Из общих предпосылок отношения "новых" философов к традиционной мысли видно, что полемика составляет интегральную часть произведений этих авторов. В пылу полемики (любой) трудно сохранить строгость аргументов и понятийно-категориальной однозначности. Однако постмодерн отличает принципиальная многозначность, метафоричность, образность языка и мышления. За этим - не просто неприятие устоявшегося, но стремление артикулировать "духовное состояние" (Деррида), интуицию единства и многообразия мира. Так, вместо понятия "картины мира", в основе которой лежат принципы системности, соподчиненности, прогресса появляется образ лабиринта как символа полноты и Идеи мира. В нем разветвленные коридоры. Но в отличие от лабиринта классического, на пороге которого в твою руку сразу ложится нить Ариадны, ведущая к единственному выходу (это своеобразная метафора пути познания в традиционной мысли), - здесь его нет. Как нет центра, периферии. Дорожки подобны сетке (то, что у Делеза называется "ризома"). Она устроена так, что каждая дорожка имеет возможность пересечься с другой.
Пространство культуры, духовных форм деятельности (искусство, философия, религия, наука) - это пространство ризомы. Потенциально такая структура безгранична, "хотя на самом деле не достроена до конца". Наше освоение мира-"лабиринта" подобно путешествию по равнозначным возможностям дорожек ризомы. Так идея единства мира завершает себя в плюрализме форм, методов, принципов, направлений его освоения, который теперь не нуждается в трансцендентализме абсолютных истин. Примером лабиринта, пространства ризомы, где все возможно, равноценно и равноправно, являются сюжеты и события в произведениях Х.Л.Борхеса. Основным мотивом его сюжетов является трансформация вымышленного, иллюзорного мира в действительный и - господство над ним. В миниатюре "Сад расходящихся тропок" осуществляется в действительности созданное китайским философом учение о параллельном существовании всех времен и возможностей.
Идея плюрализма, равновесие многообразия в единстве нуждается во множестве теоретических уточнений, разъяснений, и потому она держится неимоверными усилиями мышления самих "новых" философов: малейший сдвиг на "единство" означает возврат к жесткости доктринального монологизма; акцент на многообразие мгновенно трансформирует плюрализм (равнозначную множественность) в разнородную "всякость", в эклектику. К сожалению, критерии их соответствия достаточно неопределенны. Они основаны скорее на интуиции интеллектуально-рафинированного вкуса "новых" философов, подкрепленной иллюстрациями из области слишком очевидного, нежели на аргументах историко-культурного (исключение составляет М.Фуко), историко-философского исследования. Видно, данное обстоятельство послужило основанием для критиков, упрекающих постмодерн в "расшатывании традиционного аппарата", ведущего "к утрате ориентиров уверенности".
Черты нестрогости мышления "новых" философов усиливаются еще и тем, что они исходят из уже состоявшегося кризиса мира, "зеркалом и увеличительным стеклом" которого являются существующие формы духовной деятельности (искусство и политика, наука и идеология, религия и философия). Понимая, что описание части и даже суммы частей не равно целому, мышление, "всматриваясь" в духовность, не просто констатирует состояние его, но на этой основе дает рекомендации в масштабах человечества. Сообразно ракурсу видения проблем и субъективным склонностям мыслителей в качестве инструмента анализа и одновременно модели для улаживания проблем избираются те или иные формы духовной деятельности. Так появляются темы политики и власти в концепции истории К.Поппера, идеологии в истории культуры М.Фуко, современного искусства в исследованиях Ж.Делеза, философии и культуры общества у Ж.-Ф.Льотара, науки и ее оснований у И.Пригожина, нравственности в позитивистски ориентированной "либеральной утопии" Р.Рорти. Видимо, это обстоятельство в определенной мере послужило основанием для распространенных утверждений, что постмодернистское мышление "сдвигается" в плоскость исследования частных вопросов культурологии, искусствоведения, науки, политики и т.п., что еще более усиливает с помощью постмодернизма кризис культуры, поскольку ведет к окончательной дестабилизации существующего знания.
Неадекватная оценка и отношение к постмодернизму обусловлены глобальностью поставленных проблем и трудностью "переориентации" современного мышления, укорененного в современной же ему культуре. Постмодернистское мышление постоянно занимается двумя взаимоисключающими вещами: оно осуществляет одновременную процедуру разборки, деконструкции традиционных культурных форм и - их же реконструкцию, т.е. процедуру, связанную с отрицанием первосмыслов и одновременно "сборку" новых смыслов, необходимых для дальнейшей динамики культуры и самого человека.
Соблюдение логической безупречности в решении таких проблем не гарантирует от недоуменных вопросов, споров и опровержений. Когда же из теории идеи начинают "переливаться" в жизнь, что вынуждает массовое сознание пересмотреть знае-мое, привычное, комфортное, - появляются протесты, обвинения в утонченном интеллектуализме, элитарности и в стремлении интеллигенции к культурному авторитаризму.
Представители постмодерна одним из своих основоположников считают Ницше, который считал, что язык - это не просто описание мира. Различные языки и различные формы высказывания в действительности являются разными мирами. Этим высказыванием Ницше поколебал уверенность философов в том, что слова - только средство, инструмент познания, что полезность слов может быть подтверждена сравнением их с миром, который они описывают. Ницше, с точки зрения постмодерна, разрушил господствующее представление о том, что знание о мире есть достояние людей, наблюдающих этот мир с трансцендентных высот. До Ницше считалось, что язык способен достаточно прозрачно описывать мир при условии "чистоты разума". Ницше поставил под сомнение объективность, рациональность понимания мира и показал, что власть использует знание для поддержания собственных привилегий, а люди низшего слоя используют знание, чтобы защитить себя. Затем Л.Витгенштейн в "Логико-философском трактате" и "Философских исследованиях" подтвердил предвидение Ницше. Он обосновал для философии введение понятия " языковой игры ", означающей нерасторжимое единство языка и определенной деятельности (слова приобретают свое значение лишь в контексте определенной деятельности - такова центральная идея понятия "языковой игры"). Витгенштейн показал, что употребление языковых форм вне контекста определенных предметных практик способно порождать значительные трудности и ложные представления.
В 60-х годах появляются работы критика, филолога и культуролога Р.Барта, в которых он обосновывал идею множественности языка, точнее - символизма языка. С его точки зрения, символ есть там, где язык создает сложно организованные знаки и где смысл, не довольствуясь указанием на предмет, тут же указывает и на другой смысл, способный раскрыться только внутри и через посредство первого смысла. Поскольку же культура есть набор языков, точнее текстов, то весь мир оказывался грандиозной библиотекой - реальностью и метафорой Космоса, культуры и человека, свобода которого заключается теперь в декодировании языкового символизма. В средние века такая символическая свобода узаконивалась теорией четырех смыслов. Например, в буквальном (историческом) смысле Иерусалим означал город в Иудее; в аллегорическом - христианскую церковь; в моральном - душу верующего; в анагогическом (возвышенном, мистическом) - царствие небесное.
"Напротив, классическое общество, - пишет Р.Барт, - приспосабливалось к этой свободе с немалым трудом: оно либо отрицает ее напрочь, либо - что имеет место в современных формах такого общества - подвергает цензуре; история символов и их свободы оказывается историей насилия над ними". Это значит, что язык, строго говоря, является не просто средством познания и инструментом коммуникации, но - средством манипулирования господствующей идеологии, что ведет к деградации самого языка и извращению человеческих отношений в направлении "отношений господства и подчинения". Вот почему постмодернизм начинает с требования "положить начало генеральной инвентаризации духовного имущества". Б.А.Леви, М.Фуко, Р.Барт, Ж.Деррида, Ж.Делез, Ж.-Ф.Льотар и другие, развивая идеи Ницше и Витгенштейна, продолжая традиции критицизма Франкфуртской школы, воспринимают критику языка как критику основоположений культуры и цивилизации. Классическая рефлексия о бытии, смысле и цели человека, истории стала подменяться "интертекстуальным дискурсом", который можно расшифровать как "различение и повторение текстов". Новое мышление, отказываясь от традиционных философских проблем, шло в направлении "разговора о сказанном", "письма о написанном", т.е. к выяснению, "что собственно философским является в философии, если она есть дискурс (язык в действии, т.е. язык в том виде, как он используется говорящим - авт.) - и "письмо" (идеологически наполненные, ценностно ориентированные речь и слово - авт.)".
Главной казалась идея укоренить язык в референте, в сообщающем. Прежде всего была предпринята попытка дезавуировать структуру знака - то, что Р.Барт по аналогии с иконоборчеством назвал "знакоборчеством".