Примечательно, что реализм и опору на науку и научные методы анализа жизненных явлений пропагандировали люди, от естественных наук весьма и весьма далекие. И Чернышевский, и Добролюбов, и Писарев получили гуманитарное образование[15] и работали в толстых журналах в качестве литературных критиков и публицистов. Характерная для идеологов левой интеллигенции апология естественных наук как орудия решения всех проблем, стоящих перед человечеством, питалась не практическим опытом научных исследований, но догматически воспринятым философским учением – материализмом.
Каково же было то «направление», которому следовали интеллигенты 50-х–60-х годов? Как оно было артикулировано на речевом уровне? Если в 70–90-е годы миросозерцание интеллигенции фиксировали посредством термина «народничество», то ее рождение запечатлено появлением сразу нескольких слов-маркеров. «Новых людей» называли по-разному: их звали и «реалистами», и «нигилистами», и, наконец, «шестидесятниками» («людьми шестидесятых годов»). Первое имя принадлежит самой интеллигенции, и его можно рассматривать как выражение ее самосознания (его автор – Д. Писарев), второе вошло в обиход с легкой руки Ивана Сергеевича Тургенева, изобразившего «нового человека» в образе нигилиста Базарова[16]. Каждое из этих определений по-своему оправдано: говоря о «нигилизме» тогдашней молодежи, заостряют внимание на «отрицательной стороне» мироощущения поколения «эпохи реформ», на его отталкивании от всего привычного, общепринятого, традиционного. Употребляя термин «реалисты», указывают на положительный идеал молодого поколения: на его веру в науку, в здравый смысл, в важность тех знаний, профессий и действий, которые способны принести реальную пользу людям. В том же случае, когда говорят о «шестидесятниках», то отсылают к эпохе, в которую эта генерация русской молодежи заявила о себе публично, определив своим особым поведением и образом жизни «колорит» первого пореформенного десятилетия.
Термин «нигилизм» передает чувства людей сороковых годов (идеалистов, метафизиков, поэтов), которые они испытывали, столкнувшись с размашистым отрицанием прошлого и его ценностей молодым поколением. Чувства эти были сложными: здесь был и страх, и недоумение, и даже восхищение (яркий пример неоднозначной реакции общества на появление «реалиста» – роман Тургенева «Отцы и дети»). Само по себе отрицание, с одной стороны, было реакцией нового поколения на «готовый мир», доставшийся им от отцов, с другой – оно означало возвращение к внеисторическому рационализму просвещенческого типа. Отсюда отрицание культуры, созданной «господствующими классами», как чего-то или излишнего, или ложного, извращающего истину. В тесной связи с негативизмом по отношению к прошлому находился просвещенческий утопизм шестидесятников, их вера в человеческий разум и его грядущее царство как царство социальной справедливости и всеобщего счастья (шестидесятники были по своим идеалам социалистами). Как писал Г. Флоровский: «Действительный смысл… "нигилизма" не в том только заключается, что рвали с устаревшими традициями и отвергали или разрушали обветшавший быт. Нет, "отрицание" было много решительнее и было всеобщим. Именно в этом и была его привлекательность. Отрицали, отвергали тогда не только вот это данное и отжившее прошлое, но именно всякое "прошлое" вообще… Иначе сказать, - тогда отвергали историю… Русский "нигилизм" был в те годы, прежде всего, самым яростным приступом анти-исторического утопизма… <…> То было… не трезвое время, время увлечений, время припадочное и одержимое. И за "критическим" образом внешних действий скрывались свои некритические предпосылки, – резонирующий догматизм Просвещения… И это был, в прямом и собственном смысле, шаг назад, к авторитетам ХVIII-го века»[17].
Нигилисты отрицали прошлое: метафизику, привычную мораль, устаревший быт, сложившийся в стране политический и социальный порядок, искусство, ориентированное на идеал «чистой красоты», во имя реального взгляда на вещи, во имя правды, которая должна была, по их убеждению, эмансипировать личность и освободить народ как от угнетения со стороны привилегированного меньшинства, так и от «религиозного дурмана», от темноты и невежества. Нигилизм тогдашней интеллигенции был обнаружением ее интеллектуальной и культурной незрелости, проявившейся в огульном отрицании того, чему учили «старшие», «отцы», во имя «здравого смысла», который для идеалистов 20–40-х годов, воспитанных на Шеллинге и Гегеле, был предметом иронии и насмешки. Через голову «духовных авторитетов» 40-х годов шестидесятники унаследовали пафос и идеологию французского Просвещения (впрочем, этот пафос присутствовал и у их учителей – материалистов и позитивистов середины ХIХ-го века).
При этом просветительская идеология была ими существенно упрощена и радикализирована: вместо вольтеровского скептицизма – нигилизм, вместо идеи общественного договора и утверждения идеи гражданского общества – следование социалистическому идеалу безгосударственного (само)устроения народа и отрицание частной собственности… Если просветители в основном были деистами, то шестидесятники – материалистами, если просветители стремились понять и обустроить мир на основе здравого смысла и научного разума, то русские наследники дела Просвещения поклонялись естественным наукам как новым богам.
Следуя за характерной для европейской культуры того времени критикой немецкого идеализма, которая в самой Европе проходила в разных формах, шестидесятники остановились на самой простой и наглядной форме его отрицания: на материалистической философии. Н. Г. Чернышевский – мыслитель, воззрения которого во многом определяли философские ценности и ориентиры шестидесятников, – на первый план выдвигал материализм Фейербаха, но при этом интерпретировал его в духе популярных представлений о человеке вульгарных материалистов Бюхнера, Молешотта и Фохта[18]. Именно эти третьестепенные в истории европейской мысли ученые и задавали мировоззренческие ориентиры для молодых русских реалистов. Защита в качестве философского знамени вульгарного материализма свидетельствовала не о попытках молодых умов выйти из того тупика, в котором оказалась метафизическая мысль «после Гегеля», а о враждебности к философии как таковой, была выражением воли к «простым и ясным» решениям и стремления не мыслить, а действовать! Вульгарный материализм соблазнял вчерашних семинаристов своей ясностью и простотой, своей «перпендикулярностью» идеализму отцов и представлялся им подходящим теоретическим фундаментом «в борьбе за правое дело», за практическое переустройство жизни. Для них эмансипация «личности» (в частности, борьба за равноправие женщины) предполагала – в это шестидесятники верили свято – отрицание всех и всяческих «предрассудков», «условностей», охранявших и оправдывавших полный лжи, фальши и лицемерия «старый мир». Отрицание условностей в так называемой «писаревщине» доходило до крайних пределов и вырождалось в огульное отрицание культуры там, где ей нельзя было найти утилитарного приминения: нужным и важным признавалось лишь то, что давало или могло дать «практический результат», то есть могло способствовать удовлетворению материальных потребностей человека. На первый план выдвигались естественные и общественные (политэкономия, социология, история) науки. Поскольку реальностью признавалось то, что могло стать предметом строгого и точного научного знания, а такие знания давали науки естественные, нацеленные на явления материальной действительности, «реализм» в онтологическом плане означал для шестидесятников признание первичности материи и отрицание бытия Божия, а в гносеологическом – опору на «научные методы познания» и «здравый смысл». В практическом отношении материализм означал ориентацию на деятельность, которая могла бы принести конкретный результат «здесь и теперь».
Что касается общественной философии, то шестидесятники (как до них радикальные западники, а позднее – народники) находились под определяющим влиянием идей утопического социализма (Фурье, Сен-Симон, Оуэн, Прудон). Наиболее влиятельными на русской почве оказались идеи Фурье и Прудона, а так называемый «русский социализм» принял форму аграрного и этического социализма. Эта форма социалистических убеждений существенно отличалась от индустриального и научного социализма Карла Маркса и соответствовала условиям крестьянской страны, которой во второй половине ХIХ-го века была Россия.