Деконструктивизм Дерриды одни воспевают, другие презирают. Как бы то ни было, его деконструктивизм – яркое событие философии последней трети XX века. С ним приходится считаться.
Жан Лиотар: конституирование постмодернизма
Жан-Франсуа Лиотар (1924-1998) первым из мэтров новейшей философии осознал в полной мере необходимость постановки вопроса о постмодерне. Его книга "Состояние постмодерна" (1979) в считанные годы принесла ему мировую известность. В отличие от своих коллег, влиятельных не менее его самого, Лиотар в открытую и не без известного провокационного умысла объявил себя сторонником постмодерна, объясняя содержание последнего Даже детям (одна из его книг называется "Постмодерн в изложении для детей" [17]). Проследим за тем, какие аргументы Лиотара позволили ему открыть новую философскую территории.
Рабочая гипотеза Лиотара "состоит в том, что по мере вхождения общества в эпоху, называемую постиндустриальной, а культуры – в эпоху постмодерна, изменяется статус знания" [18,с.14]. Речь идет об обществе, начало которого связывается с концом 50-х годов, – информационном обществе. В первую очередь именно влияние информационных технологий изменило природу знания. Это изменение породило недоверие к старому знанию, в том числе и к философии. Постмодерн определяется именно как недоверие к старому знанию, функционирующему в форме больших (мета)рассказов [18, с. 10]. Проблема состоит в определении статуса нового знания и ответа на его вызов. Что происходит? Что нужно делать в состоянии постмодерна?
В поиске ответов на вопросы постмодерна Лиотар рассматривает любое знание в качестве языковой игры, феномена, открытого Витгенштейном. Структура языковой игры определяется соотношением денотативных, перформативных и прескриптивных высказываний [18,с.30-31]. Каждое из этих высказываний позиционирует определенным образом свой референт, отправителя и получателя информации. Денотативные высказывания что-либо констатируют (например, "Университет болен"; действительно ли он болен, каждый может определить на основе фактов). Перформативные высказывания являются исполнением некоторого действия (ректор объявляет: "Университет открыт"; университет открыт, ибо во власти ректора исполнять действие – открытие университета). Прескриптивные высказывания предписывают действия получателю информации в соответствии с властными полномочиями ее отправителя ("Дайте средства университету"). Во всех трех случаях имеет место языковая игра и она легитимна (оправдана) не иначе как в силу явного или неявного противоборства (агони-стики) игроков [18,с.33]. Люди в качестве "атомов" общества расположены на пересечении прагматических, т.е. жизненно важных для них связей [18,с.47]. Коммуникация предполагает игры, их ставки, агонистику, согласие (консенсус), но и несогласие (дисконсенсус).
Сравнение нарративного (народного, традиционного, ненаучного) и научного (рассказов) знаний выявляет ряд любопытных особенностей. Нарративный рассказ принимается повествователем и слушателем в качестве легитимного (законного), поскольку оба принадлежат к одной и той же культуре, предание переходит от одного члена сообщества к другому. Так передается набор прагматических правил, здесь нет сколько-нибудь разветвленных аргументации и доказательств [18,с.58,61,69]. В нарративном рассказе денотативные, перформативные и прескриптивные высказывания образуют синкретическое единство. Легитимность наррации не является проблемой, она считается чем-то естественным, не нуждающимся в обосновании.
Принципиально иначе обстоят дела в случае научного знания: оно избирает денотативные высказывания и изолирует их от перформативных и прескриптивных высказываний. Два последних типа высказываний формируют социальную связь. Все это означает, что наука изолируется от прагматики. Правомерность (легитимность) науки должна быть доказана на основе аргументов и данных экспериментов [18,с.66-67]. Имеется в виду достижение всеобщего согласия именно на этой базе: нельзя не соглашаться с хорошо проверенными данными экспериментальных наук. Но истинное положение дел оказывается значительно хуже желаемого.
В силу роста научного знания, разработки учеными все новых идей и теорий возникшее было между ними согласие (консенсус) постоянно расстраивается. Особенно неприятными представляются для сторонников автономной легитимности науки уроки знаменитых двух теорем К. Гёделя: даже истинность самой образцовой математической теории, арифметики, в ней самой недоказуема. Наука не может оправдать ни законность самой себя, ни тем более законность перформативных высказываний [18,с.98] (из денотативного высказывания "дверь открыта" нельзя логически извлечь обещание субъекта ее закрыть или же приоткрыть пошире). Не оправдались надежды на гуманитарные науки – философию, этику, политологию; они так же, как и другие науки, не могут путем аргументации и доказательств сообщать легитимность высказываниям действий, т.е. перформативным и прескриптивным высказываниям.
К середине XX века легитимность всякого знания приобрела остропроблемный характер, в последующие годы к существующим сложностям добавились новые. Возникло много новых языковых игр, кибернетических, логических, математических, так называемых теорий игр и катастроф: "никто не владеет целым" [18,с.99]. Принцип универсального языка оказался полностью разрушенным [18,с.106]. В то же время существенно изменился характер контроля над языковыми играми (дискурсами): ушла в прошлое доминация ценностей науки (истинно/ложно), на первый план вышли технические (эффективно/неэффективно) и экономические (прибыльно/неприбыльно) критерии. "Отношение наука/техника перевернулось", легитимность информации оценивается по степени ее операциональности [18,с.114]. Сторонники предпочтения технической легитимации (Н. Луман и др.) настаивают на системной организации общества [18,с.113,133,151], именно против них, не понимающих агонистику языковых игр, и выступает Лиотар наиболее решительно.
Решающая мысль Лиотара касается новой легитимации, обоснования правомерности новейшего знания. Эта легитимация должна подчиняться не большому (нарративному) рассказу, не науке, не метаязыку философии и политики, не техническим, экономическим и системным критериям, а паралогии. Паралогия – не чья-то пустая выдумка, она вызвана к жизни историческими изменениями, прежде всего информационными технологиями, которые, если их не контролировать, приведут к террору. Террор – это всегда сужение поля языковых игр [18,с.151-152].
Паралогия Лиотара – это обращение к агонистике многообразных языковых игр и "маленьким рассказам"; позитивная, вопреки Хабермасу, оценка дисконсенсуса, без которого невозможно творчество и научное воображение; замена системности принципом открытой систематики; локальность [18,с.144-157]. Лиотар видит легитимизационную силу его паралогии в стимулировании ею производства новых идей, новых высказываний [18,с.154].
Паралогия, по определению, избавляет от всякого террора; ее забвение, например желание во что бы то ни стало достигнуть консенсуса, наоборот, возвращает в его, террора, объятия. Избегая террора, вполне возможного в информационном обществе, каждый человек должен набраться смелости и взять ответственность на себя; ее, как показывает анализ Лиотара, просто-напросто некуда передвинуть от себя. Субъектом принятия решения является не паралогика, а индивид, принимающий активное и добросовестное участие в языковых играх, которые подчиняются разработанной Рене Томом теории катастроф. Но, согласно Тому, "модель катастроф сводит любой причинный процесс к одному, интуитивное оправдание которого не составляет проблем: конфликт, по Гераклиту, – отец всех вещей" [18,с.142]. Так как Лиотар неоднократно и с немалой симпатией цитирует Тома, то нам остается предположить, что он вместе с последним видит решающее основание легитимности знания в его интуитивном оправдании. Интуиция – не дар божий, она порождается в агонистике языковых игр.
Агонистика языковых игр с ее установкой на свободу и воображение, принятие ответственности на себя, ее интуитивное оправдание – вот этика Лиотара в том виде, в каком она присутствует в его самом знаменитом произведении.
Заслуживает быть отмеченной еще одна проблематизация Лиотара, возможно, самая интересная. Как уже отмечалось, в наррации констатирующее и прагматическое знания составляют единое целое. Всемерное развитие науки привело к разрыву этих двух форм знания, наука отказалась от прагматического знания. Естественный вопрос: не следует ли восстановить единство двух видов знания? Именно в этом направлении движется мысль Лиотара. В процессе языковых игр его субъекты должны взять на себя ответственность за правила, которым подчиняются высказывания, тем самым знание нагружается прагматикой [18,с.148]. Лиотар – не прагматик, более того, чрезмерные прагматические требования, по его мнению, вредны, но он критически относится к насильственному очищению науки от прагматики. В "маленьком рассказе" Лиотар обнаруживает все типы высказываний, единство которых обеспечивается ответственностью субъекта. Что касается взаимосвязи временных согласий, консенсусов ("маленьких рассказов"), то она отсутствует, прерывность разрушает непрерывность, а вместе с ней и опору на понятие прогресса.
В том виде, в каком постмодернизм представлен в книге Лиотара "Состояние постмодерна", он является антитезой философии дискурса Хабермаса. Проблематизации первого и второго соотносятся с языковыми играми. Проблемное поле одно и то же, но акценты существенно разные: консенсус, публичность, "большой рассказ", прогресс у Хабермаса и дисконсенсус, малые группы и "маленький рассказ", прерывистость истории у Лиотара. Тот, кто не желает опускаться в пучины деконструктивизма, имеет возможность занять позицию конструктивного (т.е. не деконструктивного) постмодерна. Увы, сам Лиотар, часто (но не всегда!) решительно покидает эти позиции.