БОЛОТОВ
бескомпромиссно объективистском духе. Образ не есть «субъективное нечто». «Между образом и предметом нет разницы по существу, и образ есть тот же предмет, только в ослабленной степени» своего бытия, а потому «нет разницы в их объективности». Ясновидение, яснослышание, «осязание на расстоянии» - закономерное следствие «везде-разлитости, точнее, непрерывности образов и предметов». Заключительный вывод Б. об относительной противоположности бытия и знания как двух условно-различных аспектов единой реальности - «знание есть слабейшая степень бытия. И обратно: «бытие» есть усиленная степень знания». Большое значение для Б. имела проблема обоснования объективно-правдоподобного характера фантазии. По его мнению, фантазия - это игра образов, «радужный перелив друг в друга раздельных предметов». К примеру, мифический «фавн есть переход между козлом и человеком, но только, естественно, отрезанный от своих крайних пределов». Под ним скрывается реальный исторический тип «первобытного горного пастуха». Социально-политические воззрения Б. имели выраженную религиозную окраску. Он был убежденным сторонником традиций и незыблемости рус. православия и разоблачал как модернистские поветрия, преследовавшие цель перестроить его в соответствии с «духом современности», так и попытки «вернуть Церковь к первохристианской простоте», видя в них слабо замаскированные варианты балтист-ско-лютеранской реформации. Все революции, происшедшие в России в XX в., Б. считал массовыми судорожно-эпилептическими припадками «хлыстовщины», к-рые были вызваны ослаблением национально-православного духа и инспирированы революционным племенем интернациональных «перекати-поле». К демократии и ее завоеваниям Б. относился иронично, как к политическому балагану. Не вызывал у него симпатий и самодержавный абсолютизм, умертвивший в фискальных объятиях живую душу православия. Исторически сложившимся идеалом государственного устройства на Руси, утраченным в послепетровскую эпоху, Б. считал «особый род теократии, основанной не на совмещении, а на разделении Церкви и царства при духовном родительском первенстве Церкви, и на подчинении царства не священнику, а священству». По мысли Б., церковь «возрожденного православия» должна быть «духовным руководителем» вставшей «в сыновнее отношение» к ней государственной власти.
С о ч.: Огненная купель // Русская мысль. 1915. № 11-12; Голос из гроба// Русская свобода. 1917. № 4; Церковные впечатления//Там же. № 9; Золотой век Августа//Там же. № 12/13; Заливы и проливы // Там же. № 14/15; Официальная революция // Там же. № 24/25; Знание и бытие. Харбин, 1935.
Л и т.: Лососий Н. О. Предисловие // Болдырев Д. В. Знание и бытие. Харбин, 1935; Вейдле В. Памяти Д. В. Болдырева // Последние новости. Париж, 1936, 2 января.
Н. Н. Старченко
БОЛОТОВ Андрей Тимофеевич (7( 18). 10.1738, с. Дворяниново Тульской губ. - 4(16). 10.1833, там же) - историк, экономист, философ. С 1755 по 1762 г. - на военной службе; участвовал в Семилетней войне, в дальнейшем большую часть жизни провел в своем деревенском имении, поддерживал связи с рядом известных рус. деятелей, особенно с Новиковым, издававшим осн. философские сочинения Б. В Москве выходили журн. Б.: «Сельский житель» (1778-1779) и «Экономический магазин» (1780— 1789); с 1794 г. он член Лейпцигского экономического об-ва. Социально-политические взгляды Б. развивались в русле европеизированной дворянской идеологии, в нек-рых пунктах расходившейся с идеологией официальной. Б. не удовлетворяли обсуждавшиеся в России проекты по крестьянскому вопросу; он особенно подчеркивал необходимость рационализации экономики и преодоления «крайнего невежества наших земледельцев», полагая, что «без просвещения ума одна собственность и независимость ничего не сделают», что к «великим успехам» приведет соединение «просвещенного ума» с «трудолюбием». Резко отрицательно относился Б. к восстанию Е. И. Пугачева и к Французской революции кон. XVIII в. Находясь в Кенигсберге, Б. увлекся первоначально философией лейпцигского проф.-вольфианца И. К. Готшеда и особенно идеями И. Г. Зульцера, что поставило его, по его собственному признанию, в «среднее положение между верой и неверием». Вскоре, однако, он обратился к концепциям критиков «справа» философии Г. В. Лейбница и X. Вольфа, в первую очередь ко взглядам нем. теолога и философа X. А. Крузиуса. В основание своих философских представлений Б. положил мысли о необходимости: 1) согласовывать философию с Священным писанием; 2) не ограничиваться одной верой, но опираться также «на ясные доводы и тонкие философические доказательства» и подкреплять религиозные положения здравыми философскими рассуждениями ума; 3) знать и изучать связанную с натуральным богословием «науку о мире» - «физику» (по господствующим тогда в России понятиям в нее входили все естественные науки), при этом «физика» должна помочь познать «разум», «премудрость» и «промысел» Бога в природе, «божественную гармонию» и красоту природы. Тем самым Б. стал приверженцем распространившихся в Зап. Европе 1-й пол. XVIII в. концепций «натуртеологии», «физикотеологии», «астротеологии», «космотеологии», пытавшихся согласовать разум и веру, философию и теологию, учитывая достижения естествознания Нового времени. Познание Бога, мира и человека - самое нужное, по Б., из всех познаний человеческих. В центре философии находится «общее» - сущность Бога, строение природы, порядок, установленный в ней Богом. В духе теоцентризма Б. доказывал, что перед Богом человек «прах и ничто». Тем не менее его волновали также проблемы антропологии, особенно этики; он стремился «сопрягать физику с нравоучением», причем полагал, что в сфере морали должен действовать не только «закон откровенного слова», но также «закон естества и натурального права». Примыкая в своей основе к православно-христианскому этическому ригоризму, а частью к стоицизму, этика Б. выходила в ряде пунктов за их пределы. Всячески открещиваясь от возможных обвинений в эпикуреизме, Б. тем не менее шел именно в этом направлении, когда отстаивал свою концепцию «веселия» как способа отогнать грусть, неудовольствие, скуку, подчеркивал ценность первого и коренного желания человека - его стремления к совершенству. Хотя Б. думал, что от природы человек больше расположен ко злу, чем к добру, он призывал смотреть на людей прежде всего с хорошей стороны, а не с «худой». Философия Б. представляет собой пример, с одной стороны, продолжения в России процесса автономизации философии от богословия, отхода от крайнего тео-центризма, гуманизации философии в ренессанском духе, а с другой - начавшейся в кон. XVIII в. консервативной реакции на распространение в Зап. Европе и в России рационалистических и материалистических, а также просветительских идей, вступавших в противоречие с господствующей официальной идеологией православия.