Если на уровне хотя бы неформальных институтов постсоветской России мы заметим позитивные сдвиги, это будет доказательством в пользу концепции «развития через спад» (даже если на уровне формальных институтов позитивных сдвигов еще нет). Напротив, если таких изменений не будет отмечено, то придется склониться к версии «недоразвитости через упадок».
Какие же выводы можно сформулировать по итогам работы членов «Виртуальной мастерской P.M. Нуреева»? Рассмотрим по книге «виртуальных мастеровых» картину важнейших институциональных изменений в функционировании трех экономических субъектов постсоветской России 1990-х гг. — до-мохозяйств, фирм и государства1.
В последующих разделах излагаются в обобщенной форме только выводы создателей коллективной монографии «Экономические субъекты постсоветской России» без пересказа их аргументов. За формулировки выводов несет ответственность автор данной статьи.
Особенности национальных домохозяйств: нерыночное приспособление к рынку
Субъектами хозяйственной деятельности низшего уровня являются домохозяйства — индивидуальные или семейные. Именно здесь в первую очередь создается и накапливается «человеческий капитал», основа «богатства народа».
Современные россияне перестали быть «винтиками» принудительно навязанной им общественной системы — прежде всего потому, что развалилась та «машина», «винтиками» которой они были долгое время. Однако новый тип личности работника, соответствующий требованиям эпохи НТР, как доказывают авторы книги «Экономические субъекты постсоветской России», также еще не сформировался.
Когда «прорабы перестройки» начинали радикальные экономические реформы, то они сознательно или бессознательно ориентировались, конечно, на индивидуалистическую американскую модель. Только так можно объяснить их подчеркнутое безразличие и даже неприязнь ко всем формам и проявлениям социального коллективизма — к профсоюзам, к трудовым коллективам, к системам социальной защиты и т.д. После того как профсоюзы внесли весомую лепту в дискредитацию горбачевского режима, новые правители России «в благодарность» постарались о них забыть, в результате чего профсоюзы в лучшем случае превращаются в социальные отделы, а в худшем просто вымирают. Что касается государственной социальной защиты, то ее уподобляют социальному иждивенчеству, и нищенские размеры пособий ельцинских времен убедительно показывают, что власть имущие не были намерены облегчать жизнь этим «иждивенцам».
Общераспространенной моделью жизни становилось поэтому стремление
(сознательное или бессознательное) «переждать ненастье», «дождаться лучших времен». Люди планировали свою жизнь не на десятилетия, а в лучшем случае на месяцы вперед, не будучи уверены в завтрашнем дне. Перестав быть «работниками-винтиками», россияне превращались в «людей-улиток», желающих только сохранения своего старого уютного очага и рассматривающих внешний мир в основном как источник угроз и опасностей1.
Лишившись членства в старых коллективах и не имея ни навыков, ни возможностей создавать новые, россияне оказались «брошены в рынок» как котята в речку. Каждый «барахтается» самостоятельно, реальна лишь помощь со стороны родственников и близких знакомых, да и то не всегда. Внезапное превращение общества, для которого характерна высокая степень коллективизма, в атомарную «толпу одиноких» ввергала людей в состояние шока и аномии. Они теряли привычные жизненные ориентиры и не находили новых.
Изменения в хозяйственной деятельности домохозяйств, что происходили в России в 1990-е гг., также трудно считать позитивными. Домохозяйства имеют две экономические функции: они, во-первых, являются источником трудовых ресурсов, а во-вторых, играют роль важного инвестора, так как от них зависит распределение личных инвестиционных ресурсов между разными видами потребления и накопления. Как же они выполняли эти функции?
Что касается трудового поведения, то в 1980-е гг. ожидалось, что на смену советскому отчуждению от труда наконец-то придет свойственное эпохе НТР отношение к труду как к средству самореализации творческой личности. Реалии 1990-х гг. оказались совсем иными: в условиях резкого снижения жизненного уровня работа ценилась прежде всего как средство заработ-
См.: [8, гл. 3].
ка, труд же рассматривался не как самоценность,а каксредство выживания. Добывание жизненных средств при этом проявлялось не столько в активизации активности на рынке труда, сколько в натурализации домашней экономики (огородничество плюс со-седско-родственная взаимопомощь)1.
Если отношение к труду в ельцинской России примерно соответствовало раннеиндустриальной эпохе, то инвестиционное поведение архаизировалось едва ли не до первобытного уровня. Хотя россиянин 1990-х гг. имел гораздо более богатые возможности, чем десятилетие назад, — товарный дефицит ликвидирован, появились небывалые ранее товары (ценные бумаги, коммерческое образование), однако воспользоваться ими большинство не могло из-за отсутствия финансовых «излишков». «Падение доходов и обесценение сбережений, — отмечается в монографии, — инициировали не активизацию деятельности по их восстановлению, а попытки обойтись без них» [8, с. 219]. Произошла регенерация первобытного принципа «из руки в рот» — немедленно потреблять (проедать), не ломая голову над заботами о туманном будущем. В инвестиционном поведении домохозяйств, таким образом, близорукая стратегия выживания возобладала над стратегией развития2.
Долгожданный «рыночный» средний класс — общность сознающих свое единство образованных людей с высокими устойчивыми доходами, умеющих коллективно защищать свои интересы, — так и не сложился. Советские средние слои рассыпались на немногочисленный бизнес-класс (внутри которого есть совсем малочисленные «новые русские») и многочисленных «новых бедных», чувствующих себя не столько потенциальным средним классом, сколько «верхушкой» андеркласса. В условиях до-
1 См.: [8, гл. 4].
2 См.: [Там же, гл. 5].
минирования в социальной структуре «потенциального среднего класса»^ мы оказались не ближе к гражданскому обществу, чем десятилетием ранее, а скорее, еще дальше.
Подобное нерыночное приспособление к рынку означает, что и формальные, и неформальные институты микроуровня находятся в «подвешенном» состоянии. Первоначальная (рубежа 1980—1990-х гг.) ориентация на американского himself-mademan'a быстро захлебнулась, новая так и не сложилась. Задача поиска и пропаганды новых форм индивидуального хозяйственного поведения, соответствующих современному рыночному типу экономики, не только не решалась, но даже и не осознавалась. Те образцы поведения, которые рекламировались, при ближайшем рассмотрении часто оказывались антирыночными — вспомним хотя бы скандальную телерекламу МММ («сериал про Голубкова») или более позднее «мы тут сидим, а денежки идут».
Таким образом, институциональная трансформация домохозяйств России времен «ельцинизма» — это затянувшийся «бег на месте», когда качественные изменения постоянно откладывались «в долгий ящик». В этих условиях теневые экономические отношения на микроуровне становились, как и в странах «третьего мира», едва ли не единственно возможной стратегией выживания маргинализированного населения.