На уровне оповещения конституируется фундаментальная структура «не это, а другое», которая делает возможным выявление феномена Другого. Социальность как особый мир сущего, всегда предполагающий отнесенность к Другому, есть одновременно указание на смысл, который существует через это отнесение. Поэтому бытийная структура социальности изоморфна структуре знака, символа. Последние становятся необходимым средством (способом) функционирования социальности во всех видах ее реальности, что и позволило Э. Кассиреру назвать человека «символическим животным». Однако символ шире простой противоположности, не просто «обломанная половинка», а часть того целого, которое и состоит из этих расколотых половинок.
В соответствии с такой традиционной концепцией М. Хайдеггер в «Истоке художественного творения» [15] замечал, что познание символического смысла предполагает, что единичное, особенное предстает как осколок бытия, способный соединяться с другими осколками в единое гармоничное целое.
Таким образом, суть символа – сводить воедино, служа выработке глубинного содержания сводимых сторон одного через другое. По словам А.Ф. Лосева, символ – модель бесконечных порождений, субстанционально тождественных с самой моделью. О такой конструирующей особенности символа мыслитель пишет: «Символ является такой оригинальной и вполне самостоятельной идейно-образной конструкцией, которая обладает огромной смысловой силой, насыщенностью, смысловой заряженностью или творческой мощью и общностью, чтобы без всякого буквального или переносного изображения определенных моментов действительности в свернутом виде создавать перспективу для их продолжительного или даже бесконечного развития уже в развернутом виде или в виде отдельных единичностей» [5, с.57.].
Конструирующие возможности символа как модели бесконечного разнообразия в отношениях к окружающему миру Лосев показывает на примере мифа. Миф, как живое разумное существо, беспределен по своим возможностям. «Ведь человеческая фантазия может любые несравнимые и несоизмеримые элементы действительности поставить в закономерный и непреложный ряд. И этот ряд подчинить какой-нибудь еще небывалой модели» [5, с.128.].
Опираясь на работы таких авторитетных ученых, как А.Ф. Лосев, К. Леви-Строс, Ю. Лотман, Р. Барт можно сказать, что мифологическое мышление присуще современному человеку. Миф не остался в прошлом, миф постоянно живет рядом с человеком. Не замечаем его мы лишь потому, что он столь же реален, как и все вокруг. В этом главная особенность символической деятельности, поскольку она претендует на статус реальной. Сложность мифа справедливо отмечается, в частности, Е.М. Мелетинским в монографии «Поэтика мифа»: «Мифология постоянно передает менее понятное через более понятное, неумопостигаемое через умопостигаемое и особенно более трудноразрешимое через менее трудноразрешимое» [8, с.169.]. Следовательно, миф насквозь символичен.
Широкое многоплановое толкование символа связано прежде всего с именем Э. Кассирера. Человек — «животное символическое» (animal simbolicum). Так определяет человека Э. Кассирер, который в своей трехтомной «Философии символических форм» [4] утверждал, что основу человеческого существования составляют операции с искусственно созданными образованиями, а именно - символами. Таким образом, специфически человеческой формой деятельности является знаково-символическая деятельность. Она и составляет, по его мнению, основу и содержание человеческой культуры. И она же составляет сущность человека.
Таким образом, основным принципом исследования для Кассирера является рассмотрение духовной жизни преимущественно как символической. Человека он видит как «символическое животное», а к символическим формам относит не только язык, но и миф, религию, искусство, науку. Кассирер считал, что всю историю человечества можно проанализировать через призму этих символических форм. С помощью символов люди упорядочивают окружающий их хаос. Как вообще можно переходить от символов к самим вещам? Кант попытался осуществить это путем разграничения теоретического и практического разума. Символ для него особый вид представления, посредством которого передается нечто такое, что нельзя изложить посредством дискурсивного рассудка. По Канту, дискурсивный рассудок - это представление целого как зависимого от частей, в то время как разум (интуитивный рассудок) - это постижение вещей таковыми, какими они являются сами по себе (прообразно), при котором части (их свойства и связи) мыслятся как зависимые от целого. Разум идет от «созерцания» целого к частному. Поэтому, по Канту, символ - это «идея разума», данная в созерцании. Это такое созерцание, «когда под понятие, которое может мыслиться только разумом и которому не может соответствовать ни какое чувственное созерцание, подводится такое созерцание» [3, с.373.]. В соответствии с этим он различал символическое изображение и схематическое обозначение. Таким образом, по Канту, символ - это чувственный способ представления идей разума, а постижение символа - это интуитивное постижение идеи, которая бесконечна и неисчерпаема своей неизреченностью, ибо, по определению, ее невозможно изречь.
Слова только «определивают», ограничивают мысль, в то время как символы выражают безграничную сторону мысли, поэтому являются важным элементом творчества, универсальной его формой (по Гете), как вечно живое становление (А.Н. Уайтхед). Поэтому символы несут больше информации, чем слова.
Можно ли говорить, что символ – то, что доступно пониманию? Вряд ли, ибо за бытием, которое доступно дискурсу, есть другие формы бытия. Да и понять – не означает все свести к аналитическому познанию. Мамардашвили в лекциях о Прусте [7] замечал, что истина не приходит сама и мгновенно и не тогда, когда ее ищут, тем более, - во внешнем мире. Подлинная реальность, в его понимании, это переключение сознания с внешнего мира на свои собственные состояния. Это он называл «жизненным путем», т.е. творчеством, созиданием.
Человеческий мир, по словам Мерло-Понти, предан человеческой субъективности и соотносится с ним таким образом, что она наделяет мир смыслами и значениями, в которые может проникнуть тот, кто сам погружен в этот мир. Среди многообразных человеческих опытов (практического, познавательного, нравственного, религиозного и пр.) наиболее доступно это проникновение художественно-эстетическому опыту. Именно он открывает человеческий и идейный смысл вещей. Эстетический объект – это внутренняя жизнь, как она есть, это любой предмет, превращенный в “Я“ [9, с.38.]. Х. Ортега-и-Гассет убедительно показывает на примере образа кипариса, как этот предмет «дереализуется в мою деятельность, в „Я“». «Надо, чтобы слово „кипарис“, – пишет он, – актуализировалось в состояние моего действия - обозначавшее существительное начало бы размываться, двигаться, приобрело бы оттенок глагольности» [11, с.234-235.].
Ортега-и-Гассет считает, что функция искусства не в рассказе о вещах, а в «представлении их нам как осуществляющихся» [11, с.244.]. И эстетическое наслаждения состоит в этой осуществляющейся реальности. Сама реальность строится из символов, которые служат и межчеловеческому общению. А смысл творчества и познания сводится, таким образом, к выявлению символов, показу их всем, передаче их в общее достояние. Каков механизм этого? Так как символ – специфическая переработка, обозначение мира, он не редуцирует его к каким-то инвариантам, а конституирует реальность. В результате оказывается ее функцией, способной разлагаться на бесконечный ряд членов, как угодно близко или далеко отстоящих друг от друга и могущих вступить в бесконечно разнообразные структурные объединения.
Сегодня социальный опыт и знания людей складываются из двух основных составляющих. Первая предполагает наличие непосредственных социальных контактов, вторая формируется за счет восприятия событий и явлений, опосредованных сообщениями средств массовой коммуникации. «Массовая коммуникация - систематическое распространение сообщений среди численно больших рассредоточенных аудиторий с целью воздействия на оценки, мнения и поведение людей» [14, с.344.]. В процессе массовой коммуникации осуществляется толкование и даже конструирование социальной реальности. И здесь, символ играет огромную роль, именно массовая коммуникация предоставляет возможность манипулирования людьми с помощью символов.
М. Мамардашвили так описывает этот процесс: «…функционирование современного общества, экономические интересы господствующего в нем класса обеспечиваются сейчас в большей мере через ориентацию сознания общественных атомов, через «кодирование», «программирование», если выражаться языком кибернетики, этого сознания, в котором все больше места занимают обобществленные, стандартно-коллективные формы мышления. Это манипулирование индивидами посредством их идей, мыслей, сознательных навыков и т.п., а не просто через «естественные», «слепые» экономические механизмы. Поэтому существенное место в обществе стало занимать само производство такого сознания, специальный труд по созданию его «образцов», «шаблонов», их хранению, переработке и распространению в массах» [6, с.330.].
Одним из феноменов постиндустриального общества становится так называемое символическое потребление. Ж. Бодрийяр в «Системе вещей» говорит о характерологических (избыточных), знаковых потребностях, имея в виду ту «тотально идеалистическую практику», которая за известным порогом уже не имеет ничего общего с удовлетворением потребностей или с принципом реальности [1, с.168.]. Мощным средством, формирующим эти знаковые потребности, служит реклама, которая не столько дает информацию о товаре, сколько сама становится товаром, предметом культуры, чаще – псевдокультуры. Известно, что вещи всегда выполняли функцию символов богатства, власти, социальной принадлежности, статуса, престижа и других «опознавательных» знаков. Если в допотребительских обществах вещи играли лишь параллельную и вспомогательную роль по отношению к другим системам этих знаков, то в потребительском обществе все другие системы опознавания поглощаются системой вещей. Раньше, говорил Протогор, человек был «мерой всех вещей», то теперь человека характеризуют его вещи. Обладатель престижных вещей может не заботиться о выражении лица, походке, речи и тем более о духовном облике.