Чтобы понять возможность соединения в творчестве Тацита этих противоречивые взглядов, нужно сосредоточить внимание на одну из особенностей его повествования. В ней более чётко прослеживается внутреннее усилие, происходящее из старания сохранить последовательность взглядов, несостоятельность которых ясна автору. «При сравнении со Старшим Катоном, – писал один из лучших в наше время знатоков Тацита, – и даже с Саллюстием, который так охотно принимал на себя роль римлянина старой складки, становится очевидным, что вся эта староримская жестокость и грубость Тацита далека от непосредственности» [35].
«Сципионовская» позиция отношения к другим народам была сполна осуществлена в политике императоров, и сам Сципион рассматривался как предшественник принципата. Недаром Сенека говорил, что «или свобода, или Сципион должны были уйти из Рима» [19], воспроизводя ту антитезу, в которой, как правило, фигурировали «свобода или принципат».
Историческое положение Тацита разрешило ему в данной области не только почувствовать социальные несогласия и запечатлеть их в их минувшей вражде, но и показать их полную относительность и диалектику, постичь, что они как будто в своей целостности и были особенностями прожитого и проходящего времени. Одним из таких диалектических просветлений и была его «Германия».
«Германия» знакомит нас с описанием общественной жизни, устоев, нравов и религиозных воззрений германцев. Столетиями римляне видели в этих племенах и народах образец дикого, нецивилизованного общества. Содержание «Германии» в этом случае собирает изображения общественного строя, который древние, каково бы ни было их отношение, звали варварством. Слова «германцы» и «варвары» Тацит во всей книге использует как синонимы. Этот статус определяется для него двумя основными чертами – экономической неразвитостью и отсутствием сформированной государственности.
Отправная для Тацита особенность германцев – это их нищета. Они проживают в элементарных домах-хижинах, а в зимнее время – в ямах, «поверх которых наваливают много навоза». В нищете складывается вся их жизнь – дети всегда «голые и грязные», взрослые, «не прикрытые ничем, кроме короткого плаща, проводят целые дни у разожжённого в очаге огня», «похороны у них лишены всякой пышности». Бытовые условия германцев тривиальны – «от земли они ждут только урожая хлебов», «единственное и самое любимое их достояние» – животные. Тем самым уплаты у них осуществляются по натуральной форме – это отдача вождю и дружине «кое-чего от своего скота и плодов земных», даров, разделения добычи среди племен – «принимать деньги научили их мы» [20].
Германцы не имеют представления даже о наименьшем достатке, нужном для того, чтобы сделать жизнь красивее. Жилища свои «они строят, не употребляя ни камня, ни черепицы; всё, что им нужно, они сооружают из дерева, почти не отделывая его и не заботясь о внешнем виде строения и о том, чтобы на него приятно было смотреть». Минимум интереса проявляют германцы и красоте наряда. Им незнакома столь популярная у греков и римлян оригинальная красота представлений. «Вид зрелищ у них единственный и на любом сборище тот же: обнажённые юноши, для которых это не более как забава, носятся и прыгают среди врытых в землю мечей и смертоносных пик» [20].
При неимении минимального достатка они не в силах обеспечить свой отдых, формирующий условия для развития мысли, творчества и, самое главное, учения. Германцы неразвиты и безграмотны. «Тайна письма равно неведома мужчинам и женщинам». Здесь отсутствуют учебные заведения для детей и подростков. Во всех категориях общества дети «долгие годы живут среди тех же домашних животных, копошатся в той же земле».
В этом мире бедности и отсталости внутренняя жизнь является целиком сплочённой с религиозными представлениями, наполненными дикостью и суевериями. «В установленный день представители всех связанных с ними по крови народностей сходятся в лес, почитаемый ими священным, поскольку в нём их предкам были даны прорицания, и он издревле внушает им трепет, и, начав с заклания человеческой жертвы, от имени всего племени торжественно отправляют жуткие таинства своего варварского обряда» [20].
Основное в германской вере для Тацита – это её жестокость, ужас, подавляющий личность и истребляющий её. Роща, о которой здесь говориться, вселяет в германцев неизменный тяготящий страх, и, собственно, это ощущение панического страха представляет для них сущность религиозного волнения.
Вторая существенная характеристика социального статуса германцев – неимение ими сформированной государственности. Ни «цари не обладают у них безграничным и безраздельным могуществом», ни военные вожди «не наделены подлинной властью». И первые, и вторые «больше воздействуют убеждением, чем располагая властью приказывать». Поэтому у германцев, с их родоплеменным строем, народными собраниями, патриархальностью социальных отношений господствует догосударственная свобода.
Она выражается, преимущественно, в отсутствии общественного порядка и ответственности перед всенародными интересами. Проводя все время в битвах и набегах, германцы всё-таки не умеют сражаться, а лишь «сшибаются в схватках», одержимые краткосрочными стремлениями и корыстолюбивыми пристрастиями. Повинуясь им, например, племена, живущие по соседству с народом бруктеров, почти целиком уничтожили его, и «ненависть народов Германии к своим соотечественникам». Тацит смотрит на это, как на гарантию сохранности римлянами собственных завоеваний в этом государстве.
Неумение скоординировать стремления и сосредоточить их в одном русле, неимение самообладания и порядка характеризуюту не только поведение германцев на месте сражения и не только их социальный порядок – они определяют и всю их обыденную жизнь. Тут каждый сам себе начальник, каждый вправе достигать личных целей и поэтому быть во враждебных отношениях с любым. «Встав ото сна, который у них обычно затягивается до позднего утра, они умываются, чаще всего тёплой водой, как те, у кого большую часть года занимает зима. Умывшись, они принимают пищу; у каждого своё отдельное место и свой собственный стол. Затем они отправляются по делам и не менее часто на пиршества, и притом всегда вооруженные. Беспробудно пить день и ночь ни для кого не постыдно. Частые ссоры, неизбежные среди предающихся пьянству, редко когда ограничиваются перебранкой и чаще всего завершаются смертоубийством или нанесением ран» [20].
Беспредельная свобода германцев имеет обратную сторону: независимость каждого граничит с подчинённостью всех тирании. Во второй части труда повествование Тацита ведётся в виде ряда уведомлений о некоторых племенах, наиболее далёких от знакомых римлянам прирейнских народностей. В этой динамике структура социальной организации германцев как бы видоизменяется. Уже проживающие недалеко от Рейна хаты выделяются способностью подчиняться командующим. Обитающие в восточной стороне маркоманы и квады являются громадными народами, которые при этом находятся под единоличной властью царя [20]. К северо-востоку от них Тацит размещает лугиев, а «за лугиями обитают готоны, которыми правят цари – несколько жёстче, чем у других народов Германии, однако ещё не вполне самовластно» [61]. Их северные соседи уже полностью смиренны перед своими владыками. Дальше на островах Океана обитают свионы, которыми «повелевает единый властитель, не знающий ограничений и не заботящийся о согласии подданных ему подчиняться» [20]. Постоянно увеличивающееся единовластие властителей и рабское повиновение народов достигают предела у ситонов, живущих на окраине земли, – они подчиняются женщине [20].
Вторая часть книги, посвящённая Тацитом описанию смирения германцев тирании, представляет их племена сначала каждое отдельно, потом последовательно, но в первой части книги при повествовании о беспредельной свободе передаётся общий образ Германии, сформированный на рассмотрениях тех же племен и народов. Исходные положения обеих частей книги включают один и тот же материал, и подобострастие вместе со своенравием выражают сосуществующие черты одних и тех же германцев. Тацит не усматривает в этом противоречия, эти качества составляют для него взаимообусловленные проявления целостной основы – варварства.
Антитезой варварству является культура. По тому критерию, как «Германия» содержит полное отображение варварства, и отображение это создано так, что за ним постоянно прослеживается другое положение, мы имеем вероятность вообразить себе понимание Тацитом культуры. Если варварство исчерпывающе и последовательно показано германцами, то столь же исчерпывающей и последовательной реализацией культуры служит противопоставленный им Рим. Он имеет те же две основные линии, с помощью которых создавалось изображение Германии: в основании культуры находятся сформированная государственность и материальный достаток.
В работе Тацита Германия и Рим показаны как противники, воюющие между собой. Войны эти продолжаются уже более двух веков. Они давно прекратили быть военным конфликтом или предприятием. Это вековое противостояние двух взаимоисключающих стилей жизни, где встретились Imperium, т.е. государственный образование, зависимое от базирующейся на военной силе центральной власти, и Germanorum libertas, «германская свобода», – беспорядок узковедомственных интересов и себялюбивого своенравия. В этой несогласованности римляне и применяют, прежде всего, характерные черты германцев, следующие из неимения у них сформированной государственности: отсутствие организации, ссоры, слабости, соединённые с отсутствием цельности и выдержанности [20]. Помимо других произведений, в «Германии» Тацит делает акцент на то, что, живя борьбой и для борьбы, германцы так и не смогли развить у себя порядок, свыкнуться с ответственностью на поле битвы, что различает их с римлянами и делает их слабее римлян.