С нашей точки зрения, это место определяется принципом дополнительности Н.Бора. Бор в своих работах неоднократно пытался перенести принцип дополнительности из квантовой механики в другие области знания и, в частности, в сферу гуманитарных дисциплин. Один из наиболее простых и прозрачных его примеров - это пример с описанием слова или понятия. "Практическое применение всякого слова, - пишет Бор в одной из статей, - находится в дополнительном соотношении с попытками его строгого определения"30. Что имеется в виду? Очевидно, что "практическое применение" слова не нуждается в каком-либо определении. Оно задается набором имеющихся у нас образцов словоупотребления и конкретной ситуацией, в которой мы находимся. Назовем все это в совокупности контекстом словоупотребления. Очевидно, что такой контекст постоянно меняется от ситуации к ситуации, и слово, строго говоря, не имеет точного и раз навсегда заданного значения. Что же происходит, если мы делаем попытку дать этому слову точное определение? Речь, очевидно, идет не о том, чтобы выявить уже существующее реальное значение, ибо такого точного значения просто нет, а о том, чтобы это значение заново построить, опираясь на мощь нашего языка, на его аналитический потенциал. Иными словами, мы не столько
____________________ 30 Бор Н. Избранные научные труды. М., 1971. Т. II.
С. 398.
155 определяем слово, сколько его видоизменяем, помещая в новый контекст сопоставлений.
Контекст словоупотребления можно рассматривать как аналог прибора в квантовой механике. Слово само по себе просто не имеет значения, оно его приобретает только в определенном контексте. Но в таком случае попытка точного определения - это коренное изменение контекста, т.е. использование принципиально иного прибора, что создает и новое значение. Контекст практического словоупотребления ситуативен и индивидуален, контекст описания и определения связан с претензией на надиндивидуальность и общезначимость. Поэтому, употребляя слово, мы не способны дать ему определение, соответствующее фактическому контексту. Для этого нужен новый контекст, контекст языка, подключая который, мы, однако, меняем и значение. А нельзя ли, определив слово, строго использовать его затем только в соответствии с определением? Можно, но очень быстро обнаружится, что реальная практика все же нарушает границы, заданные определением.
Сказанное легко переносится и на более сложные случаи. Определяя слово или понятие, мы фактически формулируем некоторые правила словоупотребления. Но реально человек действует не по правилам, а по образцам. Именно наличие образцов объясняет кажущуюся парадоксальность ситуации, когда носитель языка действует якобы по правилам, не имея возможности эти правила сформулировать. Поэтому можно говорить вообще о дополнительности между практической реализацией образцов, с одной стороны, и формулировкой правил деятельности, с другой. Вспомнив проведенную в самом начале аналогию, можно сказать, что рациональная реконструкция речевой деятельности дополнительна по отношению к ее практическому осуществлению. Но отсюда уже всего один шаг к проблеме рациональной реконструкции процесса развития науки.
Однако, раньше, чем переходить к науке, попробуем уточнить наши исходные представления. Принцип дополнительности в сфере гуманитарного знания основан на следующих предположениях. 1. Деятельность в основном воспроизводится по образцам. Воспроизведение непосредственных образцов - это исходный и фундаментальный механизм социализации опыта.
2. Отдельно взятый образец не задает никакого четкого множества возможных реализаций, т.е. строго говоря, и не является образцом. Это обусловлено тем, что все на все похоже, и поэтому утверждение "X сходно с Y" всегда истинно. 3. Только в конкретной ситуации, в конкретном контексте образец теряет свою неопределенность и приобретает более или менее фиксированное содержание. Так, например, одни и те же действия в зависимости от предыдущих или последующих актов могут выглядеть и как вскапывание газона для посадки цветов, и как поиск червей для рыбной ловли, и как копание канавы и т.д. и т.д. Иными словами, деятельность создается контекстом. 4. Контекст - это аналог прибора при характеристике деятельности. Разные "приборы" порождают разное содержание, а если приборы несовместимы, то мы
156 получаем дополнительные характеристики. В качестве таких несовместимых "приборов" выступают контекст практической реализации и контекст описания. В одном случае, мы воспроизводим образец в конкретной и неповторимой ситуации, не привлекая опыта, зафиксированного в языке, в другом - привлекаем этот опыт, уничтожая тем самым специфику и неповторимость ситуации. 5. В качестве дополнительных параметров или дополнительных описаний выступают указание образцов, т.е. описание механизма деятельности, с одной стороны, и описание ее содержания, с другой. Зная образцы, мы не можем четко зафиксировать содержание, ибо оно объективно недостаточно определено, а "фиксируя" его средствами языка, порождаем нечто такое, что никак не содержится в образцах.
Из сказанного следует, что любая попытка описать содержание деятельности, включая и рациональную реконструкцию, есть выход за пределы реальных механизмов этой деятельности. А анализ механизмов не дает возможности описать содержание, ибо оно недостаточно определено. Поскольку, однако, нас не устраивает абсолютно бессодержательная история, мы вынуждены постоянно балансировать между желанием дать рациональную и содержательную реконструкцию, с одной стороны, и в то же время выявить механизм развития, с другой. Но увлекаясь одним, мы полностью теряем другое. По сути дела, рациональная деятельность, как мы ее выше определили, т.е. акция с четкой целевой установкой и четкими требованиями к продукту и процедурам - это артефакт, это порождение рефлексии, т.е. феномен созданный нашим описанием. Реальная деятельность есть нечто гораздо более неопределенное, нечто порождающее все новые и новые попарно симметричные версии, но никогда не совпадающее ни с одной из них.
И в завершение проиллюстрируем действие принципа дополнительности на конкретном примере истории науки, который к тому же интересен и еще в одном отношении: он иллюстрирует смену типов рациональности, что является достаточно существенным препятствием на пути рациональной реконструкции. Галилео Галилей следующим образом определяет равномерное движение: "Движением равномерным или единообразным я называю такое, при котором расстояния, проходимые движущимся телом в любые равные промежутки времени, равны между собою"31. Современный комментатор пишет: "Если мы обозначим скорость этого движения через V, время через t и пройденный путь через S, то в соответствии с определением равномерного движения будем иметь, что S = Vt" 32.
Итак, уже из определения следует, что Галилей владел тем же самым представлением о равномерном движении, с которого и мы начинаем изучение механики. Ну разве это не очевидно? Если принять, что скорость - это путь, проходимый телом в единицу времени, то пройденное расстояние пропорционально времени, т.е. S = Vt, откуда следует, что (V = S/t). Все тривиально просто. Не ясно только одно: а почему Галилей, дав свое ____________________ 31 Галилей Галилео. Сочинения. М.; Л., 1934. Т. I.
С. 282.
32 Там же. С. 650.
157 определение, формулирует затем четыре аксиомы и доказывает шесть теорем, хотя и аксиомы, и теоремы представляются современному читателю совершенно тривиальными. Судите сами, вот одна из аксиом: "Расстояние, проходимое при одном и том же равномерном движении в более продолжительное время, больше, нежели проходимое в менее продолжительное"33. Ну зачем эти аксиомы, если мы уже приняли, что S = Vt ? А вот теорема: "Если два тела движутся равномерно, то отношение скоростей их равняется отношению пройденных расстояний, умноженному на обратное отношение времен движения"34. Ну зачем нужно эту теорему доказывать, если мы владеем формулой V = S/t ?
Дело, однако, в том, что Галилей не пользовался и в принципе не мог пользоваться указанной формулой. Ее вводит впервые Леонард Эйлер, полностью осознавая при этом возможные трудности понимания. "Здесь может, пожалуй, возникнуть сомнение, - пишет он, - по поводу того, каким образом можно делить путь на время, так как ведь это - величины разнородные, и, следовательно, невозможно указать, сколько раз промежуток времени, например, в 10 минут, содержится в пути длиной, например, в 10 футов"35. На следующих страницах Эйлер дает два пояснения, указывая, в частности, что затруднение исчезает, "если мы сведем все к отвлеченным числам". Пояснения показывают, что Эйлер вполне серьезно относится к вопросу, связывая с ним реальные трудности. Можно сказать, что мы сталкиваемся здесь с двумя разными способами использования математики, с двумя разными типами рациональности. Для Галилея символическая запись, по-видимому, аналогична записи на естественном языке и должна фиксировать некоторое объективное отношение. Она при этом только выражает содержание знания, но не является элементом этого содержания. Иными словами, Галилей воспринимает выражение V = S/t по аналогии с высказываниями типа "Иван выше Петра" или "В сутках 24 часа". Поэтому Галилей мыслит пропорциями, но не может записать формулу типа V = S/t , ибо она не выражает никакого реального отношения обозначаемых величин. В отличие от этого у Эйлера математические выражения начинают играть роль репрезентатора, роль модели, становясь тем самым элементом содержания знания. Поясним это на простом примере. Говоря, что земля подобна шару, мы используем представление о шаре в качестве репрезентатора. Что касается языкового выражения "Земля - шар", то оно только фиксирует отношение репрезентации. Но в такой же степени, утверждая, что в случае равномерного движения V = S/t , мы это последнее выражение используем в качестве репрезентатора, в качестве модели, но вовсе не в роли вербального описания. Строго говоря, высказывание полностью должно иметь такой вид: "Скорость равномерного движения определяется формулой ____________________ 33 Там же. С. 283.