Следующий этап развития отечественной идеологической теории характеризуется двумя особенностями. Прежде всего, фактически осуществился отказ от марксистской методологии, а поскольку она была основной и практически единственной, то отказ и от самой идеологической проблематики стал автоматическим. Деидеологизация, определяя содержание не только отечественной социально-политической теории, но и практики, довольно надолго сама стала своеобразной идеологией. Сложилась ситуация, четко выраженная в метком и всем известном выражении, когда вместе с мутной идеологизированной водичкой из ванны выплеснули и ребенка. Даже произносить слово «идеология» одно время было как бы неприлично. Интересно, что именно в этот период самой распространенной фрейдистской оговоркой, охватившей все без исключения слои общества, стало это самое «как бы». Своеобразный оксюморон – перевертыш, свидетельство раздвоения, существования либо двух реальностей, либо «нереальной» реальности – формирования новых типов идеологии в усиленно пропагандируемом деидеологическом пространстве.
Вторая особенность этапа – обостренный интерес к опыту западных коллег, мощное накопление информации. Переводы, новые тексты, практически не осмысленные и не адаптированные относительно ментальной специфики сограждан, а следовательно, и другие, иногда диаметрально противоположные смыслы и ценности, что называется, с колес, но со все тем же огромным энтузиазмом и, что самое главное, на полном ходу давно раскочегаренной и разламывающейся идеологической машины по-прежнему стали вноситься во все то же пресловутое сознание трудящихся. Результаты не слишком радуют. Для кого-то такая доза идеологического антидота стала смертельной, кто-то быстро «перестроился», основная масса испытала очередной исторический ментально-психологический шок, в основе которого нарушение принципа идеологической релевантности.
Проблема социологического поиска состоит уже и в том, чтобы выяснить, что же на самом деле произошло с российским ментальным содержанием: что уже вымыто, вытеснено из структур общественного и личностного сознания, что еще сохранено, что привнесено и как это все согласовывается, соотносится.
Должно было осуществиться совпадение элементарного количественного накопления знаний о новых (в Европе – старых) социологических исследовательских парадигмах, методологиях социологического анализа и накопления изменений самой социальной действительности, чтобы со всей очевидностью стало понятно: настало время возвращения интереса к изучению идеологической сферы. Она сама качественно изменилась. Для социологии это означает необходимость методологической ревизии и постановку вопроса об обоснованности отказа или продолжения использования проработанных ранее методологических оснований.
Думается, результаты системного, субъект-объектного, структурно-функционального анализа идеологической деятельности не потеряли и сегодня своей теоретической значимости, заложили основу методологической базы для широчайших эмпирических исследований. Жаль, однако, что довольно часто серьезные ученые заявляют о финансово или политически ангажированном характере последних. Видимо, вопрос о том, чего в социологии идеологии больше – знаний или идеологии, относится не только к разряду профессионально-этических, но и риторически вечных.
Безусловно, речь при этом не идет о консервации, догматизации «старых» методологических оснований, о «борьбе с новыми веяниями». Совершенно очевидно, что сегодняшние знания теоретической и прикладной социологии могут позволить значительно расширить и круг проблем, и поле эмпирических исследований. Так, к примеру, предыдущие годы, безусловно, характеризовались существенным креном в сторону количественных исследований, позволявших зафиксировать определенные тенденции в формировании ценностных ориентаций, в формировании тех или иных социальных общностей. Современный рывок в развитии исследовательских методик, инструментальной базы и, прежде всего, качественных исследований может позволить зафиксировать совершенно другой уровень данных о функционировании идеологической сферы, выявить более тонкие корреляционные связи ее элементов, а следовательно, более четко определить ее системные качества.
Полипарадигмальные основания современной социологической науки могут позволить выполнить анализ, противоположный по содержанию с предыдущим этапом: если подробный анализ функционирования прежней господствовавшей идеологии позволял формировать теорию идеологического процесса, то теперь эта теория может стать основанием для определения специфики функционирования реальных идеологий, реальных субъектов и объектов идеологических процессов.
Так, применение теории социального действия и взаимодействия может дать основание для исследования типов целерациональности, соответствующих современной российской социокультурной системе, осуществить характеристику основных типов социальных регуляторов, дать анализ изменившихся и сохраненных и на институциональном, и на личностном уровне механизмов формирования мотивации деятельности. Без вывода о соответствии типов ценностно-рациональных систем ведущим типам реально функционирующих поведенческих регуляторов все общие рассуждения о преимуществах моделей новой российской идеологии могут повиснуть, остаться только лишь философскими рассуждениями.
Феноменологический анализ идеологических процессов, задающий исследовательское направление от явления к сущности, от факта, случая к интерпретации, абсолютно не противореча классической идеологической теории, позволит проверить, верифицировать ее выводы.
Методология символического интеракционизма может помочь детально описать социально-психологическую обусловленность и отчасти механизм осуществления субъективной интериоризации объективно формирующихся идеологических ценностей.
Социология повседневности предоставляет совершенно бесподобные для фиксации и определения значимости идеологические акты, знаки, символы в структуре жизненного мира индивида, позволяет тем самым характеризовать степень действенности идеологии. А это в качестве, быть может, бредовой идеи, но не совсем шутки может вывести на проблему создания некоего идеологического (нарочно утрирую) контовского «социометра», подобно градуснику, способному через своеобразное «измерение» глубины проникновения господствующей идеологии в структуру личности сигнализировать об опасности очередной идеологизации.
Все вместе взятое способно обеспечить единство, придать целостность теоретического и эмпирического уровней социологического анализа идеологических процессов.
В качестве резюме. На протяжении двух столетий практически не ослабевал интерес к социально-философскому осмыслению идеологической сферы. Накоплена настолько серьезная методологическая и инструментальная база, которую было бы просто глупо (или безответственно?) не применить в анализе идеологических процессов современного российского общества. Это и опыт западной социологии, и опыт анализа этого опыта соотечественниками. Отрадно было бы думать о начале продолжения. Возможна ли замена союза «или», обозначенного в заголовке, союзом «и»?