В практическом воплощении мультикультурализм предполагает интерактивный процесс, с одной стороны, требующий лояльности мигрантов к национально-государственной целостности страны-реципиента, интериоризации ее ценностей, традиций, истории и языка, а с другой стороны — обязывающий принимающее общество адаптировать свои институты к включению идентичностей и социально-культурных практик мигрантов.
Однако мультикультурализм, задумывавшийся его основоположниками как вариант интеграционной идеи в глобализирующемся мире по менее болезненному, мягкому сценарию, пока не реализует свой интегралистский потенциал.
Действительно, по мнению С. Бенхабиб, аргументация некоторых идеологов мультикультурализма (Ч. Тейлор, У. Кимлика) породила ряд отнюдь не либеральных следствий: 1) установление жестких внешних границ культурной идентичности; 2) признание необходимости «охранять» эти границы, чтобы регулировать внутреннее членство и «самобытные» формы жизни; 3) приоритет продолжения и сохранения культур во времени относительно возможности их нового прочтения и нового освоения; 4) легитимизация элит, контролирующих культуру [1, 81].
Все больше в настоящее время идеи мультикультурализма критикуются исследователями этнических проблем и политиками как способствующие усилению мозаичности общества и фрагментации культур. Для этнических мигрантов политика мультикультурализма, реализуемая обществом-реципиентом, становится способом избежать интеграции, которая расценивается в конечном счете как утрата собственной идентичности. Отказ от малейших проявлений ассимиляции часто ведет к формированию у культурного большинства «фольклорного» образа представителей различных этнических меньшинств, что способствует маргинализации этнических общин, а также нарастанию напряжения в межэтнических и межконфессиональных отношениях [5].
Более того, новейшая история существования мигрантских сообществ в европейских и северо-американских государствах-реципиентах свидетельствует об их стремлении к автаркии. Сегодня практически во всех столицах и крупных городах мира присутствуют достаточно изолированные и вполне самодостаточные районы, в которых компактно проживают те или иные иноэтничные группы, частично обеспечивая собственную занятость. Это японский квартал в Дюссельдорфе, арабские кварталы в Париже, армянские в Лос-Анджелесе, итальянский квартал «Маленькая Италия» в Нью-Йорке, а также китайские чайнатауны, имеющиеся теперь повсеместно и в России, и т. д. и т. п. Это «параллельные жизненные миры», в которых говорят на родном языке и соблюдают обычаи и традиции своей этнической группы, стремятся избегать вовлеченности в социально-культурные практики принимающего общества.
Безусловно, «геттоизация» мигрантов не способствует межкультурному диалогу и отнюдь не создает условий для реализации концептуальных моделей совещательной демократии (С. Бенхабиб) или дискурсивной этики (Ю. Хабермас). В крайних случаях подобная автаркия выплескивается в различных агрессивных формах проявления этноцентризма и интолерантности, в стремлении навязать принимающему обществу собственные этнокультурные атрибуты и стереотипы.
Таким образом, реалистичный взгляд на динамику и структуру миграционных процессов, а также на реализуемые иноэтническим населением стратегии адаптации в новой социально-культурной среде заставляет нас признать невозможность полной интеграции мигрантов в принимающее общество. Вероятно, речь может идти лишь о «частичной или функциональной» их интеграции [2].
Тем не менее очевидно, что существует потребность и необходимость в управлении актуальным многообразием современного сложного культурно-дезинтегрированного (мультикультурного) общества в целях сохранения основ государственного устройства.
Вариантом преодоления сложившегося противоречия представляется дифференцированный подход к процессу социального участия мигрантов, предполагающий выделение двух самостоятельных уровней анализа проблемы.
На одном уровне социальное участие интерпретируется как процесс интеграции либо дезинтеграции мигрантов. Это уровень включения жизненных миров мигрантов в соответствующую культурную взаимосвязь и социальные сети, формирующиеся посредством этнических и религиозных традиций, ритуалов и ценностей. Подобная аккультурация, интериоризация инокультурных атрибутов предполагает индивидуальные усилия непосредственно самих мигрантов и становится преимущественно их субъективным выбором либо отсутствием такового.
На другом уровне мы интерпретируем социальное участие в терминах инклюзии либо эксклюзии [7]. Здесь исследуется процесс включения иноэтнического населения в публичную сферу функционально-дифференцированного общества — в его организации и учреждения экономики, политики, права, образования и здравоохранения. Создание необходимых условий для эффективной инклюзии мигрантов, очевидно, является прерогативой принимающего общества и системы его управления. Следовательно, первоочередной проблемой становится поиск оптимального набора индикаторов, позволяющих мигрантам сосуществовать с коренным населением.
В период перехода от одной структуры идентичности к другой мигрантами востребованы специальные условия, предполагающие помощь в переводе на родной язык, поддержку в трудоустройстве и в получении жилья и т. п. Институтам принимающего общества теперь необходимо постоянно адаптироваться к присутствию иных, по сравнению с наиболее распространенными, социальных и культурных практик мигрантов.
Учитывая депопуляционный характер демографических процессов в нашей стране, создание эффективной системы инклюзии мигрантов, являющейся основой для возможной последующей их интеграции, становится одним из глобальных вызовов для России.
Действительно, по существующим прогнозам ООН, к середине XXI в. в РФ вымрет практически пятая часть жителей страны [3]. Основной причиной сокращения численности россиян является устойчивая убыль населения, начавшаяся с 1992 г., когда органы статистики зафиксировали естественную убыль в 219 тыс. человек [9]. За 1990–1999 гг. в нашей стране родилось на 9 млн человек меньше, чем за 1980–1989 гг., что создало провал в низшей части российской возрастной пирамиды, который будет ощущаться на протяжении ближайших 100 лет. Невыгодные изменения возрастной структуры ведут к значительному увеличению демографической нагрузки. Так, в 2006 г. на 1000 человек трудоспособного возраста приходилось всего 580 более молодых и более старых людей, к 2015 г. их будет 700 на 1000, а после 2020 г. их число может перешагнуть за 800 [4].
Именно депопуляция и сокращение трудовых ресурсов заставляют обратить внимание на использование иностранной рабочей силы и на потенциал замещающей миграции, которая способна восполнить естественную убыль населения нашей страны. По данным Центра миграционных исследований, в период 1992–2007 гг. мигранты компенсировали почти половину естественной убыли населения России. Основным поставщиком трудовых ресурсов для нашей страны являются страны Средней Азии — Узбекистан и Таджикистан (35 % трудовой миграции) [3]. Однако миграционные потоки из стран СНГ начинают себя исчерпывать. Страны Центральной и Средней Азии пока ориентируются на Россию, однако многие из этих государств начинают задумываться о формировании многовекторной миграционной политики и переходят к активному поиску стран, в которые смогут посылать своих мигрантов. По прогнозам, в ближайшем будущем России придется конкурировать с другими странами за возможность привлекать трудовые ресурсы [9]. Этот факт выдвигает в первые пункты повестки модернизационного развития России вопрос об миграционной привлекательности нашей страны, что предполагает переход от политики ограничения миграционных потоков к политике активного привлечения мигрантов в страну, в том числе и мигрантов из дальнего зарубежья.
Таким образом, потенциальное увеличение присутствия в стране иноэтнических и инокультурных групп актуализирует проблему их инклюзии в функциональную систему жизнедеятельности принимающего общества, что требует включения соответствующих миграционных разделов в федеральные и региональные программы развития систем образования, здравоохранения, занятости, социального обеспечения, строительства жилья в целях: а) минимизации рисков, связанных с приемом большого количества мигрантов; б) создания эффективной основы для их последующей интеграции в российский социум.
Список литературы
1. Бенхабиб С. Притязания культуры. М., 2003.
2.Вершинин С. Е. О качественных критериях определения миграционной емкости муниципального образования // Изв. Урал. гос. ун-та. 2009. № 4 (70). С. 142–150.
3.Воробьева И. Принимайте мигрантов на здоровье [Электронный ресурс]. URL: http://www.rbcdaily.ru/2010/04/26/focus/474309
4.Грицюк М. Тут лишних нет // Российская газета. Центральный выпуск № 5151 (72) от 7 апреля 2010 г. [Электронный ресурс]. URL: http://www.rg.ru/2010/04/07/vishnevskij.html
5.Дерябина С. Р. Россия и опыт мультикультурализма: за и против // Этнопанорама. 2005. № 1–2. С. 14–18.
6.Дробижева Л. М. Интеграционные процессы в полиэтническом российском обществе [Электронный ресурс]. URL: http://www.isras.ru/index.php?page_id=882
7.Луман Н. Дифференциация. М., 2006.
8.Кукатис Ч. Теоретические основы мультикультурализма [Электронный ресурс]. URL: http://inliberty.ru/library/study/327/
9. Материалы научно-практической конференции «Демографическая политика в регионе: проблемы и перспективы». Екатеринбург, 10–11 марта 2010 [Электронный ресурс]. URL: http://www.duma.midural.ru/activity/news/2010/03/10/311584_o_politike_zanjatosti и http://migrant.ferghana.ru/newslaw/analyze/v-ekaterinburge-obsudili-problemyi-demografii-i-migratsii.html
10.Цапенко И. Роль иммиграции в экономике развитых стран // Мировая экономика и международные отношения. 2004. № 5. С. 27–39.
11.Щедрина О. В. Возможна ли мультикультурная модель интеграции мигрантов в России // Социолог. исслед. 2004. № 11.
12.Юдина Т. Н. О социологическом анализе миграционных процессов // Там же. 2002. № 10. С. 102–109.
13.Южанин М. А. О социокультурной адаптации в иноэтнической среде: концептуальные подходы к анализу // Там же. 2007. № 5. С. 70–77.
14. International Migration Outlook. P., 2009 [Электронный ресурс]. URL: http://www.oecd.org/document/4/0, 3343, en_2649_33931_43009971_1_1_1_37415, 00.html#STATISTICS