Думается, что подтверждением этого предположения и должно послужить раскрытие третьего смыслового блока — «жизненный мир всегда и всему предпослан, преддан». Название данного блока, если его трактовать в контексте классической рациональности, явно должно привнести в концепт правовой жизни признаки фатализма и детерминизма. Однако для Э. Гуссерля «предданность» жизненного мира связана с его трансцендентальным генезисом, обеспечивающим ему постоянную и заведомую значимость в качестве сущего. Жизненный мир оказывается сам по себе, без всех предварительных предикаций, и это свойство переносится и на право как на фрагмент жизненного мира. Самоценность права обусловлена его способностью к формированию представлений о «нормальной жизни». Современный немецкий феноменолог К. Хельд описывает эту способность следующим образом: «Общая система (Gesamtsystem) нормальности представляется каждому тем, на что он может положиться, так как она имеет характер всякий раз уже отработанной привычки. Она берет начало в прошлом, которое предшествует нашему собственному опыту, с той его нормальностью, которую мы можем частично модифицировать или расширять» [16, 144].
Представленная через смыслообразование нормативности конституирующая субъектность является не только данностью жизненного мира, но и занимает центральное место в феноменологическом правопонимании. Думается, что осознание нормативности как очевидной данности может оказать на правосознание гораздо большее влияние, чем рассудочные доказательства науки о праве. Как пишет В. А. Бачинин, «если говорить о правосознании, то, согласно логике феноменологического анализа, внутри его внешнеэмпирической “оболочки” пребывает трансцендентальное “эго”, усилиями которого образуются те структуры и сущности, которые на поверхности сознания превращаются в морально-правовые нормы и ценности. …Феноменология перемещает доминанту нормативности из внешнего трансцендентного мира во внутренний, трансцендентальный» [1, 938]. В результате человек предстает не как марионетка, которой можно управлять как угодно, а как субъект, рассматривающий право как ипостась свой повседневной жизни, признавая за ним всеобщую значимость и нормативность.
Обнаружению права в повседневной жизни людей способствует содержание четвертого смыслового блока жизненного мира — «жизненный мир — царство изначальных очевидностей». При каких условиях право становится очевидным точно так же, как не вызывают сомнения предметы, воспринимаемые «сейчас» и «теперь», — дом, стол, карандаш и т. д.? Вероятно, тогда, когда человек осознает свое присутствие в правовых процессах, т. е. когда его интенции и ожидания совпадают со сложившимся комплексом «общественные отношения — правовые нормы». Состояние присутствия в праве должно быть для него привычным. Неэксклюзивность, «нормальность» правового присутствия не возникает автоматически, а формируется извне, с учетом интересов человека, формализованными и неформализованными институциями регулирования жизненного мира. В этом контексте бессмысленным представляется затянувшийся научный и публицистический спор о приоритетных средствах формирования правовой культуры. Например, совершенно неважно, что явилось условием воспитания у конкретного человека способностей сосуществовать, владеть и действовать сообразно своим правам и обязанностям. Это может быть моральное по своему происхождению чувство собственного достоинства, религиозная вера во всемирную отзывчивость, правовое образование или консультации юристов.
Привычность и доступность правовых данностей предполагает выделение из них стандартов в виде норм, образцов поведения, устойчивых реакций на повторяющиеся ситуации и т. д. При этом формирование норм права происходит как в повседневной жизни, в обычном праве, так и на законодательном уровне на основе социальных типизаций, возникающих в процессе обобщения индивидуального и социального опыта, накопления социального знания. На эту сторону правовой жизни обращал внимание А. Щюц, утверждая, что в любой ситуации «лицом к лицу» такие стандарты крайне необходимы, а интерсубъективность правовых взаимодействий имманентно включает в себя нормативность как условие воспроизводства самих себя.
Освоение нормативности, переход ее из состояния внешнего обязательства во внутренний императив зависит от степени ее очевидности для субъекта. А. Щюц, определяя очевидность как отношение интереса и распределения знания, выделял следующие четыре зоны воспринимаемой важности:
1) «мир непосредственного окружения индивида является зоной первичной важности;
2) зоны незначительной важности, означающие некий готовый инструментарий, которым можно достигнуть поставленной цели: достаточно знать возможности, шансы и степень риска, которые могут помешать реализации главного интереса индивида;
3) зоны относительной несущественности, которые не имеют в настоящее время связи с существующим интересом;
4) зона абсолютной несущественности, которая никогда не войдет в сферу интересов индивида, и никакое изменение в ней никогда не сможет повлиять на решение проблем индивида» [17, 161].
Думается, что применение к исследованию правовой жизни шкалы очевидности и значимости, представленной А. Щюцем, имеет серьезные перспективы. Во-первых, оно может стать образцом интегративного исследования, выходящего за предметные рамки социологии, психологии, теории управления и т. д. Во-вторых, оно позволяет подойти к комплексному решению таких актуальных проблем современной западноевропейской правовой культуры, как правовой нигилизм, дисномия и девиация.
Исследование актуальных проблем права предполагает обращение к последнему смысловому блоку — «жизненному миру как актуальному миру жизни». Строго говоря, установка Э. Гуссерля дать философии ориентацию на мир актуального опыта, в котором живут и действуют люди, предшествовала появлению учения о жизненном мире. Если в классической модальной логике понятие актуального обретает содержание только в связи с понятиями потенциального, возможного, то в философии Гуссерля актуальное, или «теперь» (Jetzt), является свидетельством подлинности присутствия человека в мире. Актуальность как подлинность раскрывается им как антитеза допущений объективистской науки о вечности и универсальности сущего.
Исследование жизненного мира права в феноменологии как будто бы тоже предполагает историческую определенность, но эта определенность имманентно включает в себя нюансы человеческой деятельности. Как справедливо отмечает Н. В. Мотрошилова, критика Гуссерлем «натурализма» и «объективизма» классической науки возвращает его к философии истории К. Маркса, который требовал, чтобы действительность в философии бралась не в форме «объекта» или созерцания, а как «человеческая чувственная деятельность, практика» [13, 136]. Другими словами, актуальное право является условием и результатом человеческой предметно-преобразующей активности (тавтология «актуальнее через активность» в данном случае оправданна). Действительно, активное присутствие в праве или правовая жизнь предполагает, что субъект включен в право, он осваивает его и практически, действуя или бездействуя в соответствии с нормами права, участвуя в их создании или совершении и т. д., и духовно, представляя право как ценность и теоретизируя о нем.
Следует обратить внимание на то, что критика классической науки не означает отрицания ценности науки о праве как таковой. Она имеет свое основание в жизненном мире, подобно другим человеческим деяниям. Перефразируя рассуждения об историчной миссии наук Э. Гуссерля, можно утверждать, что, несмотря на то, что являются науки о праве ясными или неясными, значимыми или лишенными значения, они, подобно всем хорошим или плохим инструментальным формам человечества, принадлежат, в качестве составной части, к миру как миру реального опыта [5, 346]. Правовая жизнь и науки о праве имеют один тот же объект — право, однако образуют разные «горизонты» жизненного мира, так как подходят к его освоению разными, но содержательно-генетически связанными способами. В первом случае это теоретическое освоение, а во втором — практически-духовное.
Правовая жизнь закрепляет за собой атрибут актуальности еще и благодаря тому, что возвращает субъекту права волю, потребности, интересы, право усмотрения т. д. Данные проявления субъекта были вытеснены на задний план в универсальной абстракции субъекта права. В результате субъект права из «живых», укорененных в истории людей, человеческих сообществ и их институций превратился в форму познания права. Связь актуальности и субъектности правовой жизни основана на их рефлективности и преобразовании смыслов права в действия, т. е. на том, что принято называть «освоением». В терминологии Э. Гуссерля этот фундамент жизненного мира получил название «самоосмысление» или деятельность человека, которая стремится прояснить всю совокупность волящей и деятельной жизни в отношении того, что это «Я», собственно, хочет, к чему оно стремится в своей жизни. Результатом такой работы самопрояснения выступает формирование представления о «согласованном стиле осуществления будущей жизни вообще» [Там же, 361].
Таким образом, интерпретация феномена правовой жизни в контексте учения о жизненном мире позволяет переориентировать классическое правопонимание на ту «почву», из которой оно исторически и возникло и которая является фундаментом его значимости. Концепт правовой жизни, рассмотренный в этой новой трактовке, получает возможность конкретизировать свое содержание за счет следующих смысловых измерений: