К чему тогда, можете вы спросить, тратить время на подобные неразрешимые вопросы? На это можно ответить и с точки зрения историка и с точки зрения личности, стоящей перед ужасом космического одиночества.
Ответ историка, постольку, поскольку я способен его предложить, будет дан на протяжении этой работы. С того времени как люди стали способны к свободному размышлению, их действия в бесчисленных важных аспектах оказались в зависимости от их теорий относительно природы мира и человеческой жизни и от теорий о том, что такое добро и что такое зло. Это так же верно относительно настоящего времени, как и относительно прошлого. Чтобы понять эпоху или нацию, мы должны понять ее философию, а чтобы понять ее философию, мы должны сами в некоторой степени быть философами. Здесь налицо взаимная обусловленность: обстоятельства жизни людей во многом определяют их философию, но и наоборот, их философия во многом определяет эти обстоятельства. Это взаимодействие, имевшее место в течение веков, будет предметом последующего изложения.
Есть, однако, и более личностный ответ. Наука говорит нам, что мы способны познавать, но то, что мы способны познавать, ограниченно, и если мы забудем, как много лежит за этими границами, то утратим восприимчивость ко многим очень важным вещам. Теология. с другой стороны, вводит догматическую веру в то, что мы обладаем знаниями там, где фактически мы невежественны, и тем самым порождает некоторого рода дерзкое неуважение к Вселенной. Неуверенность перед лицом живых надежд и страхов мучительна, но она должна сохраняться, если мы хотим жить без поддержки утешающих басен. Нехорошо и то и другое: забывать задаваемые философией вопросы и убеждать себя, что мы нашли бесспорные ответы на них. Учить тому, как жить без уверенности и в то же время не быть парализованным нерешительностью, — это, пожалуй, главное, что может сделать философия в наш век для тех, кто занимается ею».[12]
Карл Ясперс – современный немецкий философ.
«Распространенное общественное мнение считает философию в лучшем случае излишней; ибо полагает, что философия слепа по отношению к настоящему, к его силам и движениям. Спрашивают: Для чего нужна философия? Философия не помогает. Платон не мог помочь грекам, он не предотвратил их гибель, более того, косвенным образом содействовал этой гибели..
Все отрицания философии исходят из того, что ей чуждо; - либо из твердого содержания веры, для которого философия может быть опасна, либо из целей наличного бытия, для которых философия бесполезна, либо из нигилизма, отвергающего как не имеющее ценности все, в том числе и философию.
Мы осмеливаемся утверждать: философии не может не быть, пока живут люди. Философия содержит притязание: обрести смысл жизни поверх всех целей в мире - явить смысл, охватывающий эти цели,— осуществить, - как бы пересекая жизнь, этот смысл в настоящем — служить посредством настоящего одновременно и будущему — никогда не низводить какого-либо человека или человека вообще до средства.
Постоянная задача философствования такова: стать подлинным человеком посредством бытия; или что то же самое, стать самим собой.
Целью всегда остается обрести независимость единичного человека. Он обретает ее посредством отношения к подлинному бытию. Он обретает независимость от всего происходящего в мире посредством глубины его связи с трансценденцией. Что Лао-цзы постигал в дао, Сократ в божественном велении и знании, Иеремия в Яхве, который изъявлял ему свою волю, что ведали Боэций, Бруно. Спиноза, и было тем, что делало их независимыми». [13]
Р.Рорти – современный американский философ.
«Философы обратились к образам будущего лишь после того, как они оставили надежду познать вечность. Философия началась как попытка бегства в мир, в котором ничего никогда не менялось бы. Первые философы предполагали, что различием между прошлым и будущим можно пренебречь. Лишь после того, как они восприняли фактор времени всерьез, их заботы о будущем этого мира постепенно вытеснили желание познать мир иной.
Совместное влияние Гегеля и Дарвина переместило философский интерес от вопроса «Кто мы?» к вопросу «Кем мы должны пытаться стать?».
Эта смена интересов отразилась на самосознании философов. Если Платон и даже Кант стремились рассматривать общество и культуру, в которых они жили, с внешней позиции,—неизбежной и неизменной истины,—то более поздние философы постепенно отказались от подобных надежд. Поскольку фактор времени берется всерьез, мы должны отбросить приоритеты созерцания над действием. Мы должны согласиться с Марксом, что задача философов – не столько объяснить преемственность между прошлым и будущим, сколько помочь сделать будущее отличным от прошлого. Мы не должны претендовать на роль, общую со жрецами и мудрецами. Наша роль больше сходна с ролью инженеров или юристов. В то время как жрецы и мудрецы разрабатывают свою программу, современные философы, подобно инженерам и юристам, сначала должны выяснить, что нужно их клиентам.
Назначение философии Платона было в том, чтобы уйти от действительности и подняться выше политики. Гегель и Дарвин, поскольку они приняли в расчет фактор времени, часто изображались как те, кто «покончил» или «завершил» философию. Но покончить с Платоном и Кантом еще не значит покончить с философией. Сейчас мы можем более адекватно описать их деятельность, чем они сами могли это сделать. Мы можем сказать, что они отвечали на запрос времени: заменить образ человека, устаревший в результате социальных и культурных изменений, на новый образ, лучше приспособленный к этим изменениям. Добавим, что философия не может завершиться, пока не прекратятся социальные и культурные изменения. Ведь в результате этих изменений устаревают прежние мировоззренческие картины и возникает потребность в новом 'философском языке для описания новых картин. Лишь общество, где нет политики,— т. е. общество, в котором правят тираны, не допускающие социальных и культурных изменений,—в философах больше не нуждается. Там, где нет политики, философы могут быть лишь жрецами, обслуживающими государственную религию. В свободных обществах всегда будет потребность в их деятельности, ибо эти общества никогда не перестанут изменяться, а значит, всегда нужно будет заменять устаревшую лексику новой.
Джон Дьюи—философ, который, подобно Марксу, одинаково восхищался Гегелем и Дарвином, — предположил, что мы, в конце концов, оставим созданное Платоном и Кантом представление о философе как о мудреце, знающем безусловные внеисторические законы необходимости и начнем рассматривать философию как вырастающую «из конфликта между унаследованными институтами и несовместимыми с ними современными тенденциями».[14]
I.1.4. Философия в первом приближении
Таким образом, мы познакомились с тем, что думают о философии сами философы, как они представляют себе (и обществу) свою роль и значение.
Можно констатировать, что существует реальное противоречие. Во-первых, это очень высокая оценка философией самой себя и своего значения в жизни общества и человека. Аристотель говорит, что философия – «это безраздельно господствующая и руководящая наука, наука, которой все другие, как рабыни, не вправе сказать и слова против». Философия – «наука наук» и т.д. И.Кант, выдающийся немецкий философ, писал: «Если и существует наука, действительно нужная человеку, то это та, которой я учу... и из которой можно научиться тому, каким надо быть, чтобы быть человеком». Можно привести десятки подобных утверждений философов.
Во-вторых, это очень низкая оценка философии «со стороны»: в художественной литературе (Аристофан, Рабле, Гейне и т.д.), учеными-естествоиспытателями, историками науки, массовым сознанием, о чем говорит, в частности Н.Бердяев. Все эти оценки можно резюмировать репликой одного из героев романа «Как закалялась сталь»: «Философия… это одно пустобрехство и наводка теней. Я, товарищи, этой бузой заниматься не имею никакой охоты».
В чем причина данного расхождения в оценках? Или философ - шарлатан, который пытается продать медь под видом золота, но любой Санчо Панса со своим здравым умом распознает это с первого взгляда. Или философ создает нечто действительно ценное, что для обыденного сознания непостижимо. Образ пещеры, придуманный Платоном, с самого начала отделяет «умозрительное» знание, открываемое философией, от знания обыденного, которым владеют большинство людей.
С точки зрения обыденного сознания, философия - это занятие философов, особой группы людей, которые создают свой интеллектуальный мир, непроницаемый для непосвященных и далекий от реальной жизни. Действительно, кто, кроме небольшой группы специалистов, может понять «Парменид» Платона, «Метафизику» Аристотеля или «Критику чистого разума» Канта. Итак, философия - занятие философов, сложная интеллектуальная игра, закрытая и непонятная для обычного человека, занятого устройством жизни. Получается, что философия и обыденный мир не соприкасаются, более того, не могут соприкасаться по определению, т.к. нельзя жить обычной жизнью и философствовать, и нельзя, наоборот, заниматься философией и жить реальной жизнью. Здесь или… или. Или ты в Академии Платона, или торгуешь на рынке, участвуешь в народном собрании, заседаешь в суде. Поскольку все, в основном, на рынке, то философия со стороны выглядит достаточно странным и подозрительным занятием, вызывающим недоверие, насмешку или страх. А амбиции философов, их претензии на знание истины и стремление поучать человек толпы воспринимает насмешливо и злобно. Нынешние «дети рынка» - студенты, воспринимают философию и преподавателя философии примерно так же.
Так что же там внутри этого интеллектуального мира философии, медь под видом золота или само золото? А может нечто третье? Ясно, что не золото, т.к. в этом случае не было бы отбоя от желающих получить свою долю. Но и не медь, т.к. на шарлатанстве долго не протянешь. Тогда нечто третье, а именно, то, о чем говорил еще Платон: идеальный мир, то есть мир порядка, красоты и гармонии, не похожий на реальный мир и , в то же время, тот же реальный мир, но не нынешний, а тот, которым он может и должен стать. Идеальный мир, который оттеняет и подчеркивает несовершенство и уродство обыденного мира, и тем вызывает к себе двойственное чувство: униженности, ненависти и зависти к более высшему, в то же время, почитание и тайное желание стать им. Ничто так не раздражает, как постоянное напоминание о собственном несовершенстве; и ничто так не притягивает, как красота и гармония. Философия как бы говорит человеку то, что он и сам о себе знает, но старается забыть, поскольку это знание требует усилия и напряжения более высокого, чем усилие для поддержания обыденной жизни. Это знание требует, чтобы справедливость, красота и гармония становились такими же стимулами нашей деятельности, как голод, жажда богатства или стремление к власти.