[63]
жественного творчества. Потому-то плоды деятельности воображения сохраняют жизнеподобную форму, а вырабатываемые мышлением понятия абстрактны, то есть не воспроизводят формы реального бытия в их предметной конкретности. (Вот почему приходится нельзя согласиться с теми психологами и философами, которые либо вообще не замечают в описаниях психической деятельности специфическую активность воображения, либо рассматривают ее как форму мышления, либо, напротив, считают мышление формой воображения, то есть не видят функциональной противоположности — при всем их очевидном взаимодействии — воображения и мышления).
Вместе с тем, выход человеческой деятельности за пределы биологически-инстинктивной детерминации форм поведения животного потребовал выработки особого «механизма управления» этой деятельностью; им стала ценностная ориентация как смыслообразующая, иерархически организованная и динамически изменчивая мировоззренческая система эмоциональных и интеллектуальных позиций человека как субъекта по отношению к миру объектов и к другим субъектам. Взаимодействующая тем самым и с познающим бытие мышлением, и с творящим небытие проективным воображением, ценностная форма сознания становится, как и они, относительно самостоятельной подсистемой человеческой психики, возвышающей ее на недоступный психике животных уровень духовности.
Поскольку же самое активное взаимодействие всех форм духовной и практической деятельности не лишает их порождаемой необходимостью «разделения труда» между ними автономности — таково свойство подсистем любой сложноорганизованной системы — постольку интересы поддержания и укрепления ее целостности делают необходимым историческое, и биографическое в онтогенезе, формирование еще одного вида духовной деятельности, синкретически-синтетически объединяющего все четыре обособившиеся друг от друга вида деятельности, их взаимно отождествляющего — художественно-творческого удвоения реальности, которое опредмечивается в мифах и в произведениях искусства. Поскольку же созидаемая таким образом «художественная реальность», как именуют ее в наше время многие эстетики, может быть только иллюзорным «бытием в воображении», постольку художественное творчество становится, по К. Марксу, практически-духовным способом освоения мира.
Таким образом, единство всех форм генетически не закодированной деятельности человека и есть культура. Именно в этом своем
[64]
качестве — как способ существования человека, им творимый и его же творящий, культура входит в триединство формирующих его «сущностных сил». Иными словами, человек является культурным существом в такой же мере, как и носителем общественных отношений и живым организмом.
Именно потому, что его культурная ипостась внегенетична, она исторически и биографически изменчива — ее принадлежность всему человечеству модифицируется в ходе истории в особенные формы у каждой биологически и социально специфической общности людей. Однако, как бы ни были своеобразны очертания каждого типа культуры, они лишь варьируют те структурные основы, которые инвариантны для человека как культурного существа — только поэтому мы способны осваивать, при всей относительной адекватности нашего понимания, культурное наследие всех времен и народов.
Исключительно важно понимать, что культурные формы особенного — мифы разных племен, фольклор и аристократическая культура феодального общества, культуры народов Запада и Востока, севера Европы и юга Африки, и т.д, и т.п. — не тождественны биологическим и социальным его формам: так нация как культурное образование, хотя и образуется чаще всего на этнической основе, может сформироваться и на основе полиэтнической — как в США, а в известной мере и в России. Точно так же культурно-особенное не совпадает с социально-особенным — в пределах одного общества сосуществуют разные типы культуры: в феодальном обществе я выделил и описал в ряде книг четыре существенно различные субкультуры, а в современном индустриальном и демократическом обществе очевидны кричащие различия массовой и элитарной субкультур.
Столь же закономерно, как общечеловеческие свойства культуры модифицируются в каждой ее особенной форме, так особенное в культуре модифицируется в каждом единичном — в культуре индивида как грани его триединой сущности. Правда, мера индивидуализации в культуре не стабильна, как в биологическом фундаменте бытия индивида — мера эта принципиально различна в традиционной культуре и в культуре инновационной, личностно-креативной. Это выражается в том, что традиционная культура не превращает индивида в личность, то есть не предоставляет ему права свободного выбора своих ценностей и соответственно свободного творчества, тогда как европейская культура, начиная с эпохи Возрождения, освобождает индивида от подчинения сложившимся в прошлом — традиция! — полити-
[65]
ческим, религиозным, этическим, эстетическим, художественным нормам и придает общественную ценность новому, современному, оригинальному, в конечном счете «модернистскому», как это и будет названо в ХХ веке, противостоящему «традиционалистскому»; «Черный квадрат» К. Малевича становится символом этого типа культуры. Именно таким образом культура Запада обеспечила себе субъективно-психологическую возможность непрерывно ускорявшегося развития, материально-практической базой которого стал стремительный и все убыстрявшийся научно - технический прогресс. Конфликт Запада и Востока и имел в своей основе сохранение на Востоке традиционного типа культуры, пока в ХХ века и он не вступил на дорогу «вестернизации», суть которой — не простое подражание Западу, а высвобождение свободного творчества личности от власти вековых традиций.
Важность различения культурной и социальной составляющих гетерогенной структуры сущности человека определяется тем, что они играют в ней принципиально различные роли: если функция последней состоит именно в социализации индивида, то есть в возможно более органичном включении каждого вступающего в мир человека в существующую систему общественных отношений, и формирует его сознание и поведение на имперсональном, надиндивидуальном, внеличностном уровне — наиболее четко и последовательно это делает правовой способ организации общественной жизни, то функция культурного проникновения в сущностные глубины бытия индивида состоит, напротив, в его индивидуализации, поскольку, с одной стороны, его культурные качества должны быть так или иначе «прилажены» к его биологическим — анатомическим, физиологическим и психологическим — особенностям, а с другой, чем богаче запас накопленных культурных ценностей, тем своеобразнее выбор из этого множества тех, которые могут быть освоены каждым индивидом; в крайне бедном, узком содержании культуры первобытного общества выбора этого практически еще не было, все члены родоплеменной общины узнавали те же мифы, участвовали в тех же обрядах, одинаково танцевали и украшали свои тела, а цивилизация открыла уже, пусть еще не широкие, но все же реальные, возможности индивидуального выбора, и потому маркирующее данную ситуацию художественное творчество переставало быть коллективно-анонимным — культура начала выделять «я» из «мы»; Возрождение радикально изменило соотношение этих величин, и, хотя и сохраняя традиционалистское мышление, но устремленное не на «готическое» — то есть варварское — средневековье,
[66]
а на провозглашенную «классической» античность, открыло индивиду широкие возможности индивидуального выбора своих авторитетов, своих учителей, своего стиля жизни и творчества; так культура обрела возможность формировать во все более широком круге людей индивидуально своеобразных, в конечном счете уникальных, личностей. Впрочем, индустриальное общество сделало возможным соседство элитарной культуры, основанной на самовыражении ярко индивидуальных личностей (хотя нередко имитирующих наличие такой индивидуальности), и массовой культуры, превращающей, особенно на молодежном уровне, массу людей в экзальтированное стадо; однако не требует доказательств очевидная связь между противостоянием этих культур и уровнем освоенности их носителями высоких ценностей культуры.
Уже отсюда становится понятным одно из важнейших отличий социализации и культурации индивида — первый процесс является включением человека в существующую систему общественных отношений, тогда как второй не делает принципиального различия между современным и прошлым, приобщая индивида к культурному наследию в такой же мере — а иногда в еще большей! — как к культуре современной. Это объясняется тем, что общество не овеществляет свое предметное бытие так, чтобы оно сохранялось в веках, а культура овеществляет свои творения и тем самым сохраняет их, делая возможным их извлечение из ее исторических «кладовых» тогда, когда это окажется обществу полезным. Тем самым культура обретает неизвестное обществу качество — быть «ненаследственной памятью человечества», как ее подчас называют, или же «внегенетическим способом хранения и передачи вырабатываемой человечеством информации».
Наконец, последнее отличие освоения индивидом культурной и социальной информации состоит в том, что первый процесс начинается с момента рождения ребенка (если еще не в преднатальном состоянии, как утверждают сегодня многие ученые) — в уходе матери за младенцем, в предоставляемых ему погремушках и исполняемых для него колыбельных песнях, а затем в том, как его учат говорить на языке слов и ходить на двух ногах, а не ползать на четвереньках, учат мыслить, считать, рассуждать — именно так происходит превращение «кандидата в человека», по меткому слову одного французского психолога, в действительного человека, осуществляемое силами культуры, социализация же индивида — то есть его включение в существующую систему общественных отношений и тем самым включение этих