биологии с науками о человеке. И здесь мы впереди других в выдвижении новых идей, но и в преследовании тех, кто их выдвинул: я имею в виду труды Л. С. Выготского, лишь недавно (с полувековым опозданием) изданные, и книгу С. Н. Давиден-кова о психоневрологическом подходе к архаическим культурам- Она была издана сразу после войны, но с тех пор не переиздавалась и полузабыта (как многое из тогда сделанного). А между тем к сходным выводам в самые последние годы приходит и западная наука.
В нашей науке, особенно гуманитарной, до сих пор не восстановлен тот стиль благожелательности к самым неожиданным гипотезам, без которого немыслимо дальнейшее движение вперед. В работах крупных физиков по космологии, например, в статьях, напечатанных академиком А. Д. Сахаровым в «Журнале экспериментальной и теоретической физики» в период его ссылки в Горьком, смело обсуждаются вопросы, касающиеся основных черт эволюции Вселенной, в том числе и связанные с человеком (я имею в виду «антропологический принцип», согласно которому на первых этапах истории Вселенной значения таких параметров, как плотность и температура, благоприятны для последующего возникновения человека и разума). Я не знаю столь же смелого и безоглядного обсуждения общих проблем истории и истории культуры в нашей пауке. Работы на эти темы Вернадского, сформулировавшего для биологической эволюции «принцип Дана», близкий к антропологическому, изданы со множеством цензурных купюр.
Нам необходима и серьезная школа скептицизма, в том числе научного. В России всегда было принято, разочаровавшись в одной вере, немедленно переходить в другую (пусть хоть бы в форме радикального отрицания всех догматов первой). Мы нуждаемся в изучении опыта мыслителей сомневающихся, как Лев Шестов. Мне вообще кажется, что при обилии возникших под влиянием Кахтина серьезных работ о смеховой культуре мы совершенно недостаточно учитываем необходимость ее и для себя самих. Я имею в виду юмор совсем не как отдельный жанр, а как часть общего настроения, которую тоталитаризм всегда воспринимает как враждебную (общественное мнение у нас продолжало о себе заявлять в анекдотах, но свобода печати не доходит до того, чтобы анекдоты, упоминающие важных персон, публиковались).
В этой связи стоит еще раз вернуться к уже упоминавшейся проблеме массовости культуры. В наш век появляются статьи по экспериментальной физике, число подписей под которыми превышает несколько десятков. Но обычно речь идет о совместной работе нескольких лабораторий, в каждой из которых не так много сотрудников. В специальных трудах по науковедению оценивается это число, остающееся в пределах десяти творческих работников. Технических помощников (как и в кино, и на телевидении) может оыть очень много, но основные достижения связаны всегда с сообществом немногих людей. Другое дело — число потребителей
31
культуры. У нас оно необычайно велико — миллионными тиражами расходятся книги таких авторов, как Булгаков и Ахматова.
Я склонен думать, что особенность нашей культуры, недооцениваемая до сих пор теми, кто ведает издательствами и другими средствами организации информации, заключается в том, что она одновременно и массовая, и элитарная: массовая по числу участников, элитарная — по основному направлению их вкусов, ориентированных на искусство как таковое. В этом меня убеждает опыт и лекций перед большими аудиториями, и экзаменов на вечернем отделении, когда приходится общаться с сотрудниками разных учреждений. Для последних лет и особенно месяцев характерно пробуждение к активности больших групп населения; это относится и к их интеллектуальным интересам. Не противоречат ли эти оптимистические наблюдения сказанному выше о кризисных явлениях? Молодежь, судя по кругу ее чтений и интересов, готова к усвоению и претворению новых веяний в искусстве, науке, разных сферах общественной жизни. Это не облегчает, а затрудняет выполнение тех задач, с которыми и раньше — до начала этой бурлящей повсеместной деятельности — не справлялась средняя и высшая школа.
Одной из основных проблем представляется изложение главных вопросов современной жизни в такой форме, которая была бы понятна и занимательна для молодых поколений. Речь идет совсем не о том, чтобы сменить в учебных изданиях и программах плюсы на минусы, положительные утверждения на отрицательные. Но нужны достаточно смелые и по сути, и по форме высказывания на все те темы, которые много лет оставались табуиро-ванными: о смысле — или абсурдности? — жизни и смерти, о бессмертии и Боге, о любви и сексе. Пруст писал когда-то, что мы неправильно себя ведем: «Мысли» Паскаля стоят на книжной полке и пылятся, их мы перечитываем раз в год, а ежедневную газету спешим читать каждое утро. Не лучше ли было бы поменять местами ежедневную прессу и собрание высказываний философа? Современный интерес к журналам, печатающим историко-философские эпопеи, подобные роману Гроссмана, показывает, что читатель интуитивно подходит к подобным решениям. Показательна и эволюция некоторых телевизионных программ (особенно ленинградских), вбирающих в себя все более широкую информацию.
Даже если бы идеи сторонников новых средств передачи информации по звукозрительным каналам и не были поддержаны новейшими исследованиями, касающимися возможностей человеческого мозга (в частности, его правого полушария, ведающего зрительными образами), мы все равно из общемировой практики должны были бы сделать вывод о нарастающей значимости телевидения (и других связанных с ним средств, таких, как видеозапись). Едва ли стоит сетовать об уходе былой книжной культуры. Постараемся продумать все возможности телевидения — хотя бы безграничные перспективы, которые видеотехника открывает перед образованием. Ведь сейчас курс лекций самого лучшего
32
профессора (из любой страны мира) может быть прослушан и увиден в самом удаленном от университетов месте. Не означает ли это, что реальность реформы высшего (а может быть, и школьного) образования, скорее всего, лежит на этом пути, который для нашей огромной страны кажется всего заманчивей? Разумеется, речь идет в этом случае о необходимости капиталовложений в ту информационную технику, которая понадобится для видеошкол и телеуниверситетов, но в данном случае нельзя сомневаться в оправданности затрат.
В наше время, когда хозяйственная сторона любого вида деятельности привлекает к себе особое внимание, нужно напомнить, что в самых развитых странах (США, Япония, отдельные земли Германии, ушедшие от одностороннего и оказавшегося экономически разрушительным увлечения тяжелой промышленностью) информационная индустрия — только часть которой, хотя и самую важную, представляет компьютерная технология, — стала занимать первое место. Этот урок нужно учесть незамедлительно.
За последнее время в США и других странах стремительно происходит перемещение ученых, особенно молодых, в фирмы. Можно, конечно, сожалеть о том, что наукой при этом можно заниматься только в связи с ее практическими приложениями в фирмах (я не говорю сейчас о гибкой системе поощрений, которые дают разные фонды) или в связи с педагогическими приложениями в университетах. Но, во-первых, и фирмы (как и разные фонды, частные и государственные) часто субсидируют и фундаментальные исследования (совсем не узко прикладного характера), во-вторых, необходимость приложений науки избавляет ее от излишней академической традиционности, чтобы не сказать косности, которой так много во всех институтах нашей Академии наук (напомню, что во всем мире лишь в двух академиях наук — нашей и испанской, сейчас совсем не столь научно значимой, членам академии платят только за их членство в академии). Наша академическая наука развивается — в большинстве институтов стоит на месте — вне возможной связи с высшим образованием; но и технологические ее приложения часто более чем скромны, что хорошо можно видеть на примере компьютерной техники и ее использования. По сути, Академия наук давно стала столь же бессмысленной, как Союз писателей или Союз художников: каждое из этих предельно бюрократических учреждений — помеха, а не помощник в порученных им делах.
Разумеется, можно утверждать, что реальные достижения (а их у нас в каждой области науки до сих пор много, хотя, как правило, не те, кто больше всего сделал, заметнее других в официальной академической иерархии, на вершинах которой до сих пор отсутствуют, например, такие филологи с мировым именем, как Ю. М. Лотман, и такие математики, как Ю. И. Манин) не находятся в прямой связи с какой бы то ни было системой поощрений и стимулов. Это особенно наглядно видно на примере художественной и политической литературы, где необозримы за-
Заказ № 1192
33
траты на издание и покупку библиотеками бесчисленного числа экземпляров книг, которых никто никогда не читал (эта бессмысленная и вредная система поддерживается Союзом писателей). Культура у нас в стране всегда развивалась бескорыстно (тогда как чиновники, в том числе научные и литературные, всегда лихо-имствовали) благодаря самоотверженности и жертвенности ее; создателей. Когда-то философ Н. Федоров заметил, что Великое княжество Московское по форме правления было абсолютной монархией, ограниченной институтом юродивых. Этот институт, унаследованный от Византии, позднее трансформировался; быть может, часть его функций позднее приняла на себя интелли генция и в особенности «лишние люди». Теперь мне кажется, что их нам больше всего не хватает.
Поэтому я думаю, что поколение поэтов, служивших сторожами и лифтерами, было исторической необходимостью. Это не значит, что мы не должны думать о том, как таких поэтов тепер издавать и поощрять. Но самый факт их существования — еще одно свидетельство живучести основных линий преемственности в нашей традиции.