Основные философские направления и концепции науки. Итоги XX столетия, Канке В.А. (стр. 28 из 68)

"X золотая гора" ложно для всех значений X. Это и означает, что "золотая гора не существует". "X автор Вэверли" истинно в случае подстановки вместо Х имени Скотт, следовательно, автор Вэверли существует и им является Скотт. Но существует ли сам Скотт? Чтобы разумно ответить на этот вопрос, нам следует записать предложение с переменной (пропозициональную функцию): "X Скотт". Подстановка Скотт вместо Х дает на этот раз не истинное предложение, а тождество а=а. Скотт есть Скотт, только и только это сообщает нам выражение "Скотт существует". Дескрипция не обозначает, а сообщает дополнительную информацию о денотате.

Что касается проблемы истины, то в этом вопросе Рассел стремился опереться на факты: "... любое не являющееся тавтологией суждение, если оно истинно, истинно в силу своего отношения к факту ..." [3,с.19]. Речь идет о корреспондентной концепции истины: истинность предложения состоит в его соответствии (корреспонденции) реальности. Крайне важные обстоятельства относительно корреспондентной концепции истины выявил польский логик и философ Альфред Тарский (1902-1983). Он рассматривал такой на первый взгляд очень простой пример: «Предложение "Снег бел" истинно тогда и только тогда, когда снег бел» [4,с.94]. Однако здесь есть свои тонкости. Приведенное предложение состоит из слов (не из снега). Если бы выражения "снег бел" соответственно из левой и правой частей предложения были тождественными, то анализируемое предложение превратилось бы в тавтологию, по отношению к которой вообще неправомерно ставить вопрос об истинности. В чем же состоит различие двух выражений "снег бел"? В правой части предложения это выражение относится к объектному языку, оно "о чем-то говорит" (о том, что снег бел), в левой части указанное выражение стоит в кавычках, т.е. оно является именем выражения снег бел. Все предложение в целом в совокупности всех его частей относится не к объектному, а метаязыку. Метаязык позволяет толковать, интерпретировать объектный язык [4,с.101]. Центральная идея Тарского как раз и состоит в необходимости различения объектного и метаязыка.

Определение истины применяется к объектному языку, но последний должен интерпретироваться в языке более богатом, чем он, т.е. в метаязыке. Структура языка, в котором не проводится четкое различение объектного и метаязыка, считается неточно заданной, семантически замкнутой. Семантическая замкнутость характерна для естественных языков, которые формируются во многом стихийно, не в полном соответствии с требованиями логики как науки. Итак, мир языка неоднороден, только при различении объектного и метаязыка правомерны претензии на достижение феномена истинности. Отсюда следуют многочисленные впечатляющие выводы.

Обратимся к непризнанному королю всех парадоксов – парадоксу лжеца: "Я лгу". Лжец, говорящий "Я лгу", одновременно лжет (ибо он лжец) и говорит правду (ибо он, фактически, уличает себя во лжи). Если, однако, иметь в виду необходимость различения объектного и метаязыка, то рассуждения о парадоксальности утверждения лжеца: "Я лгу" просто-напросто несостоятельны, ибо это различение грубо игнорируется. Мы должны потребовать от лжеца конкретики, прямого использования объектного языка: "Я лгу, что S есть Р" (например, что снег бел). Анализ выявляет теперь, что говорящий "Я лгу" либо лжет, либо глаголет истину, но он не делает то и другое одновременно. Что и следовало доказать. Итак, различение мета- и объектного языка намечает путь борьбы с парадоксами. В частности, это касается и неполноты формальных систем.

В 1931 г. Курт Гёдель (1906-1978) показал, что в так называемых семантически замкнутых языках возникают противоречия, с которыми невозможно бороться средствами этих языков (так, нельзя доказать отсутствие противоречий в арифметике, самой образцовой математической дисциплине, средствами арифметики). Истоки такого положения дел, по Тарскому, опять же следует видеть в игнорировании различения мета- и объектного языка [4, с.108]. Доказательство противоречивости или непротиворечивости формальной системы Z может быть получено при ее интерпретации более богатым языком – метаязыком. Но поскольку любой метаязык сам может стать предметом анализа, т.е. объектным языком, эстафета интерпретаций может включать много ступеней. Здесь, однако, имеет место одно важное ограничение: по определению лишь тот язык может быть принят в качестве метаязыка, который богаче объектного языка. В противном случае интерпретация сама будет противоречивой.

Язык неевклидовой геометрии богаче евклидовой геометрии, поэтому первый может использоваться для интерпретации второго. Если же брать в качестве метаязыка язык евклидовой геометрии, то он бессилен дать сколько-нибудь содержательную интерпретацию одной из теорем неевклидовой геометрии, согласно которой через точку вне данной прямой можно провести сколько угодно линий, параллельных этой прямой. Кстати, теперь ясно, почему вниманию читателей данной книги предложена в первую очередь философия современная, а не давно минувших дней. Новейшая философия – ключ к пониманию любой другой философии.

Итак, одна из особенностей аналитической философии состоит в способе философствования так называемых логистических философов, придающих философский вес достижениям формальной, математической и других логик, всем логикам, которым присуща строгость, ясность и основательность (рассуждения постструктуралистов под это определение, разумеется, не подходят). Что касается рассуждений Фреге, Рассела и Тарского, то их целесообразно подытожить в следующей форме [5,с.304].

Фреге придерживался автономной, Рассел и Тарский корреспондентной концепции истины. Похоже, что эти две концепции истины взаимодополнительны. Рассел использовал в своих построениях принцип экономии, "бритву Оккама" (не преумножать без необходимости число сущностей). Фреге и Тарского можно отнести к сторонникам "закона против скаредности" (объяснять приходится все нюансы данного) [5,с.320].

Людвиг Витгенштейн: от языка как логики к практике как языку

Людвиг Витгенштейн (1889-1951), одна из ключевых фигур всей философии XX века, обладал немалыми познаниями в области техники, математики, эстетики, религии и, разумеется, логики и философии. Поведение Витгенштейна необычно, а некоторые поступки кажутся экстравагантными: он по своей воле принимает участие в первой мировой войне, попадает в плен к итальянцам, носит в ранце написанный им философский шедевр, отказывается от огромного наследства, преподает в начальных классах школы горной деревушки, строит сестре по своему проекту дом, собирается уйти в монастырь, пытается стать дирижером симфонического оркестра, посещает СССР с целью изучить северные народности, по протекции Мура и Рассела профессорствует в Кембридже, недоволен своей судьбой преподавателя философии, порой считает себя лишним человеком на этой земле, задумывается о самоубийстве, вызывает ненависть и восхищение у окружающих, умирая от рака, называет прожитую жизнь прекрасной [6,с.96].

В философии Витгенштейн всегда стремился достичь максимального: по меньшей мере прояснить философские проблемы, а затем и развенчать их окончательно. Делал он это с такой самоотдачей и такой углубленностью, что редко кто был в состоянии уследить за ходом его мысли в течение хотя бы одной лекции. Витгенштейна открыли для философии Мур и Рассел. Нужно отдать должное их прозорливости, да и доброжелательности тоже – они сразу признали в нем по крайней мере равного себе и имели для этого все основания.

Исследователи выделяют в творчестве Витгенштейна два этапа – до и после 1933г. Вначале он был логистическим, а затем стал лингвистическим философом. Первая позиция представлена в знаменитом "Логико-философском трактате", вторая – в еще более знаменитых "Философских исследованиях" (опубликованы посмертно). Именно в качестве лингвистического философа Витгенштейн не имел предшественников [7,с.22]. Здесь он – первооткрыватель.

В отличие от Рассела, своего старшего товарища, Витгенштейн интересовался больше языком, чем логикой. Размышляя над статусом языка, он вырабатывает ответ на вопрос, который стал для него ключевым: как язык соприкасается с миром предметов и внутренним миром человека?

В качестве логистического философа Витгенштейн рассуждает следующим образом. "Мир – действительность во всем ее охвате", "мы создаем для себя картины фактов"; "картина – модель действительности" [8,с.8]. Картина есть изображение, и в качестве такового она должна иметь нечто общее с изображаемым [8,с.9]. В чем же может заключаться это общее, ведь ясно, что логические и языковые знаки не похожи на ими обозначаемое? Данное обстоятельство, по Витгенштейну, не закрывает путь к обнаружению логики мира. Дело в том, что в этом заключается новация Витгенштейна – вещи соотносятся между собой так же, как элементы логической картины [8,с.8]. Структура логики аналогична структуре мира. Логика находит непосредственное изображение в языке: «изображать в языке нечто "противоречащее логике" столь же невозможно, как и изображать в пространственных координатах фигуру, противоречащую законам пространства, или же указывать координаты несуществующей точки» [8,с.10-11].

Итак, структура логики, языка действительности одна и та же, картина соприкасается с действительностью. Иллюстрация Витгенштейна гласит: "Граммофонная пластинка, музыкальная тема, нотная запись, звуковые волны – все они находятся между собой в таком же внутреннем отношении отображения, какое существует между языком и миром. Все они имеют общий логический строй. (Как в сказке о двух юношах, их лошадях и их лилиях. Все они в определенном смысле одно.)" [8,с.19].