Сюда же можно отнести и введенное Г. Коллинзом и Т. Пинчем различие между двумя форумами, на которых разворачиваются дебаты между учеными — «конститутивным» и «континжентным». Конститутивный форум охватывает научное теоретизирование и экспериментирование вместе с соответствующими публикациями в научных журналах и дискуссиями на официальных конференциях. Континжентный форум, напротив, включает в себя неформальные коммуникации, в которых суждения относительно достоинств заявок на новое знание зависят от личностных характеристик — таких, как доверие к способностям и добросовестности экспериментатора, мнение относительно его личности и интеллекта, его репутация, социальное положение и психологическая ориентация и т. д. [8].
Нижеследующий пример поможет нагляднее понять сказанное. С начала 70-х гг. XX в. в научном сообществе ведется изучение феномена под названием «гравитационная радиация». Считается, что из-за слабости этого излучения только большие космические катастрофы, подобные взрывам или столкновениям звезд, могут быть источником всплесков гравитационных волн. В 90-х гг. того же столетия ряд научных лабораторий, прежде всего в Луизиане (США) и Фраскати (Италия), получили совпадающие данные, которые, однако, породили дискуссию между учеными. Предпринятый английским исследователем Г. Коллинзом социологический анализ показал, что разность интерпретаций научных данных была обусловлена разностью научных культур (фактуальных культур — в терминологии самого Г. Коллинза) этих лабораторий, а в основе решений публиковать или не публиковать полученные результаты лежали ценностные суждения, распространенные и во вненаучной сфере. Так, например, представитель итальянской лаборатории не был уверен, что полученные данные свидетельствуют об обнаружении именно гравитационных волн, но все же настаивал на их публикации, полагая, что единственным оправданием не публиковать является боязнь отказа в финансировании в случае, если в дальнейшем научные данные окажутся случайным совпадением. Американская же лаборатория медлила с публикацией полученных данных, объясняя свою позицию опасениями явных и неявных насмешек от коллег, если они сочтут полученные результаты хотя бы отчасти нелепыми [6].
В завершение данной темы, обратим внимание еще на одно обстоятельство. Наука развивается не сама по себе, хотя и обладает относительной самостоятельностью и специфичностью, а в «теле» культуры, через которую человек и воспринимает действительность. В этой связи следует отметить, что выбор той или иной научной теории, программы определяется не только ее совместимостью с другими существующими теориями, эмпирической верификацией и т. д., но и ее социокультурной значимостью, связью с той системой культуры, в лоне которой она возникла. В итоге можно сказать, что победа научной теории, программы — это результат действия не одного какого-либо фактора — экспериментальные данные, логическая непротиворечивость, финансовая поддержка спонсоров, кредит доверия со стороны общественного мнения и т. д., а взаимосвязи всех этих факторов, т. е. целой «сети» 6 .
Перейдем теперь к теме научного оборудования. Видимо, было бы излишним специально говорить о той колоссальной роли, которую играют инструментально-технические средства в научном познании. Достаточно указать на то, что большая часть научных фактов вообще не смогла бы существовать без соответствующих приборов. Вместе с тем введение в практику научного познания различных приборов преследовало, наряду со многими целями, в том числе и избавление от одного из самых главных зол научного познания — субъективности. Присмотримся внимательнее к этой замене человека-наблюдателя автоматическими регистрирующими приборами. Как минимум две вещи сразу же обращают на себя внимание.
Во-первых, несмотря на то, что роль наблюдателя и может быть передоверена какому-нибудь автоматическому устройству, тем не менее эмпирические данные, которые будут поступать, например в виде машинных (компьютерных) распечаток, нуждаются в теоретическом осмыслении, т. е. в конечном итоге в субъекте-интерпретаторе.
Показательна в этом отношении история физиологии второй половины XIX в. В то время многие врачи, претендовавшие на научность, надеялись спасти свою дисциплину от бесчестящих ассоциаций с ремеслом, с одной стороны, и с шаман-ской ворожбой — с другой, за счет того, что заменяли натренированные до совершенства органы чувств врача приборами — термометрами, сфигмометрами, гальванометрами. На протяжении XIX в. физиологи были лидерами в области изобретения приборов-самописцев. Между тем эпистемологические проблемы, связанные с использованием этих приборов, проявились в том, что графики, начерченные самописцами, вовсе не представляли собой «язык самих явлений», а требовали специальной расшифровки и вместо тонкостей интерпретации ручного исследования пульса теперь возникли тонкости интерпретации его отображения на приборе.
Таким образом, когда исследователь смотрит на приборы, а видит эмпирические данные, то он, можно сказать, осуществляет перевод показаний приборов в некую смысловую систему. И в этом переводе, конечно, находят отражение социально-психологические качества личности, ее прошлый опыт, особенности взаимодействия с социальным окружением и многое другое. Здесь мы еще раз возвращаемся к теме научных культур, переговоров, консенсуса и т. д.
Во-вторых, следует обратить внимание на то, что распространение и использование всевозможных приборов обнажило задействованный в практике научного познания массив «телесного», «неявного» знания 7 . Для понимания сказанного уместно вспомнить некоторые соображения из области психологии и физиологии движения.
В итоге многолетней истории физиологических и психологических исследований было осознано, что движение, моторная схема — чрезвычайно сложный феномен. Источником этой сложности является то, что результат любого сложного движения зависит не только от собственно управляющих сигналов, но и от целого ряда дополнительных факторов, таких, как реактивные, инерционные, внешние силы, исходное состояние мышцы. Все эти факторы вносят отклонение в запланированный ход движения и предварительному расчету не поддаются. В результате окончательная цель движения может быть достигнута, только если в него будут вноситься поправки, или коррекция. В этой связи движение, моторная схема не могут быть усвоены — они должны быть построены субъектом.
Ясно, что работа с экспериментальными установками, приборами, важной частью которой являются их отладка, калибровка, предполагает весьма сложные движения и поэтому требует специальной сноровки, мышечной памяти, телесной дисциплины, что и подразумевает категория «телесного знания». Такое знание представляет собой результат многолетней личной гимнастики для нервов и мускулов, упражнений, совершаемых в одном и том же порядке, с одним и тем же инструментарием, и, что самое главное, оно, неотделимо от познающего субъекта, т. е. носит неявный, неформализованный характер.
Еще в XIX в. Г. Гельмгольц обращал внимание на то, как непропорционально много времени тратится на подготовку экспериментальной установки, на побочные эффекты, сколько стараний уходит на изучение погрешностей приборов и к скольким ухищрениям приходится прибегать, чтобы избежать их неблагоприятного воздействия. Сказанное тем более справедливо для науки XX столетия. У любой современной аппаратуры, которая весьма чувствительна, имеются периоды шума и пониженной чувствительности и спокойные периоды, когда чувствительность повышается. На приборы может различным образом влиять как физическое, так и человеческое окружение. Их внутренние элементы, такие, как изоляция, электрические соединения, сжиженный газ и сам металл, могут затвердевать, ломаться, давать течь, утрачивать изолирующие свойства, растягиваться и напрягаться. Малейшее изменение в любом из этих элементов влияет на в высшей степени нежный прибор. В итоге, когда ученый решает, в какой момент аппаратура работает удовлетворительно, а в какой нет, когда полученные данные годятся для анализа, а когда нет, далеко не все используемые им критерии он может количественно выразить и записать. Представления о том, как на практике работает прибор и какие умения и навыки требуются для работы с ним, носят во многом неформализованный характер. Приведем небольшой пример.
В 70-е гг. XX в. в научной литературе появлялось сообщение о постройке специального типа лазера — «ТЕА-лазер». После этого сообщения многочисленные группы физиков стали пытаться создавать свои собственные варианты этого устройства. Однако ни одной группе ученых не удавалось воспроизвести действующий лазер, пользуясь лишь содержавшейся в формальных публикациях информацией. Успех в постройке работающего лазера всегда зависел от прямых личных контактов. Эти личные контакты были столь важными потому, что лишь в ходе непосредственного взаимодействия ученые могли передавать друг другу то скрытое, неформализированное знание, от которого зависела их работа [15].
Таким образом, как ни парадоксально, но развитие техники, создание которой основано на формализованном знании, только повышает значимость личностного знания. Как уже говорилось, для того чтобы познавательный результат мог получить научный статус, он должен обладать свойством интерсубъективности (конечно, наряду со многими другими свойствами). К сказанному, однако, надо добавить, что когда между различными научными группами возникают споры относительно надежности полученных результатов, то они быстро переходят в плоскость полемики по поводу мастерства экспериментаторов. Свойственные каждой научной группе подходы и навыки работы с оборудованием лишь частично получают в этих дискуссиях эксплицитно-рефлексивную форму, и принятие конечных решений все равно опосредовано субъективными факторами.