Итак, деконструирование Дерриды выступает прежде всего как: работа с текстуальными компонентами, словами и предложениями; запись их в цепочку возможных субститутов (заместителей); в нескончаемое их дополнение; игра различения и различания (различание есть различение в его процессуальности, подвижности); превращение слов и вещей в некие следы, несущие на себе печать неискоренимой тайны и страсти. Разумеется, приведенное определение философствования Дерриды заслуживает дальнейшего комментария. На этот раз речь пойдет о конкретных специфических приемах, придающих его философии эксцентричность и рискованную оригинальность.
Первый прием. Деррида формулирует бинарные оппозиции: обозначающее/обозначаемое, речь/письмо, ответ/молчание. Довольно часто эти оппозиции хорошо известны из истории философских идей. Поэтому обращение к ним Дерриды производит впечатление попытки разрешить действительные трудности философского знания. Так оно, по крайней мере отчасти, и есть. Вместе с тем следует отметить, что философско-литературная техника Дерриды позволяет ему обнаруживать или самому формулировать бинарные оппозиции едва ли не в любом месте текста. При этом он возводит избранные для анализа слова и предложения в ранг ключевых. Иногда такого рода прочтения представляются проявлениями исключительно его собственного философского вкуса.
Второй прием. Бинарной оппозиции придается характер апории. Апория в переводе с греческого означает невозможность преодоления (а) щели (поры), несовместимость двух (или нескольких) суждений, противоречие. Как известно, Гегель видел в логических противоречиях источник логического движения; тезис–антитезис (первое отрицание) – синтез (отрицание отрицания). Деррида вслед за Гегелем считает двойное отрицание правдой преемственности [13,с.117]. Но апоритическая техника у него другая, нежели у Гегеля. Последний как бы склеивает противоположности, в результате непреодолеваемая щель-пропасть ликвидирована, а исходное противоречие преодолено; возникший синтез, однако, не монолитен, он в свою очередь с треском раздваивается на противоположности, которые вновь склеиваются, и т.д. Деррида действует в другой манере, там, где Гегель склеивает, он дробит. Обе стороны апории испытываются на прочность, расшатываются: между раздробленными скалами нет и не может быть пропасти. Дорога проходит по апориям [13,с.129], но подлинная цель состоит в том, чтобы перейти за апорию [13.С.96]. Как это сделать?
Третий прием. Любому правилу или понятию придается возвратный характер [13,с.23–24]. "Внутреннее противоречие ... каждого нормативного понятия ... заключается в том, что оно предусматривает следование правилам и одновременно свободу импровизации без правил" [13,с.23]. Как выясняется, именно возвратный характер правил и понятий обеспечивает негацию, А превращается в не-А и есть не-А. Поясним это примером, представляющим собой реконструкцию размышлений Дерриды в эссе "Страсти" [13,с.16-80]. Допустим, вас о чем-либо спрашивают. Спрашиваемый дает на вопрос либо ответ, либо не-ответ. Любой нормальный логик считает ответ ответом, а неответ неответом. Деррида мыслит по-другому, нежели нормальный логик, причем делает он это, разумеется, вполне осознанно: "... не-ответ также является ответом". Но как можно превратить не-ответ в ответ? Для этого достаточно спросить: в чем состоит ответ не-ответа? Надо применить правило ответа (а состоит оно в некой реакции на вопрос) к правилу не-ответа (к отсутствию реакции). Контрправило есть тоже правило. Согласно нормальному логику, Деррида большой путаник, ложный мастер применения к правилу его контр-правила [15,с.60]. Деррида же гордится своим пристрастием к противоречиям и парадоксам, своим желанием скорее нарушать, чем предписывать правила [13,с.29, 110].
Отметим, что Деррида в бинарных оппозициях обычно отдает предпочтение той стороне, которая менее традиционна (письму, а не речи; знаку, а не вещи; игровому, а не серьезному). Такое предпочтение не следует из требования возвратности (пересекаемости) правил и является необязательным к нему дополнением.
Четвертый прием. Требование абсолютной заменяемости: "любой другой есть любой другой" [13,с.122]. Всеобщая связность превращается Дерридой во всеобщую заменяемость не только слов, но и того, что стоит за ними. Параллели, изоморфизмы, замещения и перемещения слов и их цепочек, метафоры, аллегории и цитации – все это в полной мере используется Дерридой.
Пятый прием. "Выворачивание" слов – с этой целью проводится их морфологический анализ и широко используются словарные статьи, переводы терминов из одного языка в другой.
Приемы – с третьего по пятый – это механика деконструирования и реализации парадоксального движения по дорогам апорий; строгость в понимании Дерриды требует объединения сторон дихотомических оппозиций, после их многократного раздвоения остается пустынность [13,с.90]. Апории не преодолены, они разрушены, нет слов, нет вещей, нет их времени и пространства, мосты сожжены, все переведено "по ту сторону" от себя самого по направлению к ничто, размыты знаки и их референты, от слов остались одни следы, они приобрели виртуальность (вспыхивают и исчезают). Смещение реального и воображаемого делает из слов симулякры (понятие-метафора Жана Бодрийара). Слова-симулякры не имеют референтов, они симулируют и переводят в игру масок все устойчивое – то, что обычно считают существующим, присутствующим. После деконструкции любое слово превращается в симулякр; деконструкция проведена тем строже, чем ближе подводит симулякр к ничто.
Заканчивая раздел о Дерриде, считаем необходимым рассмотреть еще четыре значимых аспекта его творчества. Это отношение философа к литературе, эстетике и этике, а также предпочтение им письма, а не речи.
Деррида увязывает свою программу намного теснее с текстуальностью (письмом), чем с вербальностью (речью) [16,с.218-224]. Основание этому он видит в конечном счете в том, что письмо органичнее всего знаменует деконструктивную игру означивающих. Речь слишком тесно соотносится с конкретной ситуацией, ее вполне можно рассматривать как плохое письмо, запись посредством звуков. В качестве игры означивающих текстами являются и речь, и ДНК, и компьютерные программы, но наиболее удачными текстами считаются философия и литература.
Отношение Дерриды к литературе довольно сложное. В американском литературоведении представители одного из влиятельных течений – литературного деконструктивизма – видят в Дерриде лидера. Это обстоятельство ставит его перед проблемой выбора: философия или литература? Правы ли философы, полагающие, что все новации Дерриды инспирированы не философией, а знаниями от литературы и литературоведения? Выбор Дерриды, мастера двусмысленностей, достаточно определенный – для себя он ставит на первое место философию: "В сущности я обхожусь без литературы и, надо признаться, довольно легко" [13,с.49]. Деррида даже противопоставляет серьезность и вдумчивость философии вымыслу и творчеству литературы [13,с.42]. Но апоритичный метод вынуждает его стереть различия между литературой и философией. И тогда литература "... является, она говорит, она всегда делает нечто другое, отличное от нее самой, ее самой, которая впрочем является не чем другим, как этим чем-то, отличным от нее самой. Например, или прежде всего – философией" [13,с.70]. Деррида привел философию в тесное соприкосновение с литературой и литературоведением, это следует поставить ему в заслугу.
Причастность его к литературе наводит на мысль, что он подобно Адорно сводит философию к эстетике. Такое мнение не выдерживает критики. В философском отношении деконструк-тивизм Дерриды шире эстетики, вместе с тем ему органично присуще эстетическое. Показательно в этом смысле отношение его к слову и методу деконструкции. Слово "деконструкция" он считает неудачным, ибо "оно, в первую очередь, некрасиво" [12,с.57]. Перед японским переводчиком Деррида ставит задачу "высказать ту же самую вещь (ту же самую и другую)", "увлечь ее в иное место, написать и переписать ее. В слове, которое оказалось бы и более красивым", создать "шанс поэмы" [12, с. 57]. Вопрошание Дерриды по поводу негативной теологии – не являются ли красота и возвышенное ее важнейшей чертой [13,с.75], в полной мере относится к его собственному философствованию. Ответ должен быть, пожалуй, таким: и да, и нет, но больше да. Скажем, так: в философствовании Дерриды привычная логика опрокидывается и изничтожается, а эстетики явно больше, чем этики.
Деррида находится в таком почтенном философском возрасте, он настолько преуспел, что пора обращаться к этике, этой негласной вершине всякой эффективной философии. Но с этикой у Дерриды большие проблемы. Философ, который призывает скорее нарушать, чем устанавливать правила, по мнению многих, не лучший советчик в этике. Деррида категорически не согласен с умами, видящими в "деконструкции" современную форму аморальности и безнравственности [13,с.32]. Он отмечает возрастание своего интереса к проблемам этики и стремится в этой связи сделать из деконструкции все необходимые выводы. Следует отдать должное последовательности Дерриды – его выводы деконструктивны.
Деррида обращается к анализу концепции ответственности, занимающей центральное место в современной этике. С помощью своего метода Деррида быстро выясняет безответственность ответственности (сплошь и рядом нескромно и невежливо возлагать именно на себя ответственность, тем самым нахально преувеличивая свою значимость) и ответственность не-ответа (безответственности) по уже указанным основаниям [13, с.32-42]. "Так что же делать? Ответить невозможно. Невозможно ответить на вопрос об ответе" [13, с.42]. Остается одно – неустанно проводить деконструкци») и принимать решения "вне правил и воли". Такова этика, настаивающая в конечном счете не на ответственности, а на тайне и страсти, которые вне правил [13, с.46-49].