Трудности, связанные с эмпирической проверкой экономических теорий, невозможность постановки чистого эксперимента и строгого определения исторических рамок, в которых та или иная теория применима, - все это приводит к тому, что, как правило, научный дискурс оказывается несвободен от нормативных элементов и риторики. Можно сказать, что недостаточная убедительность критериев компенсируется ссылками на признанные авторитеты и эмоциональной силой доводов. При этом убедительность позиции зависит не только от качества аргументации, но и от характера аудитории.
Экономическое знание сегодня производится в тех научных и учебных центрах, где доминирует определенная позиция, задающая границы возможного новаторства и направление поиска. Можно сказать, что в производстве новых идей действуют групповщина и конформизм. В эволюционной экономике существует понятие "path dependence", означающее, что выбор в каждый данный момент в значительной мере зависит от прошлого и в свою очередь способствует поддержанию намеченной колеи развития. Это понятие вполне применимо к росту экономического знания: ученые, принадлежащие к определенной научной школе, занимаются исследованиями в рамках принятой этой школой парадигмы и своими работами ее укрепляют. Отсюда, если в большинстве университетов и исследовательских центров на Западе, и прежде всего в США, mainstream economics занимает господствующие позиции, то эта ситуация, скорее, воспроизводится, чем подвергается пересмотру. Ирония состоит в том, что хотя большинство экономистов mainstream "привержены принципам laissez-faire, исходят из суверенитета индивида, конкуренции, академическая экономическая наука в наше время чрезвычайно несвободна в выборе" [б]. Иными словами, люди, отстаивающие идеи laissez-faire в экономике, в отношении "рынка" экономических идей проявляют себя, скорее, как монополисты и олигополисты.
Что касается потребления продукта экономической науки, то оно имеет прежде всего общественный характер (хотя не только). Действительно, практические рекомендации, касающиеся регулирования, могут использовать только соответствующие органы управления. Однако это не означает, что производство экономических идей действительно ориентировано на общество в целом, от имени и в интересах которого должна осуществляться политика. Как отмечает Дж.Бьюкеннен, экономист-практик, ориентирующийся на все общество, вряд ли найдет спрос на свой товар [7]. Этот товар будет востребован, если окажется полезным некоторым влиятельным группам, или коалициям. Причем, как известно из работ М. Олсона [8], влиятельны вовсе не самые многочисленные, а относительно небольшие, но способные к организованным действиям группы. Следовательно, процесс и производства, и потребления обществом экономического знания проходит некоторую фильтрацию: теоретическое знание фильтруется научным сообществом, причем не в целом, а отдельными его группами; на практическое же знание существенное влияние оказывают политические и экономические коалиции. Специфические черты этот процесс приобретает тогда, когда он оказывается соединенным с процессом проникновения новых идей из-за границы.
Процесс взаимопроникновения идей между различными национальными школами — явление, характерное для всей истории экономической мысли. Достаточно вспомнить обмен идеями между А. Смитом и физиократами в XVIII веке, распространение идей исторической и классической школ в Америке в XIX веке, марксизма в России и т.д. В случае, когда этот процесс происходил естественным, эволюционным путем, он предполагал, что некоторые местные идеи "прививались" к иностранным, делая последние более привлекательными для местного научного сообщества. Иначе дело обстоит в случае, когда изменение господствующей парадигмы оказывается результатом политических событий, как было, например, в России после Октябрьской революции или в странах народной демократии после Второй мировой войны. В обоих случаях марксистская политэкономия добилась победы в науке политическим способом.
Во многом с политическими обстоятельствами связана быстрая победа той совокупности идей, которую сегодня принято называть Вашингтонским консенсусом3, в странах, совершивших поворот от социализма к капитализму или вернувшихся к капитализму после относительно непродолжительного социалистического эксперимента. Так, в Чили до прихода к власти А. Пиночета идеи подобного рода существовали как некий интеллектуальный анклав и имели немногих сторонников среди чилийских экономистов, а после - поддержка была уже не нужна, так как обеспечивалась властью. Сторонники Вашингтонского консенсуса приняли диктатуру как условие создания рыночного порядка. Это вполне сочетается с абсолютной убежденностью в правильности соответствующей доктрины, в том, что ее распространение идет на пользу человечеству. Желание распространить ее превалирует над моральными соображениями, поскольку «всегда есть возможность оправдать подобное поведение тем, что "правильная" экономическая политика - каково бы ни было ее конкретное воплощение - обеспечит изменения, которые безусловно "почистят" грязный режим» [10].
Политический фактор проявил себя и в процессе прихода западной экономической теории в экономическую науку стран, совершавших переход к рыночной экономике в 1990-е годы. Представители mainstream economics способствовали созданию благоприятной среды для восприятия своих идей в бывших социалистических странах, полагаясь как на собственный авторитет и влияние в мировой (прежде всего американской) науке, так и на идеологические установки части новой элиты этих стран и ее негативное отношение к марксистской политэкономии, которое определялось прежде всего фактом крушения социалистической экономики. Важную роль сыграло и то обстоятельство, что в этих странах лишь очень небольшая часть экономистов имела представление о внутренних проблемах современной западной науки, о существовании многих школ, представители которых порой предлагают принципиально различное объяснение происходящих процессов и дают, соответственно, весьма несхожие практические рекомендации. Западная экономическая наука в лице mainstream economics предстала как единственная научная альтернатива марксизму, как нечто монолитное и имеющее простые ответы на важнейшие вопросы. В результате сформировался чрезвычайно упрощенный образ современной западной экономической науки, и именно он придавал научную респектабельность проводимым реформам.
Закономерно, что в подходе к трансформационному процессу проявились методологические и теоретические ограничения, характерные для mainstream economics, a именно, приверженность равновесному подходу, разрыв между микро- и макротеорией, игнорирование информационного, институционального и эволюционного аспектов. Причем история экономической науки дает нам примеры понимания важности пересмотра указанных принципов и преодоления ограничений, с ними связанных, прежде всего когда речь идет об анализе различных экономических систем и их трансформации.
Хрестоматийным примером подобного рода являются дискуссии о социализме, имевшие место в 20-30-е годы. Обращаясь к этим дискуссиям, нельзя не вспомнить одно курьезное для экономической науки обстоятельство. Несмотря на то что подавляющая часть экономистов исходила из тезиса о принципиальной неэффективности плановой экономики и, следовательно, о ее неминуемом крахе, проблема перехода от одного типа системы к другому, по существу, даже не была поставлена. Главным теоретическим достижением в исследованиях 30-х годов, занимающихся сравнением двух систем, была дискуссия о рыночном социализме, или социалистических расчетах. В ней противостоящими сторонами были Ф. Хайек, Л. Мизес, Б. Бруцкус и О. Ланге, А. Лернер, Ф.Тейлор4.
С методологической точки зрения основная особенность этой дискуссии состояла в том, что спорящие стороны, по существу, рассуждали в различных аналитических пространствах. Ланге, Лернер и другие, опираясь на модель общего равновесия, а позже и на основные теоремы теории благосостояния, показали, что может быть построена модель экономики, в которой достигается социально предпочтительное Парето-оптимальное состояние, иными словами, обеспечивается эффективная аллокация ресурсов и учитываются некоторые социальные приоритеты (например, запрет на излишнюю концентрацию экономической власти у отдельных фирм).
В отличие от обычной вальрасианской модели, в которой не затрагивались ни вопрос о перераспределении, ни проблема собственности-управления, в модели рыночного социализма предполагалось, что, поскольку в социалистической экономике средства производства принадлежат государству, доход на капитал может изыматься в его пользу. Это создает возможность перераспределения ресурсов в соответствии с общественными приоритетами. Считалось также, что во главе предприятий (или фирм) стоят не собственники средств производства, а госслужащие-менеджеры, которые действуют в соответствии с правилами максимизации прибыли5. Роль же абстрактного вальрасианского аукциона, определяющего вектор равновесных цен, была отведена тоже абстрактной, но имеющей реальное воплощение организации -Госплану, способному корректировать цены с учетом общественных предпочтений. Формальное доказательство возможности подобного рода модели и было предложено сторонниками модели рыночного социализма. Причем с точки зрения реалистичности условий, которые требовались для того, чтобы равновесие (т.е. Парето-оптимальное состояние) существовало, данная модель ничем не отличалась от равновесной модели рыночной экономики.
Критики модели рыночного социализма (Хайек, Мизес и др.) выдвинули два возражения - мотивационное и информационное. Суть первого: нет оснований полагать, что менеджеры предприятий будут действительно стремиться к решению оптимизационной задачи предприятия, а не к собственному благосостоянию, т.е. речь шла о проблеме собственности и контроля. Суть второго возражения сводилась к тому, что никакая организация - в данном случае Госплан - не может взять на себя функцию расчета цен. Причем дело не только в физической невозможности осуществить огромный массив расчетов, но и в качестве информации, которая циркулирует в децентрализованной рыночной системе, по сравнению с той, какая производится Госпланом. По существу, и Госплан, и аукционист Вальраса - конструкции, органически связанные и порожденные представлениями о хозяйственной системе, которые, по мнению представителей австрийской школы, были не просто упрощением действительности, но ее искажением. Речь шла прежде всего о представлениях о совершенной информации, о неизменности институциональных рамок и т.д. Таким образом, противники рыночного социализма критиковали с точки зрения реалистичности предпосылок не только модель рыночного социализма, но и модель Вальраса, и равновесный подход в целом.