипертрофированная роль государства в лице центральной власти. Это нашло выражение в том, что правительство, ставя определенные цели и решая проблемы развития, постоянно брало инициативу на себя; систематически используя при этом различные меры принуждения, опеки, контроля и прочих регламентации.
Другая особенность состояла, в том, что особая роль внешних факторов вынуждала правительство выбирать такие цели развития, которые постоянно опережали социально-экономические возможности страны. Поскольку эти цели не вырастали органическим образом из внутренних тенденций ее развития" то государство, действуя в рамках старых общественно-экономических укладов, для достижения "прогрессивных" результатов прибегало в институциональной сфере к политике "насаждения сверху" и к методам форсированного развития экономического и военного потенциала.
Все это также вполне согласовывалось с марксистской доктриной, предполагавшей возможность строительства нового общества по заранее разработанным проектам и социальным технологиям.
Марксизм органически вписывался в "горизонт" культурных ожиданий русского человека, основу культурного архетипа которого составляло православие.
В православии очень сильно выражена эсхатологическая сторона христианства. Поэтому русский человек, четко различая добро и зло, никогда не удовлетворяясь настоящим и не переставая искать совершенное добро, хочет действовать всегда во имя чего-то абсолютного. Устремлённость в будущее, постоянный поиск лучшего общественного устройства как способ социального прогресса, неукротимая вера в возможность его достижения постоянно доминируют в культуре русского человека. Вместе с тем вечный поиск идеального общественного устройства, постоянное конструирование идеального общественного человека является благодатной основой возникновения различного рода социальных утопий.
Наличие в православном культурном архетипе преклонения перед книжным авторитетом сочеталось с прагматическим подходом к разного рода философским концепциям, в особенности к социальным доктринам: определенная теория обычно интересовала русского человека постольку, поскольку необходимым и возможным было ее практическое воплощение в жизнь.
В культурном русском архетипе устойчивым является негативное отношение к частной собственности. Марксизм в России распространялся интеллигенцией, в которой можно выделить два слоя. Это - "западническая" интеллигенция, считавшая служение России гражданской обязанностью, которая использовала марксизм для апологии развития капитализма в России, и поэтому марксизм в такой интерпретации не находил отклика в сознании и культурном архетипе русского народа. Другая интеллигенция, "почвенническая", высшей добродетелью считавшая служение народу, наоборот, использовала марксизм для тотальной критики как частной собственности вообще, так и политического режима в России, что вполне соответствовало ожиданиям "безмолвствующего большинства".
Социоцентристское общество, сложившееся в России, обусловило доминирование в нем человеческого устремления "быть как все", способом реализации которого стала самоидентификация через посредство "ведущих", общепризнанных ценностей. Так, в период "великой маргинализации" основной массы населения России - крестьянства, - связанной с индустриализацией, урбанизацией и строительством социализма, базой такой самоидентификации становились передовые "пролетарские" ценности, активно культивируемые коммунистической партией, а референтной группой для маргиналов оказался рабочий класс как ведущий класс советского общества. Такая форма самоидентификации как способ приобщения к передовому, исторически фундаментальному, хотя и была замешана на прогрессистских иллюзиях и утопиях, порождала не только чувства социальной сплоченности, солидарности, защищенности и, следовательно, комфорта, но и приобщения к великому, к мессианской исключительности.
Обширность территорий требовала огромного государственного аппарата власти и активного контроля им всех сфер жизни общества, и прежде всего в области хозяйственных отношений, при минимальной эффективности обратной связи со стороны общества. Огромная роль государства, его постоянное вмешательство в приватную сферу социальных отношений сдерживало формирование в России гражданского общества и формировало особый тип авторитарно-этатистского сознания.
Авторитарное общественное начало всегда, даже в самых мягких его формах, подавляло, подчиняло себе личность, подрывало ее способность к самостоятельности, приучало к духовному и практическому иждивенчеству. Склонность воспринимать на веру самые простые решения, привычка к догме для такого сознания более приемлемы, чем расчет и доказательства.
Давно замечено, что общественная мысль, менталитет той или иной социальной общности заимствует только те элементы чужих идей, к восприятию которых эта общность уже подготовлена собственным ходом развития. Кроме того, существует некий горизонт культурных ожиданий, благодаря которым человек с радостью открывает в чужих идеях те стороны, которые отвечают его чаяниям, игнорируя при этом другие, не менее важные для самих идей.
В силу этого русская версия марксизма по своему трансцендентному содержанию оказалась особенно близкой по отношению не только к "вестернизаторским" иллюзиям космополитического слоя русской интеллигенции, но и - авторитарно-этатистскому сознанию безмолвствующего большинства. Русский культурный архетип в начале ХХ столетия был готов к встрече с марксизмом, "ожидал" получить от него такие ценности, которые, не противореча сложившейся национальной психологии и освященным традицией обычаям, удовлетворяли назревшие социальные потребности русского народа.
Марксизм "прижился" в России еще и потому, что уже в советское время он в процессе экономической модернизации функционально выполнял ту роль, какую на Западе, играла, в свое время протестантская этика.
Коммунистическая Россия была первой незападной страной, признавшей возможность полного отделения сферы промышленного производства от западной культуры, заменяя ее эффективной социальной идеологией. Русский национал-большевизм, объявив себя единственной марксистской ортодоксией, предполагал, что теория и практика марксизма могут быть выражены в понятиях только русского опыта.
Таким образом, марксизм, обусловивший приоритет России в социальной революции, вновь дал ей возможность заявить о своей уникальной судьбе, возродив идею, которая корнями уходит в русскую культурную традицию. Послереволюционная Россия в этом плане представляла собой парадоксальную картину общества, которое получило иностранную идеологию, чтобы использовать ее как движущую силу в проведении политики культурной самодостаточности.
Бердяев предвидел и предсказал действие одного из самых опасных, самых коварных механизмов, посредством которых эта бесовщина (коммунизм) утверждалась в России. Он пророчески предсказал коллективизацию совести.
Всю жизнь Бердяев стоял на позициях индивидуализма. В "Самопознании" он так подытожил собственную философскую эволюцию: "Я углубил свой персонализм, идею центрального и верховного значения личности"[1]. Человеческая личность как "тайна мира", как "микрокосм" всегда была в фокусе его философского внимания. Быть может, наиболее отчетливо это проявилось в том, что столь существенная для любой религиозной философии проблема теодицеи у него перерастает в проблему антроподицеи и вопрос "Почему Бог допускает страдания человека? " естественно сливается с вопросом "Для чего есть человек, чем оправдано его существование? ". Начинал Бердяев свою деятельность как революционер, утопически (подобно Достоевскому) исповедующий социалистический идеал. Как известно, на некоторое время он сблизился с марксизмом, который импонировал ему "высоким культурным уровнем"[2]. Каким-то образом ему удавалось совмещать свой изначальный индивидуализм с марксистским классовым коллективизмом. Но пройдет совсем немного времени, и Бердяев напишет: "В пролетарском "Я" может быть вписан Христос, если оно преодолевает свою "пролетарскость", как и в буржуазном "Я" может быть вписан Христос, если оно преодолевает свою "буржуазность". "Пролетарскость" и "буржуазность" друг друга стоят, это две стороны одного и того же духовного распада"[3].