[11] Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка // Большая электронная энциклопедия Кирилла и Мефодия, 2003.
[12] Впрочем, несмотря на то, что русский интеллигент генетически восходит к романтическому типу личности, однако в интеллигентской среде этот тип получает просветительскую и моралистическую окраску (романтизм же начала девятнадцатого века был окрашен эстетически и связан с художественным и философским творчеством более, чем с социально-политической борьбой). Отцы русской интеллигенции 50-х – 90-х годов (Белинский, Герцен, Огарев) в гораздо большей степени, чем их «наследники по прямой», были эстетически ориентированными людьми. Так, критика мещанства Герценом носит не только этический, но и эстетический характер, в то время как обличение мещанства идеологами народничества окрашено в сугубо моралистические тона.
[13] Одним из пламенных борцов с мещанством был такой выразитель интеллигентски-романтического сознания, как М. Горький, который отдал немало сил и в художественной прозе, в публицистике «борьбе с мещанством»: «Мещанин любит иметь удобную обстановку в своей душе. <…> Он – индивидуалист, это так же верно, как нет козла без запаха.
«В древности еврейский мудрец Гиллель дал человеку удивительно простую и ясную формулу индивидуального и социального поведения.
"Если я не за себя, – сказал он, – то кто же за меня? Но если я только за себя – зачем я?"
Мещанин охотно принимает первую половину формулы и не может вместить другой. Есть два типа индивидуализма: индивидуализм мещанский и героический. Первый ставит "я" в центре мира – нечто удивительное, напыщенное, нищенское. Подумайте, как это красиво – в центре мира стоит жирный человечек с брюшком, любитель устриц, женщин, хороших стихов, сигар, музыки, человек, поглощающий все блага жизни, как бездонный мешок. Всегда несытый, всегда трусливый, он способен возвести свою зубную боль на степень мирового события, "я" для этого паразита – все!» (Горький, М. Заметки о мещанстве // Ф. М. Достоевский в русской критике : сб. ст. М., 1956. С. 388–389).
[14] В Астрове, в дяде Ване, в трех сестрах из одноименной пьесы, в Пете Трофимове из «Вишневого сада» интеллигенция увидела саму себя, но, признав сходство, осталась недовольна портретом. Чехов, как убеждены были его читатели-интеллигенты, изображал преимущественно неудавшихся интеллигентов, то есть тех, кто хоть и не омещанился, но в то же время не нашел в себе сил для борьбы за правду. Он показывает людей образованных, ищущих смысла, думающих, нравственно чутких, но беспомощных, слабых, он изобразил их в момент, когда они или потеряли, или еще не обрели «общую идею». Чехов рассказывал о русских интеллигентах, раскрывая их жизнь, их мысли и чувства изнутри повседневности, где их внутренняя устремленность к идеалу сталкивалась с бытом, и показывал, как быт отвоевывает себе души интеллигентов (Андрей из «Трех сестер», Войницкий из «Дяди Вани», доктор Старцев из «Ионыча» и др.). И хотя с точки зрения левой интеллигенции и писавших для нее критиков Чехов слишком мрачно смотрел на интеллигенцию, но зато, добавим мы от себя, Чехов раскрыл интеллигентский тип в его чистоте (то есть до или после момента обретения интеллигентом искомого идеала, искомой веры). По Чехову отличительные черты интеллигента состоят в его беспочвенности, в его «затерянности» в кругу «неинтеллигентных» людей, с одной стороны, и в его тоске по идее, по той неведомой еще идее, которая могла бы наполнить его жизнь смыслом, с другой Чеховский интеллигент отчужден и от живущего своим вековым укладом крестьянина, и от мира «деловых людей», и от окружающей его мещанской среды (среды по-своему почвенной и даже нередко приобщенной к культуре и образованию, но «безыдейной», «бескрылой»).
[15] Чернышевский и Добролюбов прошли через семинарию и учились на историко-филологических факультетах (первый – в Петербургском университете, второй – в Педагогическом институте). Писарев после гимназии обучался на том же историко-филологическом факультете Петербургского университета, что и Николай Гаврилович. К научной работе из трех идеологов шестидесятых годов отношение имел один только Чернышевский, в молодые годы занимавшийся эстетикой (эстетическим проблемам была посвящена его магистерская диссертация), а в зрелые годы – политэкономией (труды Чернышевского в этой области высоко ценил К. Маркс). Все трое хорошо владели иностранными языками, занимались переводами, писали стихи (Добролюбов, Писарев), романы (Чернышевский).
[16] Имя это – «нигилист» – поначалу было отвергнуто шестидесятниками, поскольку многие увидели в Базарове пародию на новое поколение, а определение данное ему Тургеневым несправедливым по отношению к «новым людям». Однако позднее отношение шестидесятников к прижившемуся в широких слоях русского общества новому слову изменилось, и некоторые из них согласились принять его уже не в качестве клички, данной им их врагами, а в качестве законного имени. Причиной такого сдвига была радикализация сознания лидеров общественного движения (прежде всего – Дмитрия Писарева, в первой статье о романе «Отцы и дети» выступавшего против «крайностей отрицания», а позднее перешедшего к радикальному «ниспровержению эстетики» в духе Базарова), что, впрочем, не привело к вытеснению широко распространившегося среди левой молодежи термина «реалист». Причем сам Писарев отрицательно относился к тому, чтобы именовать «новых людей» «нигилистами», в то время как А. И. Герцен его принял и поддерживал.
Напомним также, что хотя в широкий оборот термин «нигилист» был введен Тургеневым, но слово «нигилист» появилось в печати раньше знаменитого романа Ивана Сергеевича: первым использовал его на страницах печати писатель П. Д. Боборыкин.
[17] Флоровский, Г. Пути русского богословия. Киев, 1991. С. 286.
[18] «Основанием для той части философии, которая рассматривает вопросы о человеке, точно так же служат естественные науки, как и для другой части, рассматривающей вопросы о внешней природе. Принципом философского воззрения на человеческую жизнь со всеми ее феноменами служит выработанная естественными науками идея о единстве человеческого организма; наблюдениями физиологов, зоологов и медиков отстранена всякая мысль о дуализме человека. Философия видит в нем то, что видят медицина, физиология, химия; эти науки доказывают, что никакого дуализма в человеке не видно, а философия прибавляет, что если бы человек имел, кроме реальной своей натуры, другую натуру, то эта другая натура непременно обнаруживалась бы в чем-нибудь, и так как она не обнаруживается ни в чем, так как все происходящее и проявляющееся в человеке происходит по одной реальной его натуре, то другой натуры в нем нет. (Это доказательство имеет совершенную несомненность.) Убедительность [его] равняется убедительности тех оснований, по которым, например, вы, читатель, уверены, что, например, в эту минуту, когда вы читаете эту книгу, в той комнате, где вы сидите, нет льва. Вы так думаете, во-первых, потому, что не видите его глазами, не слышите его рыкания; но это ли одно ручается вам за то, что льва нет в вашей комнате? Нет, есть у вас второе ручательство за то: ручательством служит тот самый факт, что вы живы; если бы в вашей комнате находился лев, он бросился бы на вас и растерзал бы вас. Нет последствий, которыми неизбежно сопровождалось бы присутствие льва, потому вы знаете, что нет тут и льва» (Чернышевский, Н. Г. Антропологический принцип в философии // Соч. в двух томах / Н. Г. Чернышевский. Т. 2. М. : Мысль, 1987. С. 166–167).
[19] Интересно, что Герцен и Чернышевский, как и Чаадаев, считали такое развитие событий в России не необходимым, но лишь возможным, связывая реализацию этой возможности с «правильным» сознанием и выбором целей развития страны ее элитой: элита (у Чаадаева – царь, европейски образованная дворянская элита, у Герцена и Чернышевского – оппозиционная властям интеллигенция) должна своим воздействием на народные массы направить общественное развитие страны в нужном, единственно верном направлении.
[20] Чернышевского арестовали в момент, когда правительство решило, что его нужно арестовать, не имея на момент ареста никаких конкретных улик против него. Посадив Чернышевского в крепость, следователи путем подтасовок и «задним числом» стали искать улики и выдвигать обвинения против арестованного. Собрать необходимое количество «доказательств» его вины было сложно. Следствие затянулось.
[21] Чернышевский не мог жить без работы. В тюрьме, кроме романа, он написал повесть «Алферьев», роман «Повести в повести», перевел «Исповедь» Руссо и несколько экономических и исторических работ европейских ученых; там же, в Александровском равелине, им были написаны статьи по политической экономии и истории.
[22] В. И. Ленин, отбывая в 1887–1888 годах (после исключения из Казанского университета) ссылку в деревне Кокушкино, познакомился с романом «Что делать?» и другими сочинениями Чернышевского. «Что делать?» он в те месяцы прочитал пять раз. Потрясенный юноша даже написал письмо в Астрахань, где Чернышевский в то время отбывал ссылку. Ответа Владимир Ульянов, правда, так и не дождался.
[23] Вот эта часто цитируемая выдержка из письма Чернышевского сыновьям: «Если вы хотите иметь понятие о том, что есть, по моему мнению, человеческая природа, узнавайте это из единственного мыслителя нашего столетия, у которого были совершенно верные, по-моему, понятия о вещах. Это – Людвиг Фейербах... в молодости знал я целые страницы из него наизусть. И сколько могу судить по моим потускневшим воспоминаниям о нем, остаюсь верным последователем его» (Чернышевский, Н. Г. Избранные философские сочинения. Т. 3. М., 1951. С. 713–714).