3. Но является ли экономическая наука наукой?
Ответ на вопрос, озаглавивший этот раздел зависит, конечно же, от того, что мы понимаем под “наукой”. Так, в повседневной жизни, равно как и на академическом жаргоне – особенно во франко- и англо-говорящих странах – этот термин часто указывает на математическую физику. Очевидно, что это исключает все общественные науки, а также и экономическую науку. Экономическая наука как единое целое не является наукой и в том случае, если мы используем методы, сходные с методами математической физики в качестве определяющей характеристики (definiens) науки. В этом случае лишь небольшую часть экономической науки можно назвать “научной”. Опять-таки, если определять науку в соответствии с лозунгом “Наука есть Система Мер”, тогда экономическая наука в некоторых аспектах является научной, а в некоторых – нет. Вряд ли стоит испытывать какую-то обиду касательно “ранга” или “достоинства” в этом вопросе: термин “наука” не должен подразумевать поощрение какой-либо области знаний, и наоборот.
Для наших целей напрашивается следующее определение: наукой является любой род знаний, который был объектом сознательных усилий, направленных на его улучшение.[1] Вследствие этих усилий формируются такие особенности мышления – методы или “технические приемы” – и владение фактами, обнаруженными с помощью этих методов, какие недоступным повседневным особенностям мышления и фактическим знаниям. Следовательно, мы можем также принять практически эквивалентное определение: наукой является любая область знаний, в которой разработаны специализированные методы установления фактов и их интерпретации или вывода умозаключений на их основе (анализа). И, наконец, если мы хотим подчеркнуть социологические аспекты, мы можем сформулировать еще одно определение, которое также практически эквивалентно предыдущим двум: наукой является любая область знаний, в которой работают так называемые исследователи, ученые или эксперты, занимающиеся совершенствованием существующего набора фактов и методов, и, как следствие, владеющие и тем, и другим, что отличает их от “неспециалистов” и, в конечном счете, от чистых “практиков”. Множество других определений также было бы приемлемо для нас. Вот еще два, которые я ввожу без дальнейших разъяснений: (1) наука – это утонченный здравый смысл; (2) наука – это наделенное инструментарием знание.
Поскольку экономической науке присущи методы, не используемые большинством людей; и поскольку существуют экономисты, совершенствующие эти методы, очевидно, что экономическая наука является наукой в том смысле, в котором мы понимаем этот термин. Казалось бы, что нет более простой задачи, чем описать историю развития этих методов. К сожалению, это не так. Мы еще не выпутались из затруднительного положения; в действительности, мы еще даже не попали в него. Прежде чем мы почувствуем себя уверенно, необходимо устранить некоторые препятствия, самым серьезным из которых является Идеология. Это будет сделано в последующих главах этой части книги. Сейчас же мы представим несколько комментариев относительно нашего определения науки.
Во-первых, мы должны опровергнуть то, что читатель, по-видимому, считает неисправимым недостатком. Может показаться, что, определив науку, как наделенное инструментарием знание, то есть, как определяемую по критерию использования специализированных методов, мы должны были бы назвать наукой магию, практикуемую примитивными племенами, если она использует методы, не являющиеся общедоступными и совершенствуемые и передаваемые в кругу профессиональных магов. И, конечно же, нам следовало бы из принципа это сделать. Это так, потому что магия, и некоторые виды деятельности, по существу фундаментально не отличающиеся от магии, иногда незаметно трансформируются в то, что современное человечество отождествляет с научными методами: до начала семнадцатого века астрология сопутствовала астрономии. Есть, однако, и другая, более веская причина. Исключение всякого вида наделенного инструментарием знания могло бы привести к утверждению наших стандартов в качестве абсолютно пригодных для всех времен и народов. Но этого мы сделать не можем.[2] На практике мы вынуждены интерпретировать и расценивать любое наделенное инструментарием знание, прошлое, равно как и настоящее, в свете наших стандартов, поскольку других у нас просто нет. Они являются результатом развития более чем шести столетий[3], в течение которых область научно приемлемых методов или технических приемов все более и более сузилась в том смысле, что все большее их количество было признано неприемлемыми. Мы подразумеваем эту критически ограниченную область только тогда, когда мы говорим о “современной” или “эмпирической” или “позитивной”[4] науке. Ее методы различны в различных областях науки и, как мы уже имели возможность убедиться, никогда не бывают бесспорными. Более широко, однако, они могут быть описаны с помощью двух существенных характеристик: они сужают факты, которые нам предлагают принять на научной основе до более узкой категории “фактов, проверенных с помощью наблюдения или эксперимента”; и они сужают диапазон приемлемых методов до “логических умозаключений из поддающихся проверке фактов”. Впредь мы будем придерживаться этой точки зрения эмпирической науки, по крайней мере, в той степени, в которой ее принципы признаются экономической наукой. Но, поступая так, мы должны иметь в виду следующее: хотя мы и собираемся интерпретировать доктрины с этой точки зрения, мы не утверждаем ее “абсолютную” справедливость; и хотя, рассуждая с этой точки зрения, мы можем описывать некие предложения или методы как несправедливые – разумеется, всегда учитывая те исторические реалии, в которых они были сформулированы – мы, тем самым, не исключаем их из всей сферы научной мысли в первоначальном (более широком) смысле этого слова. Другими словами, мы не отрицаем их научность,[5] которую если и следует как-то оценить, то в соответствии с “профессиональными” стандартами каждого конкретного места и времени.
Во-вторых, наше первоначальное определение (“наделенное инструментарием знание”) указывает на причину того, почему вообще невозможно указать дату образования – даже с ошибкой в десятилетия – истоков, не говоря уже об “основании”, науки как чего-то отличного от истоков конкретного метода или основания “школы”. Подобно тому, как после своего появления науки постепенно развиваются, новые образуются, постепенно выявляя собственные различия, под воздействием благоприятствующих и сдерживающих внешних и внутренних условий, со своими истоками и, иногда, также и с другими науками. Исследования прошлого, проясняя эти условия, могут способствовать и способствуют сужению того временного диапазона, в рамках которого можно в равной степени утверждать или отрицать наличие некоего научного знания. Но никакое исследование не в состоянии полностью устранить ту зону неясности, которая постоянно расширялась под влиянием историков. Что касается экономической науки, то только предвзятостью или невежеством можно объяснить утверждения о том, что А. Смит или Ф. Кене или Сэр Уильям Петти или кто бы там ни был еще “основал” эту науку, или что историк должен начать свое повествование с одного из них. Однако следует признать, что экономическая наука представляет собой особенно трудный случай, потому что знание, опирающееся на здравый смыл, простирается в ней относительно дальше того научного знания, которое мы были в состоянии достичь, и чем это бывает в других науках. Знания неспециалиста о том, что богатые урожаи связаны с низкими ценами на продукты питания, или что разделение труда повышает эффективность производственного процесса, являются, очевидно, донаучными и было бы абсурдно заострять внимание на подобных заявлениях в старых научных трудах, как если они являли собой открытия. Примитивный аппарат теории спроса и предложения является научным. Но научное достижение является таким скромным, а здравый смысл и научное знание логически настолько близки в этом случае, что любое утверждение о том, когда одно перешло в другое, должно по необходимости оставаться условным. Я пользуюсь этим случаем, чтобы коснуться сходной проблемы.