Проведение подобных исследований в России пока не представляется возможным, однако можно попробовать оценить стоимость жизни россиянина, экстраполируя американские данные. Анализ стоимости среднестатистической жизни для различных выборок американцев показывает, что эластичность стоимости жизни по доходу составляет всего лишь 1/2, а не единицу (как можно было бы ожидать согласно теории «человеческого капитала»). Таким образом, стоимость жизни людей, зарабатывающих на 1% больше, выше только на 0,5%, и при увеличении дохода в 4 раза стоимость жизни лишь удваивается. Итак, воспользовавшись американскими данными, мы получим, что стоимость жизни россиянина примерно в 3 раза (3 — корень квадратный из соотношения ВВП на душу населения в России и США в 2004 г.) ниже аналогичного показателя для американца, т. е. составляет от 1,3 до 3 млн. долл. Следовательно, требования родственников людей, погибших в Театральном центре на Дубровке, никак нельзя считать чрезмерными, а размер страховых выплат родственникам военнослужащих, участвующих в боевых действиях, оказывается на порядок или два ниже справедливой суммы.
Можно, конечно, возразить, что Россия — это не США и экстраполяция американских данных не вполне правомерна. Попробуем тогда сопоставить полученные оценки с исследованиями по менее развитым странам. По понятным причинам вычислить стоимость среднестатистической жизни для развивающихся стран очень трудно. Надежные оценки получены только для Индии: самая нижняя оценка стоимости жизни индийца составляет 1 млн. долл. Если учесть, что Индия отстает от России по ВВП на душу населения в четыре раза, то экстраполяция индийских данных даст оценку жизни россиянина на уровне 2 млн. долл. и выше. Эта цифра, как мы видим, укладывается в полученный нами ранее диапазон 1,3-3 млн. долл.
Почему Россия не Америка
Почему так трудно сравнивать Россию с развитыми странами? Возьмем, для примера, статистику дорожно-транспортных происшествий (ДТП). В России ежегодно в ДТП погибает более 30 тыс. человек, а в Швеции — менее 600 человек. При этом количество автомобилей в Швеции всего лишь в 3 раза меньше, чем в России. Для снижения смертности в ДТП нужны относительно небольшие расходы. Даже в очень благополучной, с точки зрения дорожной безопасности, Великобритании все еще остаются возможности сократить уровень смертности, потратив лишь около 150 тыс. долл. в расчете на каждую спасенную жизнь. В России, где до сих пор не сделано очень многого из того, что уже сделано в Швеции и Великобритании, сокращение смертности обошлось бы гораздо дешевле.
Главное, впрочем, не то, что нашу жизнь крайне низко ценит государство, а то, что свою жизнь часто не ценим мы сами. Об этом свидетельствуют элементарные привычки российского водителя: нежелание пристегивать ремень, вождение в состоянии алкогольного опьянения, выезд на встречную полосу. Низкая оценка собственной жизни отражается и в пренебрежении чужой: средний российский водитель не считает своим долгом уступить дорогу пешеходам и спешащим на вызов машинам скорой помощи и службы спасения.
Список доказательств того, что мы не ценим свою жизнь и жизнь сограждан, можно продолжать до бесконечности: курение, чрезмерное употребление алкоголя, пренебрежение правилами противопожарной безопасности... О низкой оценке своей жизни средним россиянином свидетельствует и размер взяток в бесплатном здравоохранении и на рынке освобождения от призыва в армию.
Люди второго сорта
Стоимость человеческой жизни является, по существу, главным показателем социально-экономического развития, гораздо более точным, чем ВВП на душу населения. Каждый день россияне принимают решения, которые подчеркивают, насколько дешево они воспринимают свою жизнь. Как и на любом другом рынке, бросовая цена жизни российского гражданина означает ее неудовлетворительное качество. Используя терминологию правительственных программ и президентских посланий, можно сказать, что страна как место жизни своих граждан по-прежнему неконкурентоспособна. Таковой она и останется, пока мы сами не перестанем воспринимать себя как людей второго сорта.
[...]
Миф 6. Все инфраструктурные отрасли — это естественные монополии
Одна из аксиом экономической науки заключается в том, что «невидимая рука» рынка работает только тогда, когда на рынке существует конкуренция. Даже самые ярые противники государственного вмешательства в экономику согласны с тем, что государство обязано бороться с монополиями. Гораздо труднее понять, как это осуществлять на практике, и здесь одна из главных проблем — неясность понятия «естественная монополия». Действительно, как определить, является ли та или иная монополия естественной? Ставки в этой ученой дискуссии очень высоки, поскольку, объявив монополию естественной, можно избежать ее разделения, а объявив естественную монополию частью конкурентной отрасли, удастся отразить попытки ее регулирования.
В вопросе определения естественных монополий существуют две полярные точки зрения. На одном полюсе находятся те, кто считают, что естественных монополий не бывает вообще. Иногда даже приходится слышать мнение, что сам термин «естественная монополия» придуман в России. Приверженцы противоположной точки зрения предлагают признать все инфраструктурные компании естественными монополиями, которые нужно не только сохранять, но и защищать от конкуренции, чтобы не допустить неэффективного расходования ресурсов.
Интересно, что в Законе «О естественных монополиях» содержится целых два определения подобных монополий: первое — простое и понятное (в 4-й статье), а второе — правильное (в 3-й статье).
Статья 3 гласит, что естественная монополия — это «состояние товарного рынка, при котором удовлетворение спроса на этом рынке эффективнее в отсутствие конкуренции в силу технологических особенностей производства (в связи с существенным понижением издержек производства на единицу товара по мере увеличения объема производства)».
Казалось бы, лучше и не скажешь — в каждом конкретном случае нужно всего лишь воспользоваться определением и проверить, является ли монополия естественной или нет. Однако сделать это не так-то просто. Во-первых, неочевидно, как измерить издержки: у монополии нет стимулов их раскрывать, а базис для сравнения по определению отсутствует, поскольку конкурентов нет. Во-вторых, неясно, как определить понятие «товарный рынок». Приведенное в законе определение рынка как «сферы обращения товаров, не имеющих заменителей, или взаимозаменяемых товаров» не очень помогает — непонятно, где провести черту между заменяемыми или незаменяемыми товарами. Например, является ли рынок телефонной связи с фиксированным доступом отдельным рынком или частью большого рынка телекоммуникационных услуг? Еще несколько лет назад о взаимозаменяемости мобильной и фиксированной связи не было и речи. Но теперь, когда тарифы на фиксированную связь становятся повременными, а ввод новых номеров по-прежнему происходит крайне медленно, никого не удивляет, что количество абонентов мобильной связи уже превысило количество абонентов обычных телефонных сетей, а IP-телефония захватывает рынок международных телефонных переговоров.
В-третьих, существуют проблемы, связанные с размером рынка. Вполне возможно, что с увеличением выпуска товара удельные издержки падают лишь до некоторого предела, а затем опять начинают расти. В этом случае «естественность» монополии зависит от размера рынка: если спрос достаточно высок, то на нем найдется место для нескольких эффективных компаний, если же низок — то монополия, естественно, вытеснит конкурентов. Так, еще в 1998 г. в каждом стандарте сотовой связи в Москве работал один оператор. Казалось, что больше и быть не может, поскольку у каждого оператора было всего лишь несколько десятков тысяч абонентов, и разворачивать для такого маленького рынка дублирующую сотовую инфраструктуру не было смысла. Сейчас же, например, в стандарте GSM работают уже три оператора.
Чтобы не ломать голову над этими вопросами, авторы 4-й статьи Закона приводят полный перечень естественных монополий. Этот подход прекращает споры о «естественности» монополии: раз в Законе написано, что магистральные нефтепроводы — естественная монополия, значит, так оно и есть. Однако это противоречит определению 3-й статьи: развитие технологий и изменение рыночной конъюнктуры может сделать естественную монополию неестественной, и наоборот.
Простой тест на естественность монополии — посмотреть, насколько она боится конкуренции. Настоящая естественная монополия хорошо понимает, что «размер имеет значение»: даже если конкуренты и смогут выйти на рынок, им не удастся отобрать большую его долю. Типичный пример — железные дороги в Швеции. Там было проведено классическое вертикальное разделение данной отрасли на инфраструктуру и железнодорожные перевозки, после чего была разрешена свободная конкуренция на рынке перевозок. За 10 лет новым компаниям удалось отвоевать у монополии всего лишь около 10% рынка — «естественность» монополии (эффект масштаба) защищает ее лучше всяких ограничений на вход.
Если же «естественная» монополия понимает уязвимость своей позиции, то она предпочитает интерпретировать упомянутую в Законе «неэффективность в отсутствие конкуренции» следующим образом: чтобы избежать «неэффективности», необходимо защитить ее от конкуренции. Например, российское правительство всячески противится попыткам строительства частных нефтепроводов, а РАО ЕЭС — созданию частных сетей передачи электроэнергии. Пакет законов об электроэнергетике непосредственно запрещает строительство сетей, конкурирующих с Федеральной сетевой компанией (в случае, если владелец сети также производит электроэнергию). Вводя административные ограничения, монополии доказывают, что их «естественность» связана не с технологическим эффектом от масштаба, а с превосходством в лоббировании. К счастью, таких амбиций нет у российской почты (также упомянутой в ст. 4) — чего бы стоило введение ограничений на предоставление частных почтовых услуг (такие попытки иногда предпринимаются), например экспресс-почты или даже электронной почты.