Многие антропологи, приковывая внимание к сохранившимся каменным артефактам, беспричинно приписывают развитие высшего человеческого интеллекта созданию и использованию орудий труда, хотя моторно-сенсорные координации, вовлеченные в подобное элементарное производство, не требуют и не вызывают какой-либо значительной остроты мысли. Поскольку субгоминиды Южной Африки имели объем мозга около трети мозга хомо сапиенс, в действительности не более, чем у многих человекообразных обезьян, способность к изготовлению орудий труда не требовала и не создавала развитого черепно-мозгового аппарата древних людей.
Вторая ошибка в интерпретации природы человека, по мнению Л. Мамфорда, менее простительна. Это существующая тенденция датировать доисторическими временами непреодолимый интерес современного человека к орудиям, машинам, техническому мастерству. Органы и орудия древнего человека были такими же, как и у других приматов — его зубы, когти, кулаки, так было в течение долгого времени до тех пор, пока он не научился создавать каменные орудия, боле функционально эффективные, чем эти органы. «Я полагаю, что возможность выжить без инородных орудий дала древнему человеку достаточное время для развитая тех нематериальных элементов его культуры, которые, в конечном счете, обогатили его технологию».
Антропологи, рассматривая с самого начала изготовление орудий как центральный момент в политической экономике, недооценили или пренебрегал массой устройств (менее динамичных, но не менее искусных и оригинальных), в использовании и изготовлении которых многие другие виды в течение долгого времени оставались значительно более изобретательными, чем человек.
Несмотря на противоположное свидетельство, кс рое выдвинули Р.У. Сэйс, К. Дэрил Форд и ан Леруа-Гуран, все еще существует устаревшая тенденция приписывать орудиям и машинам особый статут технологии и совершенно пренебрегать не менее важной ролью различных приспособлений. Такой взгляд на вещи, по мнению Л. Мамфорда, оставляет без внимания роль контейнеров: горнов, ям для хранения, хижин, горшков, ловушек, корзин, бункеров, загоне для скота, а позже рвов, резервуаров, каналов. Эти статические компоненты всегда играют важную роль в технологии, не меньшую и в наши дни, ее высоковольтными трансформаторными, гигантски ми химическими ретортами, атомными реакторами.
Из любого исчерпывающего определения техники должно бы следовать, что многие насекомые, млекопитающие сделали значительно более радикальные новшества в изготовлении контейнеров, чем достижения в изготовлении орудий предки человека до появления хомо сапиенс. Примем во внимание сложные гнезд: домики, бобровые плотины, геометрические ульи, баноидные муравейники и термитники. Короче говоря, по мнению Л. Мамфорда, если техническое умение было бы достаточным для определения активного человеческого интеллекта, то человек долгое время рас сматривался бы как безнадежный неудачник по сравнению с другими видами.
В таком случае, полагает Мамфорд, в начале развития человеческая раса достигла своего положения н только на основе способности использования и производства орудий. Или, скорее, человек обладал одним основным всецелевым орудием, которое было более важным, чем любой последующий набор, а именно — его собственным, движимым умом, телом, каждой его частью, а не только сенсорно-моторными действиями, которые произвели ручные топоры и деревянные копья. Для компенсации своего чрезвычайно примитивного рабочего механизма древний человек обладал значительно более важным и ценным качеством, которое расширяло весь его технический горизонт: тело, которое не создано для какого-либо одного рода деятельности.
Вывод Л. Мамфорда важен как культурологическая интуиция: орудийная техника и наша производственная машинная техника являются лишь специализированными фрагментами биотехники. Под биотехникой подразумевается все необходимое человеку для жизни. На основе такой интерпретации вполне можно оставить открытым вопрос, происходят ли стандартизированные образцы и повторяющийся порядок, который стал играть такую эффективную роль в развитии орудий, начиная с древних времен, как указал Роберт Брэйдвуд, единственно из производства орудий. А разве не происходят они в такой же мере, а может, даже более, из форм ритуала, песни, танца — форм, которые существуют в развитом состоянии среди примитивных народов, часто даже в более совершенной и законченной форме, чем их орудия.
Тот факт, что техника обязана игре и игре с игрушками, мифу и фантазии, магическому обряду и религиозному механическому запоминанию, освещен в книге Л. Мамфорда «Техника и цивилизация». Он должен быть достаточно осознан, хотя нидерландский историк и философ Йохан Хейзинга зашел так далеко, что рассматривает саму игру как формирующий элемент всей культуры. По мнению социолога, производство орудий в узком техническом смысле действительно, возможно, восходит к нашим африканским человеческим предкам. Но техническое вооружение клэктонской и ашельской культур оставалось чрезвычайно ограниченным до тех пор, пока не появились существа с нервной системой, более близкой к системе хомо сапиенс, чем к каким-либо другим человекоподобным предкам, и не привели в действие не только руки и ноги, но и все тело и ум, воплощая их не просто в материальное богатство, но и в более символические неутилитарные формы.
Как считает Л. Мамфорд, рассматривать человека в качестве главным образом изготавливающего орудия животного — это значит пропустить основные гл человеческой предыстории, которые фактически решающими этапами развития. В противовес типу, в котором доминировало орудие труда, точка зрения утверждает, что человек является иным образом использующим ум, производящим волы, самосовершенствующимся животным; и основной акцент всей его деятельности — его собственный организм. Пока человек не сделал нечто из самого себя, он мало что мог сделать в окружающем его мире.
К сожалению, концепция человека как главным а разом хомо фабер, производителя орудий, а не xoмо сапиенс, производителя ума, была настолько прочно в XIX в., что первое открытие искусства в Альтамире было отвергнуто как мистификация, поскольку ведущие палеонтологи не признали бы, охотники ледникового периода, орудия которых недавно открыли, могли иметь как свободное время, так и наклонности создавать искусство — не формы, но образы, демонстрирующие мощь наблюдения и абстракции высокого порядка.
Но когда мы сравниваем резьбу и живопись ньякского или мадленского периодов с их техническими достижениями, то кто скажет, спрашивает М. Форд, искусство или техника демонстрирует более развитие? Даже выполненные в совершенстве резцы солютрейской культуры в форме листа благородного лавра были даром эстетически восприимчивых ремесленников. Некоторые наиболее смелые технические эксперименты древнего человека не имеют никакого отношения к овладению внешней среде они были связаны с анатомическим изменением внешней отделкой человеческого тела в целях детальной выразительности, самовыражения или групповой идентификации.
В таком случае при своем возникновении техника была связана со всей природой человека. Примитивная техника была жизнеориентирована, а не узко ориентирована, и еще менее ориентирована на производство или на власть. Но там, где история в форме письменных памятников становится видимой, это жизнеориентированной экономике, истинной технике был брошен вызов, и она, по мнению Мамфорда, была частично вытеснена серией радикальных технических и социальных нововведений.
Возвращаясь к своей концепции мегатехники, Мамфорд отмечает, что около пяти тысяч лет т назад появилась монотехника, целиком посвящен увеличению власти и богатства путем систематической Организации повседневной деятельности по строго механическому образцу. В этот момент возникла новая концепция природы человека, и вместе с ней появился новый акцент на использование физических энергий, космической и человеческой, помимо процессов роста и размножения.
Главным значением этого изменения, по мнению Мамфорда, было создание первых сложных высокомощных машин. Это совпало с новой системой правления, принятой всеми последующими цивилизованными обществами (хотя с неохотой — также и архаическими культурами). Это была фундаментальная отправная точка, которая в течение нескольких последних веков вела к увеличивающейся механизации и автоматизации всего производства.
Как считает исследователь, до того, как соглашаться с окончательным переводом всех органических процессов, биологических функций и человеческих способностей в извне контролируемую механическую систему, все более автоматическую и саморазвивающуюся, было бы хорошо вновь проанализировать идеологические основания всей этой системы, с ее сверхконцентрацией на централизованной власти и внешнем контроле. Не должны ли мы действительно спросить себя, совместима ли возможная предназначенность этой системы с дальнейшим развитием специфических человеческих потенциальных возможностей?
В самом деле, рассмотрим стоящие перед нами альтернативы. Если бы человек в действительности, как все еще предполагает господствующая культурологическая теория, был существом, в развитии которого наибольшую формирующую роль сыграло производство и манипулирование с орудиями, то на каких достаточных основаниях мы предлагаем лишить человечество большого разнообразия автономных действий, исторически связанных с сельским хозяйством и производством, оставляя сохранившейся массе рабочих лишь тривиальные задачи наблюдения за кнопками и циферблатами и реагирования по каналам однонаправленной связи и дистанционного управления?