То же происходит с представлением о машине. Когда средний западный человек задумывается о технике, в его воображении легко возникает впечатляющий пример индустриальной техники. Попав в его власть, мы сведем наше видение к исторически одномоментной и феноменологически поверхностной версии технического факта.
Здесь возникает целый мир волнующих проблем. Мистика машинизма, начиная с футуристов и кончая марксистским миром, – связь рабочего с машиной, эволюция машинизма. Оказывается, речь идет о явном ограничении проблемы. «Машинизм и философия» – это одно, а «техника и философия» во всей своей проблемной широте – другое.
Более того, в нашем мире подлинная попытка понять машину в свете исторического мышления и эволюционизма должна объединить в единое целое реальность, данную на всей протяженности ее эволюции, в ее онтогенезе, эмбриологии и даже и возможном предвосхищении ее будущего, выведенного на основе закона ее развития. Чтобы понять машину, нужно обратиться к орудию, а чтобы понять орудие, нужно подумать о биологических органах.
При рассмотрении истории человеческой техники через ее объективные продукты, артефакты, мы различаем три крупных законченных этапа. Вопервых, орудие – топор, острога, меч – простое продолжение человеческой биологии, в основном продолжение руки. Потом машина, обладающая большей сложностью и такой субстанциональностью, которая включает силы, уже не принадлежащие нашему животному состоянию, но еще вмешивающиеся в обыденный и самый элементарный горизонт нашего существования: ветер, силу потока, энергию домашнего очага, энергию домашнего животного и т. д. Как подчеркнул Ясперс, могучая революция происходит тогда, когда наука удивительным образом расширяет наше видение реальности и человек начинает использовать таинственные для обыденного мира энергии. Появляется энергетика и двигатели, начиная с парового котла, еще не выходящего за рамки нашего обыденного видения, и кончая электричеством и ядерной энергией. Наконец, сервомеханизм открывает новый этап кибернетической революции. Но чтобы проникнуть в сущность техники, нужно сделать более решительное замечание: весь упомянутый мир не более чем ископаемое, ряд внешних результатов, которые можно понять, только вписав их в человеческую деятельность, в их создающее и ими управляющее действие, придав им смысл. Сущность техники заключена в действии, в человеческой реальности, вдохновляющей объективный технический «опус». В этом направлении и следует вести наше исследование.
Это соображение станет еще более ясным, если мы вспомним о способах технификации, о способах использования техники, не связанных с применением орудий. Возьмем, к примеру, сельское хозяйство: в нем, несомненно, используются орудия, начиная с лопаты и кончая современными машинами, но реальность его технического оснащения также включает в себя планомерную деятельность, знание о благоприятном для посева и уборки времени, поиск подходящих мест, ручной посев или прополку, которые можно выполнять без всякой помощи орудий. Говоря о сельскохозяйственной технике, мы, несомненно, включаем в нее эти неинструментальные аспекты.
Ведь представление о технике как о жизненной форме, вероятно, некоторым образом сходится с представлением о работе через рационализацию и планификацию последней. Однако оно оказывается шире, существует и игровая техника. В спортивном языке тоже настойчиво твердят о технике, овладение которой служит главным ключом к успеху.
Столь же правомерно ссылаются на ораторскую технику (риторику, дискуссию, диалектику) или на технику мышления, отличную от электронного мозга. Со своей стороны медицинская техника выходит за пределы обширной сферы терапевтических и диагностических аппаратов, как и психоаналитическая техника, и «лечение словом» в греческой медицине. Нельзя отрицать наличие техники даже в самых возвышенных областях человеческой жизни – аскетизме и мистике.
В этом смысле идея техники, разлитой в человеческой деятельности и беспредельно наводняющей ее самые различные формы, выступает как выражение организации нашей деятельности некоторым объективным образом, который может передаваться путем обучения. За исключением последнего и наиболее единичного аспекта – необъективизируемой индивидуальной гениальности, которая может быть объектом контакта, но не строгого обучения.
Здесь возникает ряд проблем. С одной стороны, почему человеческая деятельность оформляется с помощью этой модальности? И с другой – что предлагает техническая деятельность в своем конечном значении?
В то время как первый вопрос отсылает нас к проблемам антропологии, к образу жизни человека, на который опирается техника, мы перейдем ко второму вопросу, так как в ответе на него выявляется еще один из тех фетишей, которые обычно затрудняют доступ к самой сути технического факта. Речь идет об утилитаризме. В утилитарном понимании техники скрыта одна из причин ее обесценивания, отведения ей подчиненной роли в сфере высшей жизни человека. Отсюда вытекает ряд тем. Техника как рабство. Технический специалист как обладатель. Буржуа как прототип технического человека.
Однако уже Ортега удачно заметил, что техника в основном служит не пользе, а роскоши, усложнению жизни. Это всепоглощающее усложнение составляет весьма примечательную черту технической деятельности.
Это утилитарное понимание связано с первичной мыслью о том, что техника возникает в ответ на наши потребности, чтобы снабдить нас кровом, едой, защитить от множества подстерегающих нас опасностей. Разумеется, на минимальном уровне биологического выживания эти потребности удовлетворяются довольно быстро. Но техника, по-видимому, стремится выполнять более широкую жизненную функцию: она не просто защитная деятельность беспомощного животного (по крайней мере на историческом уровне). Даже если первоначально она и была такой, то очевидно, что в ней содержался огромный динамический заряд. Утилитаристское понимание сталкивается с более глубокой проблемой: почему пища человека должна быть такой разнообразной? одежда – такой роскошной и красивой? почему он должен передвигаться на большие расстояния?
Как отмечал Ортега, понятие необходимости на человеческом уровне оказывается в высшей степени двусмысленным. Есть биологические потребности, но оказывается, что над ними господствуют – и даже их отменяют – высшие диктаты (которым в крайних случаях приносится в жертву даже жизнь).
Особо следует подчеркнуть, что речь идет не просто о возникновении ультрабиологических потребностей, а о крайне сложном техническом, искусственном способе удовлетворения низших потребностей. Ведь «потребность» вписывается в сложное окружение человеческой жизни, и таким образом жизненный горизонт каждой формы существования определяет и соотносит ориентацию техники. Подумаем о том, какие разные цели преследует индустриальная техника Запада и психофизическая техника йоги.
Искусственность гнездится в самом сердце жизни. Вспомним, что ни одна человеческая жизнь, включая даже высшие ее аспекты, не может избежать использования техники. Технику нельзя понять в отрыве от жизненного проекта. Так мы постепенно проникаем в сущность нашей проблемы: что общего у техники с биологическим существованием и с человеком?
Возвращаясь к вышесказанному, мы легко могли бы критически заметить: разве отмеченные нами черты, строго говоря, характерны только для человека? Некоторые примеры, по-видимому, говорят об обратном. Разве в самой чисто животной жизни не существует эротической техники, любовной игры? Очевидно, мы могли бы привести и другие доказательства. Жизнь животного тоже включает в себя некоторую роскошь, великолепие, которое, вероятно, неотделимо от яркого спектакля творения. Наша вселенная – это не мир пользы и буржуазного наивного порядка, не совершенный механизм часовой мастерской, как полагал рационализм, а поразительная загадка онтологического богатства и изобилия.
Следовательно, мы можем задать вопрос: когда мы можем начать говорить собственно о технике среди всего разнообразия реальности? Двигаясь в обратном направлении от машины к орудию, к зачаточным, младенческим формам человеческой техники, мы спускаемся к животному существованию. Куда приведет нас это стирание граней? Это уничтожение границ?
Хорошо известно, что всю человеческую технику иногда пытались понять с точки зрения биологии животного, как ее высшую форму. Так, в известной версии Шпенглера человек – это агрессивное животное, в котором техника господства, борьбы за существование достигла наивысшего выражения.
И если бы мы двигались в другом направлении, расценивая технику как трансформацию и воспроизведение природы, мы тоже подошли бы к тому же ядру проблемы. Ведь, углубившись в эту начальную характеристику техники, мы бы увидели, что не только человек, но и животное изменяет свое окружение: роет берлогу, вьет гнездо, пытается добыть подходящее жилище, которое не так уж часто предоставляет в его распоряжение природа. И, наконец, как мы увидим впоследствии, вся жизнь, начиная с растительного существования, имеет этот смысл трансформации, обновления среды.
Здесь приобретает более полный смысл высказывание, которое вначале могло показаться риторическим пустословием. Каким образом выяснение вопроса о том, что есть техника, помещает нас в самое сердце философской проблематики? Что такое человек? Что такое жизнь? Что общего у человека с животным? И, наконец, что такое природа, главная граница технического действия?
В данном фрагменте следует прежде всего обратить внимание на глубокий философский характер аргументации автора в защиту взаимодействия философии и техники, которое нужно обеим сторонам. Универсализм философии дополняется универсализмом техники. Студент должен уяснить, что техника – это результат всей истории человечества, поэтому рефлексия над техникой дополняет рефлексию над жизнью. В то же время философия представляется автором как «могучая потребность» «поиска смысла и единства» в том числе и в области технического действия. Мир артефактов и опыт технической деятельности реально существуют и вызывают рефлексию на философском уровне, затрагивающую фундаментальные философские понятия. Нужно обратить внимание на то, что автор пытается придать проблеме сущности техники действительно философский мировоззренческий характер, освободив ее в то же время от банальностей, общих мест и фетишей, которые были порождением слишком непосредственного контакта человека с техникой. То есть автор стремится установить мысленную дистанцию между человеком и техникой, чтобы обосновать их нераздельность теоретически. Хотя техника венчает собой историю человечества и символизирует победу над животным началом, она порождает также и побочные отрицательные феномены, такие как автомат или машинерия, под железным очарованием которой были и футуристы, и марксисты. Связь рабочего с машиной была описана в философии и беллетристике как сущностная характеристика нового времени вообще, при этом деформация личности рабочего рассматривалась как его необходимое развитие.