В целях прояснения философских корней концепции Вебера Апель довольно смело переформулирует некоторые из ее положений. Центральным понятием у Вебера становится понятие целерациональности, «рациональности цели и средства». Эта рациональность подразумевает способность самостоятельно выбирать Цели и адекватно подбирать средства для ее достижения. Вебер не прямо, но однозначно признает «превосходство» этого типа рациональности перед «ценностной рациональностью», которая исходит из целей, предзаданных в той морально-религиозной системе, в которой индивид социализирован. Ценностная рациональность подразумевает безусловное следование коренящемуся в убеждениях индивида образу действий независимо от позитивно или негативно оцениваемых последствий этого следования. Ценности не подчиняются свободному выбору и расчету и восходят, таким образом, к внутреннему иррациональному решению веры («Каждый выбирает своих богов сам»). В этом смысле ценностная рациональность не закладывает в человеческое действие критерия эффективности, не способна служить основой этики ответственности и обозначает область скорее «дорационального», чем рационального в человеческом поведении. В наибольшей степени этим характеризуется «традиционная рациональность», в которой все поведенческие модели являются для индивида предписанными. Существенным элементом веберовской концепции является оценка основной тенденции процесса рационализации в европейской истории как «процесса расколдовывания мира» (EntzauberungderWelt), т.е. постепенной секуляризации культуры и отступления ценностной рациональности перед культурным расширением сферы, подчиняющейся целерациональности. Таким образом, процесс рационализации связан с постоянно растущим умением человека самостоятельно выбирать цели и средства деядельности (таблица 1).
Таблица 1
| Типы действия | Средства | Цели | Ценности | Последствия |
| Целерациональное | + | + | + | + |
| Ценностно-рациональное | + | + | + | - |
| Аффективное | + | + | - | - |
| Традиционное | + | - | - | - |
Апель замечает, что понятое целерационально социальное действие подразумевает у Вебера включение других личностей в собственный расчет целей и средств: «Социальным действием называется действие, которое согласно подразумеваемому действующим или действующими смыслу отсылается к поведению других и ориентировано на него в своем течении...» То, что нечто «определено целерационально», означает: определено «посредством ожидания поведения от предметов внешнего мира и от других людей и при использовании этих ожиданий как "условий" или "средств" для рациональных, ориентированных на успех и взвешенных собственных целей». Именно такое понятие инструментально-технической целерациональности в смысле взаимности целерациональных действий положено, как замечает Апель, в основание большинства социологических теорий, таких, как теория рационального выбора, теория решений, теория игр и т.д.
Не отрицая теоретического значения концепции стратегической рациональности, Апель подчеркивает ее недостаточность для объяснения рационального поведения, в частности для объяснения человеческой коммуникации. Для доказательства этого он ссылается на теорию коммуникативного действия Ю. Хабермаса. Анализируя коммуникативные действия, Хабермас со своей стороны указывал, что внеязыковое, в том числе стратегическое коммуникативное, действие может протекать только там, где контекст такого действия уже ясен. Всякая неясность требует координации посредством языковой коммуникации. Благодаря универсальному характеру встроенных в речь притязаний на значимость (понятность, истинность, правдивость, нормативная правильность) возникает «связывающая сила норм», без которой координация действий имеет лишь случайно-субъективный характер и не может выйти за пределы дециссионистски-моментной стратегической договоренности. Только консенсуально-коммуникативная рациональность предполагает нормы и правила, которые априори лежат «по ту сторону» калькулируемого собственного интереса.
Консенсуально-коммуникативная рациональность, ориентированная на использование языка, обладает целым рядом свойств, чуждых инструментально-стратегической рациональности. Выдвигая универсальные претензии на значимость, она ориентирует не на условные эмпирические цели, а на инстанцию абсолютного нормативного значения. Посредством коммуникации до партнеров доводится информация не только о случайных эмпирических мотивах и субъективных интересах, но и об универсальных общезначимых нормах. Заложенный в ней априори интерес имеет в виду не только собственный и взаимный, но и общий интерес и цель всего коммуникативного сообщества. В коммуникативном действии партнер по коммуникации может рассматриваться не как средство для достижения собственных целей, а лишь как равноправная личность, интересы которой учитываются в равной степени с собственными. Наконец, именно в рамках коммуникативной рациональности востребуется во всей полноте коммуникативная компетентность человека, заключающаяся в умении найти средства выражения для достижения согласия без артикуляции собственных стратегических интересов.
В рамках консенсуально-коммуникативной рациональности Апель призывает различать особую дискурсивную рациональность, посредством которой могут быть разрешимы ситуации в случае проблематизации выдвигаемых претензий на значимость. Аргументативный дискурс — это коммуникация об истинности выдвигаемых суждений. В случае нарушения коммуникации вследствие постановки под вопрос выдвигаемых участниками интеракций притязаний на значимость у участников коммуникации существует лишь одна возможность — попытаться разрешить возникшую проблему в ходе рационального дискурса и продолжить коммуникацию . В этом случае обычная функция языковой коммуникации — координация действий — отодвигается на второй план, а на первый выдвигается задача образования консенсуса относительно значимости речевых актов, имплицитно «встроенных» в координацию действий как «озвученной» цели коммуникации. При этом именно заинтересованность в рациональном, не стратегическом разрешении конфликтов интересов и различий в мнениях побуждает абстрагироваться от каких-либо интересов самоутверждения, т.е. от практических ситуаций жизненного мира:
«Абстрагирование от действия в дискурсе является условием и средством освобождения дискурсивной рациональности ради возможного решения конфликтов в жизненной практике исключительно посредством консенсуального разрешения или оправдания претензий на значимость человеческой речи... Дискурс является в первую очередь не эмпирической целью целерациональных действий из субъективных интересов, а условием возможности реализации интерсубъективно значимого мышления».
Другой специфической особенностью дискурса является то, что его нельзя обойти. Принципов дискурсивной рациональности нельзя «не хотеть», коль скоро приходится вступать в дискурс. Само желание вступления в дискурс не может быть сведено к правилу «если... то», присущему инструментально-стратегической рациональности. Апель замечает:
«Невозможно, чтобы кто-то хотел дискутировать и одновременно желал бы занять по отношению к своим партнерам стратегическую установку; он всегда уже знает, что не может разрешить проблемы интерсубъективного значения выдвигаемых им истинностных или моральных суждений посредством договоров (например, путем выгодных предложений или угроз) или суггестивно-манипулятивным использованием языка (например, уговариванием или убеждением)».
Исходя из сказанного, делаем вывод, что необходимой частью аргументативного дискурса является философски-рефлексивный дискурс. Если посредством консенсуально-коммуникативной рациональности устанавливаются «правила игры», благодаря которым координируется стратегическая деятельность актеров, то посредством философского дискурса выясняются правила, по которым функционирует сама коммуникативная рациональность. Философский дискурс уже никак не связан с разрешением конфликтов интересов или с осуществлением интеракций. Однако это не дает права представлять его в виде отстраненной от жизненного пространства кооперативной игры (подобно практическим «играм коммуникативной рациональности»), в которой можно участвовать или нет, подчиняясь или нарушая инструментально-стратегически обоснованные правила. Вступающий в философский дискурс принимает участие в трансцендентальной языковой игре человеческой коммуникации, посредством которой открывается путь к любым тем или иным частным языковым играм.
Из доказательства нестратегического характера дискурсивной рациональности Апель выводит существование этической рациональности, т.е. рациональности, в рамках которой происходит обоснование этических норм. Этическая рациональность подразумевает существование автономного этического разума, задающего себе законы в смысле Канта. Апель подчеркивает: ни допущение свободы интеллигибельного Я у кантианцев, ни допущение высшей моральной цели аристотеликами еще не может служить обоснованию такого разума . «Свобода Я», которая не предусматривает взаимности притязаний и обязательств, предполагает лишь отношение «Я-всё» естественных наук и инструментально-стратегических действий. Вопрос об особенной этической рациональности здесь не имеет смысла и даже не может быть поставлен. Точно так же этическую рациональность не удается найти на основании телеологической рациональности, которая желала бы преодолеть стратегическую рациональность путем полагания высшего блага, summumbonum. Определение высшей цели должно быть в этом случае уже обосновано посредством рационального принципа обобщенной взаимности. Этическое значение высшая цель может обрести только в том случае, если она является способной к достижению всеобщего консенсуса (konsensfahig). Если «высшая цель» не принимается всеми как нравственный закон, значимый для всех, то ссылка на нее в случае конфликта обычно разоблачается контрагентами как проявление догматизма или субъективного интереса.