а) отношения “душа-тело” (душа бессмертна, близка к божественному, она “владеет” и управляет телом);
б) отношения “знаний” - чувственного и истинного;
в) отношения “единое - многое” (в контексте “подобия”);
г) предположения об истоках “вещей” (о “порождающих” причинах
“вещей”);
д) отношения двух видов бытия - “сущего” и “несущего” (субстратного начала “сущего”).
В конце дискуссии собеседники склоняются к мнению: на чисто понятийной основе причину “уподобление зримого безвидному” найти не удастся, нужен другой путь - попытаться представить это “уподобление” в принципе, в его осуществлении. В общем виде формулируется и сам принцип - “прекрасное причастно прекрасному”: “...ничто иное не делает вещь прекрасною, кроме присутствия прекрасного самого по себе или общности с ним, как бы она не возникла...”[9].
Платон доволен результатами дискуссии: “...надёжнее ответа нельзя, по-моему, дать ни себе, ни кому другому. Опираясь на него, я уже не отступлюсь. Да, я надёжно укрылся от опасностей, сказавши себе и другим, что прекрасное становится прекрасным благодаря прекрасному...”.
Радость переполняет Платона и его “озаряет”: “...единственный путь, каким возникает любая вещь, - это её причастность особой сущности, которой она должна быть причастна...”. Он готов закричать во весь голос: “Я нашёл!” - если в дальнейшем мне потребуется другое и лучшее основание, их уже можно будет сопоставлять и сравнивать. Но найден лишь путь к решению проблемы, к тому же природа “особой сущности”, к которой должны быть причастны “вещи”, пока неопределённа.
Что же предпринимает Платон? Последующие диалоги “Федона” отличны от проанализированных ранее - в них не столь отчётливы цели дискуссии, много рассуждений и бездоказательных суждений. Тем не менее, предисторию этих диалогов мы уже выяснили и оснований для их корректного обобщения в интересующем нас контексте вполне достаточно. Очевидная цель собеседников - найти возможность шага вперёд. Отсюда - сужение тематики дискуссии и переход к обсуждению: природы “вещей”, отношений между “вещами” и восприятия “вещей” человеком - как воспринимаются “вещи” и как они “мыслятся”[10].
Новый раздел дискуссии начинается с обоснования опорного тезиса - у “вещей” две “идеи”: “частная” (её конкретный “образ”) и “родовая” (то, что едино во всех её подобиях). Далее подробно анализируется: почему подобны многие “вещи”, почему подобные “вещи” могут иметь отличия, почему так устойчивы “родовые идеи вещей”?[11]. Убедившись, что все “вещи”, как и “частные идеи вещей”, преходящи, а ”родовые идеи вещей” каким-то образом сохраняются и воспроизводятся, собеседники склоняются к признанию:
а) существует что-то неизменное, изначально овладевающее “вещью” в становлении и являющееся в подобии “вещей” как “единое” во “многом”;
б) это неизменное может представлять собой ничто иное, как “родовые” - “неуничтожимые идеи вещей”.
Термин “идея” впервые появляется в “Федоне” именно в этой части дискуссии, в одной из фраз Федона: “...Помнится...Симий и Кебет... признали, что каждая из идей существует и что вещи в силу причастности к ним получают их имена...” [12]. В последующих рассуждениях о признаках чисел Сократ применяет уже словосочетания: “идея чётности / нечётности чисел”, “идея дробного / целого числа”, “идея жизни”[13]. Что же подразумевается под “идеей” в “Федоне”? Предположительно и по сути это общепринятое “понятие” о вещах или явлениях - их специфицирующий “опознавательный образ” (совокупность признаков, выделяющая в общем многообразии и позволяющая идентифицировать).
“Теэтет”. В диалогах “Теэтета” отчётливо продолжено намеченное Платоном в “Пире” и “Федре”. В них детально анализируются основные постулаты “прекрасных учений” великих “мудрецов”: Протагора, Гераклита, Эмпедокла и Гомера. В ходе этих диалогов последовательно критикуются:
а) постулат Протагора “мера всех вещей - человек”(“меры” и“истины” всегда относительны);
б) постулат Гераклита “всё течёт и изменяется” - есть два вида движения: изменение самой “вещи” (“текучесть”) и перемещение “вещи” (“движимость без изменения”). Отмечается также наличие учений Мелисса, Парменида и других философов, утверждающих, что “всё едино и неподвижно” (противоположное Гераклиту), которые также нуждаются в критике. Однако, по признанию Платона, “страшнее их всех один Парменид”, вызывающий “и почтение, и ужас” своей скрытой, “благородной глубиной” . Учения, упомянутые последними, собеседники почему-то не обсудили.
“Софист”. Причина этого проясняется в диалогах “Софиста”. В образе их главного участника “Чужеземца из Элеи”, “друга последователей Парменида и Зенона” - вполне узнаваем сам Платон, который активно оппонирует Пармениду и главному тезису его учения: “Этого нет никогда и нигде, чтобы несущее было”[14].
В ходе дискуссий Чужеземец стремится доказать, что существует как “сущее”(бытие), так и “несущее” (небытие). Ведь наряду с “вещами” есть и “отражения вещей” (в чувственно-умозаключительных “образах”, в зеркальных и прочих “копиях”), которые не “истинны”, т.е. не являются “подлинными вещами”.
Чтобы подвергнуть испытанию упомянутый тезис Парменида им выдвигается “безумный” антитезис: “небытие в каком-либо отношении существует, а бытие каким-то образом не существует”[15].
Обосновав его правомочность с помощью категорий “единого” и “целого”, Чужеземец доказывает: “бытие и небытие относительны”.
На этом он не останавливается и упоминает о наличии другого подхода к бытию: есть, настаивающие на том, что “...истинное бытие - это некие умопостигаемые и бестелесные идеи; тела же ...они... называют не бытием, а чем-то подвижным, становлением...”. Исходя из многообразия подходов к “бытию”, Чужеземец считает необходимым найти определение - что означает “существовать”? и предлагает исходное: “оно есть ничто иное, как способность к страданию или действию”[16].
В ходе дальнейшей дискуссии собеседники убеждаются - существующее значительно богаче в проявлениях и создаётся богатство этих проявлений “движением”. “Движение” в их представлении (по отношению к бытию) - это “иное”, оно и небытие и бытие. Завершают эту часть дискуссии принципиальные выводы:
а) “...распространяющаяся на всё природа иного, делает всё иным по отношению к бытию, ... мы по праву можем назвать всё без исключения небытием и в то же время, так как оно причастно бытию, существующим...”;
б) “небытие” не противоположно “бытию”, оно “иное”;
в) и, с точки зрения бытия, не уступает ничему другому. “...Должно смело теперь говорить, что небытие, бесспорно, имеет собственную природу...”[17]. В этих выводах не только историческое преодоление “авторитета Парменида”. Отважившись сказать: “...каждая часть ...иного , противопоставленная бытию, и есть действительно то самое - небытие...”, Платон сделал ещё один шаг вперёд - число конструктов “Учения об идеях” расширилось[18].
Окрылённые удачей, участники дискуссии пытаются продвинуться ещё дальше и выдвигают исходные тезисы:
а) всё существующее есть следствие божественного творческого искусства;
б) всё ранее не существовавшее возникает благодаря некой иной созидательной деятельности (не бога);
в) всё существующее возникло в силу какой-то самопроизвольной причины - без участия разума.
Но эта попытка была недолгой - признав, что существуют два принципиально отличных вида творчества, созидающее и подражательное, утомлённые собеседники распрощались.
“Парменид”. Платон уже преодолел свою “боязнь Парменида”, он готов к “очной встрече” и “встречается с ним” - в воображаемой дискуссии очень старого, но “красивого и представительного” Парменида с “молодым” Сократом и его друзьями. Цель Платона в этой дискуссии очевидна - ещё раз оценить “с точки зрения Парменида” исходные тезисы своего “Учения” (“Прав ли я?”) и решить: “что делать дальше?” (“Могу ли я идти вперёд, уже не оглядывась назад?”). Воображаемую дискуссию начинает обращение Парменида к Сократу: ”...ты полагаешь, что существуют определённые идеи, названия которых получают приобщающиеся к ним вещи; например, приобщающиеся к подобию становятся подобными, к великости - большими, к красоте - красивыми, к справедливости - справедливыми?...” и просит уточнить: “...каждая приобщающаяся вещь приобщается к целой идее или к её части? Или возможен какой-либо иной вид приобщения...?”.
В ходе дискуссии Парменид находит упущения в Сократовом представлении отношений “идей” и “вещей” и Сократ уточняет: “...Мне кажется, Парменид, что дело, скорее всего, обстоит так: идеи пребывают в природе как бы в виде образцов, прочие же вещи сходны с ними и суть их подобия, самая же причастность вещей идеям заключается ни в чём ином, как только в уподоблении им...”[19]. Парменид выражает сомнения в бытии “идей-самих-по-себе”, пытается обосновать свои сомнения исходя из своего учения, но вскоре признаёт - для анализа предложенного Сократом необходимо применить другой, неординарный подход.
Собеседники соглашаются и, рассматривая отношения “единое-многое”, “части-целое”, “предельное-беспредельное”, “подобное-неподобное”, “тождественное-нетождественное”, “единое-иное”, последовательно формулируют:
а) что такое “единое-вообще” и “единое-в-существовании”;
б) что такое “не-единое”, т.е., “другое” (“иное”);
г) принципы приобщения к “бытию” “единого” и “другого”.
На этом дискуссия практически завершилась, её длительность, вероятно, утомила Парменида, да и цель достигнута - обосновано и доказано: а) бытие “иного”, которое: “... нигде и никаким образом не имеет никакого общения ни с чем из несуществующего...”;